Неизданные заметки Анны Ахматовой. Публикация, вступительная заметка и примечания Э. Герштейн

Публикуемые заметки извлечены из «пушкинских» рукописей А. А. Ахматовой (Государственная публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина, Ленинград), ее записных книжек (Центральный государственный архив литературы и искусства, Москва) и маргиналий (Литературный музей Пушкинского дома, Ленинград). Эти рабочие рукописи, черновые наброски и авторизованная машинопись являются заготовками для книги о Пушкине. На протяжении лет план книги менялся, иногда вследствие развития исследовательской мысли автора, иногда в зависимости от типа предполагаемого издания. В последние годы Ахматова несколько раз давала в печать сведения о подготовляемых ею работах о Пушкине, но, отвлеченная другими литературными занятиями, не успела их закончить.

В настоящее время мы располагаем материалами, из которых достаточно ясно вырисовываются контуры этих незавершенных работ: «Гибель Пушкина», «Александрит»», «Маргиналии», дополнения к статье о «Каменном Госте», «Болдинская осень», «О пушкинской хандре…», «Две новые повести Пушкина». Мы публикуем с незначительными сокращениями заготовки 1958 – 1959 годов к последним четырем из названных статей и фрагменты двухчастной работы «Пушкин в 1828 году». Вторая ее часть, «Пушкин и Невское взморье», напечатанная в «Литературной газете» (4 июня 1969 года), датирована автором 23 января 1963 года. Напомним читателям, что она открывается обширной цитатой из повести «Уединенный домик на Васильевском». Многие ученые отказываются признать это произведение пушкинским, так как оно известно только в пересказе В. П. Титова. Ахматова обращается к этому спорному вопросу и записывает ряд новых наблюдений. Мы публикуем их под условным названием «Уединенный домик на Васильевском»; Ахматова отмечает в них совпадения между отдельными сюжетными ситуациями повести и реальными фактами биографии Пушкина. Хронологически эти записи Анны Андреевны о Пушкине – самые поздние и предназначались для первой части работы «Пушкин в 1828 году». Но логически заметка»Пушкин и Невское взморье» должна замыкать публикуемые здесь пять глав, связанных единой внутренней темой – анализом психологии творчества поэта.

Проблематика этих исследований перекликается с художественной работой самой Ахматовой. Позднее ее творчество еще не собрано полностью и не оценено, поэтому проследить эту взаимосвязь нелегко. Ограничимся простым примером. В статье о «Каменном Госте» Ахматова говорит о «головокружительном», подчас затемняющем смысл, «лаконизме» зрелого Пушкина и объясняет его духовной уединенностью поэта. Перечитывая свою статью уже после ее опубликования, Ахматова не может пройти равнодушно мимо этого заключения. «А с другой стороны, – пишет она на полях, – какую степень внимания должен поэт подозревать в читателе (такими и были читатели ранних прославленных поэм и первых глав «Онегина») и каким солнечным доверием к читателю нужно обладать, чтобы применять этот метод. Может быть, это безмерное доверие, которого нельзя не чувствовать, и оказалось одной из причин нашей сто сорок лет длящейся влюбленности в Пушкина. Тем более странно, что, начиная с «Полтавы» (1829), Пушкин не прочел в печати ни одного похвального слова о себе и стяжал в 1837 году вторичную, уже посмертную славу». Как не сопоставить эти строки со стихотворением Ахматовой, где она празднует свой обновленный союз с «поэта неведомым другом» («Читатель», 1959 год)?

Итак, перед нами – заметки поэта о поэте. Трезвость историко-литературного анализа сочетается здесь с интуитивным постижением творческого процесса Пушкина. Остановимся, например, на теме «Пушкин – Собаньская – Закревская». Ничего не прибавляя к уже известным фактам, Ахматова дает им новую острую трактовку. Сюда привлечены варианты стихов и прозаические отрывки Пушкина, и вот под пером Ахматовой проступают очертания одного из невоплощенных замыслов автора «Онегина» – образа «анти-Татьяны», «страшной темной грешной женской души». Придирчивый читатель сочтет, пожалуй, что Ахматова делает слишком много уступок биографическому методу, и потребует дополнительной аргументации. Аргументы пришли уже после смерти Анны Андреевны. В 1967 году появилась статья П. Казанцева о начатом Пушкиным романе «Русский Пелам». Исследователь приводит обширный документальный материал, рисующий подлинную жизнь «демоницы», почти преступной женщины, выведенной в «Русском Пеламе» под именем Анны Петровны Вирлацкой. Это может служить доказательством, что в своих догадках Ахматова шла по верному пути.

Своей фрагментарностью и некоторой «небрежностью» стиля публикуемые заметки приближаются к ахматовской разговорной интонации (которую подчас тщетно пытаются уловить иные мемуаристы). Не надо при этом забывать, что вниманию читателя предлагается не завершенная работа Ахматовой, а постройка с неубранными «лесами». Многое здесь едва намечено, кое-что повторяется или обрывается на полуфразе. Тем не менее эти фрагменты имеют самостоятельное научное значение и побуждают к дальнейшим исследованиям и поискам.

Названия глав, в тех случаях, когда они заключены нами в кавычки, принадлежат А. Ахматовой. Внутри глав заметки размещены и перенумерованы публикатором.

Комментарии к тексту помечены цифрами и отнесены в конец каждой главы.

Попутные заметки Ахматовой для памяти, заключаемые ею в рукописях в большие квадратные скобки, печатаются с заменяющим знаком NB и не отрываются от основного текста. Примечания автора отмечены звездочками и даны в сносках.

Переводы иноязычных текстов также отмечаются звездочками и выносятся под строку.

Цитаты из Пушкина, приведенные Ахматовой по памяти, сверены с академическим изданием Полного собрания сочинений (М. 1963 – 1965).

Пометы публикатора в тексте Ахматовой даются в угловых скобках.

I.К СТАТЬЕ «КАМЕННЫЙ ГОСТЬ» ПУШКИНА»

(ДОПОЛНЕНИЯ 1958 – 1959 ГОДОВ)

N 1

Головокружительная краткость, о которой я говорила в начале этой статьи, очень характерна для Пушкина. В 1829 году («Роман в письмах») он писал: «…Я и в Вальтер Скотте нахожу лишние страницы». Это стремление к краткости очень сильно сказалось и в «Маленьких трагедиях», в частности в «Каменном Госте» ¹. Эта маленькая трагедия подразумевает очень большую предысторию, которая, благодаря чудесному умению автора, умещается в нескольких строках, там и сям вкрапленных в текст. Этот прием в русской литературе великолепно и неповторимо развил Достоевский в своих романах-трагедиях: в сущности, читателю-зрителю предлагается присутствовать только при развязке. Таковы «Бесы», «Идиот» и даже «Братья Карамазовы». Все уже случилось где-то там, за границами данного произведения: любовь, ненависть, предательство, дружба. Таков же и «Каменный Гость» Пушкина: буйная столичная жизнь молодого гранда, его трагический роман с мельничихой, ссылка и продолжение любовных похождений в стране, где «небо… точный дым», вся биография Доны Анны, ее великолепное испанское вдовство, своей суровостью изумляющее даже монаха, и т. д.

И не случайно, конечно, появляются «лавры и лимоны»»Дядюшкиного сна» при описании пародийной Испании в самом начале творческого пути Достоевского, а в своей предсмертной (1880) речи о Пушкине Достоевский называет «Каменного Гостя» как образец и доказательство всемирности Пушкина и как одно из величайших произведений².

N 2

На примере того, как Пушкин изображает Дону Анну, можно еще раз изумиться, с каким искусством он отделяет свое к ней отношение (авторский голос) ³ от отношения к ней Дон Гуана, что, казалось бы, в этом жанре почти невозможно. Для Дон Гуана – Дона Анна ангел⁴»The City of the Plague» («Город Чумы») – трагедия Джона Вильсона, одна из сцен которой послужила основой для пушкинского «Пира во время чумы». Далее Ахматова цитирует издание: Джон Вильсон, Город Чумы. Перевод Ю. Верховского и П. Сухотина, М. 1938, стр. 44 – 45. ⁵ и спасение, для Пушкина – это очень кокетливая, любопытная, малодушная женщина и ханжа. NB. Типичная католическая «девотка» под стать Каролине Собаньской:

О Дон Гуан, как сердцем я слаба.

 

Пушкин не прощает ей посмертной измены Командору, который был безупречен по отношению к ней и даже

Не принял бы к себе влюбленной дамы,

Когда б он овдовел.

(Снова та же тема.)

Мы даже не знаем ее судьбу – умерла она или упала в обморок, это совершенно неважно, ведь это не Татьяна, не Русалка, которых надо возвеличить, а нечто вроде Ольги Лариной.

Насколько она противна автору, явствует из сравнения тона, каким он говорит о двух других женщинах. От Лауры автор в восторге – ей все разрешено, вплоть до любовного свидания при трупе убитого из-за нее Дона Карлоса: так и кажется, что автор сам готов тешить ее серенадами и убивать соперников на перекрестках. Она – в сиянии бессмертного искусства. Это – юность Пушкина, это – музыка.

Из наслаждений жизни

Одной любви музы´ка уступает…

Она – «милый демон». (Замечу вскользь, что Демон – было прозвище Собаньской, и так называл ее Пушкин в письме от 2 февр. 1830.)

Еще замечательнее отношение автора к Инезе (по донжуанской традиции Церлина – крестьяночка лукавая и простоватая, невеста такого же простачка Мазетто), и хотя Гуан говорит о ней вскользь, всего один раз, и как бы случайно, и как бы только в связи с местом, на котором неожиданно оказался, то есть чуть ли не на ее могиле, – какие слезы отчаяния и раскаяния проливает над ней автор:

Муж у нее был негодяй суровый,

Узнал я поздно… Бедная Инеза!..

И таких глаз он, Гуан, уже не видел никогда больше в жизни. И от нее расходятся стрелки ко всем покаянным стихам Пушкина («Черты далекой бедной девы», «Русалка») (см. статью Берковского) ⁶.

N 3

Очевидно, получив согласие родителей невесты на брак, Пушкин понял, что попал в совершенно безвыходное положение. При этом мы вправе ждать стихов от лирического поэта на так мучившую его тему. Однако таких стихов нет⁷.

Зато к вопросу о счастии при самых невероятных обстоятельствах, когда уже ни на что ни рассчитывать, ни надеяться нельзя, Пушкин подходит в другом жанре – в прозаической повести. Этим, по моему твердому убеждению, объясняются все happy end’ы или, вернее, «игрушечные развязки»»Повестей Белкина».

Созданные в дни горчайших размышлений и колебаний ⁸, они представляют собою удивительный психологический памятник. Автор словно подсказывает судьбе, как спасти его, поясняя, что нет безвыходных положений, и пусть будет счастье, когда его не может быть, вот как у него самого, когда он задумал жениться на 17-летней красавице, которая его не любит и едва ли полюбит. Об этом Пушкин прямо написал несколько раньше (12 мая 1830): «Я никогда не хлопотал о счастии, я мог обойтиться без него. Теперь мне нужно на двоих, а где мне взять его». Автобиографичность этого отрывка («Участь моя решена…») Пушкин задумал скрыть подзаголовком «С французского», но, по всей вероятности, тут же отказался от этой мысли⁹.

Автор поэм со страшными и кровавыми развязками («Цыганы», «Полтава») и якобы жизнерадостного романа («Евгений Онегин»), где герой и героиня остаются с непоправимо растерзанными сердцами, внезапно с необычным тщанием занимается спасением всех героев «Повестей Белкина».

Тут же я должна оговориться. Образ обиженного «маленького человека» – родоначальника стольких несчастных героев, трогательного и величественного в своем горе, не должен все же заставить нас забыть о «благополучной развязке» повести «Станционный смотритель». К тому же сам Вырин погибает именно потому, что он но верит в возможность этой счастливой развязки.

Счастливые концы вовсе не характерны для прозы Пушкина. Нет ничего более траурно-мрачного и фатально-торжественного, чем развязка «Пиковой Дамы» ¹⁰ (сумасшедший дом Германна, немилый брак Лизы и будущая мученица – девочка-воспитанница). Итак, дело не в прозе¹¹, а в том, как глубоко Пушкин запрятал свое томление по счастью, своеобразное заклинание судьбы, и в этом кроется мысль: так люди не найдут, не будут обсуждать, что невыносимо (см. «Ответ анониму»). Спрятать в ящик с двойным, нет, с тройным дном: 1) А. П. 2) Белкин. 3) Один из повествователей. Так вернее. И пусть это будет тихая нестилизованная провинция, которую всегда так любил и так хорошо знал Пушкин. Тихая пристань!

И пусть это будет совсем как в жизни (проблема правдоподобия). Все детали, которые он выписывает с необычайным стараньем и con amore (вплоть до полосатого бланманже, «Барышня-крестьянка»), должны убедить читателя, что иначе и быть не может, что все это в высокой степени достоверно. От этого, естественно, возникает забота о языке: говор девичьей («Барышня-крестьянка»), почтовой станции («Станционный смотритель»), мещан-ремесленников («Гробовщик»), захолустных офицеров («Выстрел»), мелких помещиков («Метель»), – при этом изысканные эпиграфы – Жуковский, Вяземский, Фонвизин, Марлинский, Державин – все русские…

Пушкин, наверно, не хуже нас знал, как кончалась любовь барчука к крепостной девке (Ольга Калашникова), знал, что Дуня, несомненно, должна была мести мостовую «с голью кабацкой» (полицейское наказанье проституток) и что героине «Метели», обвенчанной неведомо с кем, предстояло влачить одинокие дни.

Простейший случай («Гробовщик»), когда все ужасы оказываются сном.

Несколько выбивается «Выстрел», где развязка псевдоблагополучная, потому что Пушкин приводит к ней своего героя через страх и срам, но почему он так поступает – объяснено до конца выше сравнением со стихами «Кам. Гостя», в которых совершенно совпадает взгляд на ценность жизни¹².

1957. Весна. Москва

N4

«Каменный Гость» важен еще тем, что он показывает Пушкина родоначальником великой русской литературы 19 века как моралиста. Это – столбовая дорога русской литературы, по которой шли и Толстой и Достоевский. «Нет правды на земле!» – Дона Анна свободна выбрать нового мужа, Командор не отомщен, брошенная девушка утопилась («Русалка»), героиня «Метели» обречена остаться одинокой, убежавшая с гвардейцем дочь станционного смотрителя стала проституткой. Нет, нет, нет! Пушкин бросает Онегина к ногам Татьяны, как князя к ногам дочери мельника. У Пушкина женщина всегда права – слабый всегда прав. Пушкин видит и знает, что делается вокруг, – он не хочет этого. Он не согласен, он протестует – и борется всеми доступными ему средствами со страшной неправдой. Он требует высшей и единственной Правды. И тут Пушкин выступает (пора уже произнести это слово) как моралист, достигая своих целей не прямым морализированием в лоб, с которым, как мы только что доказали, Пушкин вел непримиримую войну, а средствами искусства.

N5

С другой стороны, моя работа помогает установить до сих пор не уловленные комплексы Пушкина: боязнь счастья, т. е. потери его (т. е. неслыханного жизнелюбия), и загробной ревности = загробной верности (примеры: Ленский, Командор, Ксения Годунова, Дона Анна).

Однако гораздо существеннее всего этого, что после работы Берковского оказывается, что мы (совершенно независимо друг от Друга) каким-то образом и различными методами пришли к сходному выводу. Так можно решить задачу и арифметическим и алгебраическим способом. То, что говорит Берковский о «Русалке», я говорю о «Каменном Госте». (И еще, как я знаю, это можно и должно сказать о Повестях Белкина.) Корень, очевидно, в жадной и неистребимой жажде Пушкина Истины (справедливости) самой высокой и самой сокровенной. Поэтому он отдает князя во власть погубленной им девушки, Дон Гуана во власть убитого им Командора. И так как ни то, ни другое не может случиться естественным образом, то в первом случае он пользуется фольклором, во втором легендой о <Еl> Burlador (de) Sevilla¹³, и «бедная Инеза» оказывается мостиком, связавшим оба эти произведения, и дело не в том, что она дочь или жена мельника (мельница могла быть и ветряной из Дон Кихота <…>)».

 

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по авторизованной машинописи – ГПБ, ф. 1073, оп. 11, ед. хр. 1.

 

II.БОЛДИНСКАЯ ОСЕНЬ (VIII-Я ГЛАВА «ОНЕГИНА»)

N1

<…>Главу эту писал Пушкин (1830 г.) – жених Наталии Николаевны Гончаровой. Оттуда мы узнаем, что блажен тот, кто

…в тридцать выгодно женат,

но беда тому, кто похож на целый ряд «отрицательных» героев, и в частности на белокурого мизантропа¹⁴, т. е. «Адольфа» Констана. Связь произведений Пушкина с этим романом Бенжамена Констана давно привлекала вниманье исследователей (Дашкевич). Ей посвящена и моя работа 1936 («Пушк. временник», N 1). Сейчас нам предстоит обратиться к ней с совершенно неожиданной стороны. Дело в том, что 2 февраля 1830 г. в Петербурге Пушкин написал единственное дошедшее до нас любовное письмо. Долгое время почти не поддающийся расшифровке черновик считался наброском к какому-то произведению Пушкина. Однако вскоре после того, как Т. Г. Зенгер (Цявловская) прочла это письмо и установила, что оно обращено к Каролине Собаньской¹⁵, всплыл целый ряд документов: письмо Пушкина к А. Н. Раевскому 15 – 22 окт. 1823 г., Одесса, где он пишет, что влюблен в Собаньскую¹⁶; воспоминанья друга Мицкевича о том, как в 28 г. оба поэта-соперника бывали у Каролины¹⁷; альбом Собаньской, куда на ее просьбу написать свое имя Пушкин вписал 5 января 1830 г. стихотворение: «Что в имени тебе моем?» ¹⁸; и, наконец, записка самой дамы¹⁹, на которую Пушкин и ответил этим невероятным письмом. И что же? – обращаясь к Собаньской, Пушкин пишет: «Дорогая Элленора <имя героини «Адольфа»>, позвольте мне называть вас этим именем, напоминающим мне и жгучие чтения моих юных лет²⁰, и нежный призрак, прельщавший меня тогда, и ваше собственное существование, такое жестокое и бурное, такое отличное от того, каким оно должно было быть».

Письмо от 2-го февраля 1830 г. в эпистолярном наследии Пушкина – единственное в своем роде. Письма к невесте рассчитаны на то, что их будет читать Наталия Ивановна, письма к Керн какие-то слишком галантные, довольно дерзкие и свидетельствуют главным образом о полном отсутствии уважения к адресатке. Остальные дамы, очевидно, уничтожили письма Пушкина.

Упоминание об «Адольфе» в письме от 2 февраля весьма многозначительно. Им Собаньская-Элленора отсылается к тексту романа, где может узнать все, что испытывает автор письма, как он мечется, тоскует, в каком он отчаянии. И все это затем из «Адольфа» переносится в VIII гл. «Онегина».

Пушкин делает это, не повредив нигде священный для него образ Татьяны («мой верный идеал»). В одном лишь месте, по моему разумению, образовалась крошечная трещинка. Едва ли нужно и можно сказать Татьяне:

Какому злобному веселью,

Быть может, повод подаю!

Это, конечно, из письма от 2-го февраля: «в вас есть ирония, лукавство…» – это уже совершенно оглушительно в любовном письме. А у Татьяны этого не было…

Судя по записочке Каролины Собаньской, которая, видимо, и вызвала это безумное пламенное посланье, она (Каролина), сохраняла весьма холодный, учтивый и светский тон, и человек, прочитавший ее записку, меньше всего мог бы себе представить, что на нее будет отвечено таким образом.

N2

Не только, как указывает Зенгер, письмо Онегина совпадает с письмом от 2 февраля²¹, в самой 8-й главе находятся текстуальные совпадения, которые всего больше напоминают перевод. Ключ – «в тоске безумных сожалений» (le regret). Затем – «а счастье было так возможно» в устах героини, описание Онегина, ставшего вдруг неловким, и т. д. Вообще надо сказать, что Пушкин осенью 1830 г. написал почти одновременно два произведения на тему о влюбившемся по-настоящему Дон Жуане: 1) «Кам. Гость», 2) VIII гл. «Онегина» (в начале романа Онегин, конечно, законченный Дон Жуан).

И в том и в другом случае это ничем хорошим не кончается. Это может означать только одно. Пушкин считал себя впервые влюбленным по-настоящему. Для осуществления своей задачи Пушкин воспользовался антибайроновским героем Адольфом (три цитаты совпадают). Поэтому Гуан похож на Онегина – вернее, оба они похожи на Адольфа, т. е. на Пушкина. В 8-й гл. Пушкин сливается с Онегиным (развить). Он отдает ему свои воспоминания (см. статью И. М. Семенко) ²².

Гуан говорит: «Я счастлив, как ребенок!» Ср.: «Евгений… как дитя влюблен…»

Адольф

Je n’ espère rien,

je ne demande ri-

en, je ne veux que

vous voir; mais il

doit vous voir

s’il faut que je

Vive²³.

 

Онегин

Я знаю: век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я…

 

Кам. Гость

Я ничего не требую, но

видеть

Вас должен я, когда уже

на жизнь

Я осужден. ²⁴

Адольф начинается в 8-й гл. с «белокурого сумасброда», оставшегося в черновике. Рядом с ним фигурирует Ал. Раевский (Satan son maître²⁵ – «Демоном моим» и Мельмотом²⁶). Все это связано с Собаньской (см. одесское письмо к Ал. Раевскому). В своих письмах этого времени Пушкин почти с отчаянием долго и подробно говорит о женитьбе и вдруг вспоминает, что существует некто… Онегин… «вновь займуся им» (тут же он словно впервые замечает, что Онегин холост: «…без жены, без дел…»). Но вместо того дает картину света – петербургские впечатления 27 – 30 гг. – и дальше Пушкин пишет о Татьяне: «В сей величавой, в сей небрежной» и тогда же в стихотворении «Паж»: «Вечор она мне величаво» – с оттенком иронии. Вспоминается, что в 1824 г. В. Ф. Вяземская в письмах из Одессы писала мужу, что Пушкин настоящий Керубино, что она его так называет (и в то время он был влюблен в Собаньскую) ²⁷. В «покаянную» болдинскую осень, вспоминая все и всех, Пушкин мог и это вспомнить (окруженный собственными стихами, которые просто кричат о его страсти). К тому же в этом стихотворении «Паж» дама, которая величаво клянется дать ему из ревности яду, названа Варшавской графиней (см. черновик), то есть попросту полькой²⁸.

Ничему из сказанного не противоречит, что стихотворение это близко к стихотворению Мюссе²⁹ («L’Andalouse»).

«И цвет ланит ее так темен»-«elle est jaune comme une orange» ³⁰ (см. у Вяземского «Она желта как померанец»). Известно, что в это время Пушкин читал Мюссе и писал о нем.

11 февраля 1959

<Ленинград>

N3

В письме есть еще одно одесское воспоминание. Вот оно: «Он полон самомнения, как его повелитель – сатана» ³¹. Ср. «Вы – мой неизменный учитель в делах нравственных» ³². Полагаю, что Пушкин в первом случае имеет в виду не нечистую силу, а просто Александра Раевского. Очевидно (по второй цитате), Собаньская знала о демоническом влиянии Раевского на Пушкина и должна была понять, кого он имеет в виду под «его повелитель – сатана», так же, как в «Гавр<иилиаде>»³³.

N4

Вяземский (5 апр. 1830) пишет жене: «Собаньска умна, но слишком величава. Спроси у Пушкина, всегда ли она такова, или только со мною и для первого приема» ³⁴. Не отсюда ли стих в VIII гл.:

В сей величавой…

N 5

Пушкин был у Собаньской 5 января. Это – канун Крещенья. Может быть, отсюда —

У! как теперь окружена

Крещенским холодом она!

NB. Последний Петербург в «Онегине» может быть февральский (по-нашему мартовский). Пушкин уехал 4 марта старого стиля 1830 г.

…В воздухе нагретом

Уж разрешалася зима…

Так бывает…

1. В сущности, в «Каменном госте» трагедия начинается, когда падает занавес, так же как в «Моцарте и Сальери» с сомнений Сальери, имел ли он право убить Моцарта (гений и злодейство) или не был Убийцею создатель Ватикана?

   До тех пор Сальери совершенно уверен в своей правоте, и никакой трагедии нет.

   (30 июля 1958 г.)[↩]

2. Для переиздания статьи о «Каменном Госте» Ахматовой было заготовлено восемь вставок и к ним развернутый план. Эти вставки не отделаны до конца и недостаточно четко согласованы с основным текстом. Здесь печатаются только те, которые имеют самостоятельное значение. Заметки N 3 и N 4 опубликованы В. Н. Голицыной (с ошибками) в ее статье «Анна Ахматова как исследователь Пушкина» («Пушкинский сборник», Псковский государственный педагогический институт имени С. М. Кирова. Кафедра литературы, Псков, 1968). Там же В. Голицына цитирует в неточной транскрипции черновой вариант заметки N 1. Приводим правильное чтение:

   «В «Каменном Госте» то же построение, что почти во всех романах Достоевского (кроме «Преступления и наказания»). Все начинается – когда все кончилось, хочется сказать, быть может, несколько косноязычно, но совершенно точно. Вообще и Пушкин и Достоевский были мастерами «предыстории». Инеза и Командор, любовь Гуана и Лауры, супружеская жизнь Доны Анны, быт Гуана в Мадрите, в ссылке – все это еле тронуто, но так тронуто, что больше ничего не надо. (Таков же «Моцарт и Сальери».) Так же построены романы Достоевского. В этом их трагическая насыщенность. И даже не in medias res (Здесь: в разгар событий (лат.).), а почти к шапочному разбору попадает читатель, но почему-то совершенно не замечает этого».[↩]

3. Авторский голос я слышу в данном случае скорее всего в реплике Лепорелло:

   О вдовы, все вы таковы. [↩]

4. …И мнится…

   Гробницу эту ангел посетил…

   По этому поводу надо заметить следующее. Едва ли черноволосая женщина, с ног до головы укутанная в траурные вуали, похожа на ангела, который всегда должен быть белым, светлым, лучезарным. Предлагаю такую разгадку. В английском «Пире» («The City of the Plague») [↩]

5. центральная героиня, отсутствующая в пушкинском «Пире», – Магдалена, – всегда в белом платье, о чем до назойливости часто говорит автор. И когда она на могиле – ее сравнивают с ангелом:

   Ты на коленях, в белом, – вся как дух… (стр. 44)

   Ты на коленях ангелу подобна.

   Ты молишься – и даже я надеюсь… (стр. 45[↩]

6. Н. Берковский, Народно-лирическая трагедия Пушкина («Русалка»), «Русская литература», 1958, N 1, стр. 83 – 111; «Русалка», лирическая трагедия Пушкина» – в кн.: Н. Я. Берковский, Статьи о литературе, Гослитиздат, М.-Л. 1962, стр. 357 – 403.[↩]
7. Кроме элегии: «Безумных лет…», где счастливый жених пишет 8 сент. (1830):

   Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

   Грядущего волнуемое море, –

   только в конце смеет надеяться, что

   И может быть – на мой закат печальный,

   Блеснет любовь улыбкою прощальной.[↩]

8. Кроме того, сравнительно недавно напечатанные письма кн. П. А. Вяземского к жене сообщают довольно неожиданные подробности пушкинского сватовства 1830 г. Князь очень долго не верит слухам об этом событии и, наконец, уверившись, восклицает: «Как можно, любя одну женщину, свататься к другой». Княгиня Вера, вероятно, должна была понять, кого подразумевает ее муж под первой женщиной. Но мы очень далеки от этого понимания. Привожу эту (еще не вошедшую в обиход) цитату только для того, чтобы показать, как сложна была психологическая обстановка 1830 г. я как неизбежно Пушкин должен был, создавая своего Гуана, обращаться к собственной биографии.

   1957, ноябрь, Москва (Первый вариант заметки N 3 (о «Повестях Белкина») датирован автором «26 апреля 1957 г. Москва», промежуточный – «29 мая 1957. Будка»<то есть Комарово>. Последний, как видно из авторского примечания (см. стр. 162),

   закончен осенью 1957 года. В этом примечании Ахматова говорит о письме П. А. Вяземского к жене из Петербурга в Москву (март 1830 года): «Ты меня мистифицируешь заодно с Пушкиным, рассказывая о порывах законной любви его. Неужели он в самом деле замышляет жениться, но в таком случае, как же может он дурачиться? Можно поддразнивать женщину, за которою волочишься, прикидываясь в любви к другой, и на досаде ее основать надежды победы, но как же думать, что невеста пойдет, что мать отдаст дочь свою замуж ветреннику или фату, который утешается в горе» («Звенья», III – IV, «Academia», М.-Л. 1934, стр. 180).)[↩]

9. Отрывок «Участь моя решена…» был напечатан только после смерти Пушкина.[↩]
10. Еще ужаснее сюжет «Марьи Шонинг», который Пушкин до конца записывает по-французски (1834). Там публичная смертная казнь героини, обвинившей себя в детоубийстве.[↩]
11. Автополемика с первоначальными соображениями, зафиксированными в упомянутом выше первом варианте: «Проза тогда (1830) была новым способом выражения для Пушкина, и ему в ней было почему-то (говорю так пока, и отчасти по собственному опыту) удобнее произвести свое замечательное, беспримерное заклинание судьбы (даже трудно это как-то иначе назвать)».[↩]
12. В первоначальном варианте имеются представляющие интерес строки, не вошедшие в окончательный текст:

    «Что же касается «Маленьких трагедий», то в них Пушкин не делает ни малейшей попытки спасать кого-нибудь».

    «NB. «Пиковая Дама» совсем не то – там эта проблема не стоит, там – не убий».

    «Пушкин как бы прячет их всех от грозной судьбы, он дает ей урок на их примере.

    Ср. с «Пиковой Дамой», где все – ужас, рассказанный необычайно светским тоном.

    Вообще «Пиковая Дама» – чудо. Мы привыкли, что светская повесть неизбежно сатирична. Без этого она за редкими исключениями (Л. Толстой) отчего-то припахивает лакейской. В «Пиковой Даме» нет и тени сатиры. А более придворно-светской вещи не написал никто и никогда».

    На обороте последней страницы окончательного текста заметки N 3 – автограф Ахматовой карандашом:

    «О счастии

    Все счастьем беден я

    Ужель, ужель его не обрету я

    В пустыне бытия

    (Где? Когда?)».

    Это – неточная цитата из стихотворения Баратынского 1823 года:

    О счастии с младенчества тоскуя,

    Все счастьем беден я,

    Или вовек его не обрету я

    В пустыне бытия?[↩]

13. »El Burlador de Sevilla y Convidado de piedra» – «Севильский озорник и Каменный гость» (1630) – пьеса испанского драматурга Тирсо де Молина, прототип всех позднейших пьес о Доя Жуане. [↩]
14. Упоминание о «белокуром мизантропе» встречается не в 8-й главе «Онегина», а в черновике «Езерского». В неопубликованном и незаконченном примечании к своей статье об «Адольфе» (ГПБ, ф. 1073, оп. 11, ед. хр. 24) Ахматова доказывает, что это портрет самого Бенжамена Констана, так же как и «печальный сумасброд» 8-й главы. Отсюда – невольная подмена одной, характеристики другой в ее записях для себя. Окончательный текст черновой заметки о портрете Констана установить не удалось, так как авторский экземпляр статьи Ахматовой об «Адольфе», напечатанной в кн. «Пушкин. Временник Пушкинской комиссии», I, Изд. АН СССР, М.-Л. 1936, остался нам недоступным.[↩]
15. В статье «Три письма Пушкина к неизвестной» («Звенья», II, «Academia», М.-Л. 1933, стр. 200 – 221) Т. Г. Зенгер (Цявловская) доказала, что эти письма не являлись литературными заготовками, а имели реального адресата. В книге «Рукою Пушкина» («Acadomia», M.-Л. 1935, стр. 179 – 208) ею же установлено, что два письма из трех представляют собою черновики письма Пушкина к Собаньской от 2 февраля 1830 года.[↩]
16. М. П. Алексеев («Известия по русскому языку и словесности АН СССР», 1928, т. I, кн. 1, стр. 321 – 322), рассматривая гипотезу об А. Н. Раевском как адресате письма Пушкина от 15 – 22 октября 1823 года из Одессы, раскрыл имя упоминаемой в этом письме «M.S.» – «мадам Собаньская».[↩]
17. О встрече Пушкина с Мицкевичем у Собаньской в 1828 году в Петербурге писал в своих воспоминаниях Ю. Пшецлавский (Ципринус, Калейдоскоп воспоминаний, «Русский архив», 1872, N 10, стлб. 1907). Однако новейшие исследователи подвергают достоверность этих мемуаров сомнению. (См.: С. С. Ланда, А. С. Пушкин в печати Польской Народной Республики в 1949 – 1954 годах, в кн.: «Пушкин. Исследования и материалы», т. I, Изд. АН СССР, М. – Л. 1956, стр. 429.)[↩]
18. Стихотворение «Что в имени тебе моем?», напечатанное уже в 1830 году, было переписано Пушкиным в альбом Собаньской в Петербурге 5 января 1830 года. Сообщение о находке этого автографа Пушкина в Киеве сделал В. Базилевич («Литературное наследство», т. 16 – 18, стр. 876 – 879).[↩]
19. В этом же сборнике (стр. 571) впервые напечатана записка «неизвестной светской дамы» к Пушкину (из собрания П. Е. Щеголева), автором которой, как установил Ю. Г. Оксман, была та же К. Собаньская (стр. 616).[↩]
20. «Считаю небезынтересным, – пишет Ахматова в другом неизданном примечании в верстке статьи об «Адольфе», – что в только что вышедшем сборнике стихов Делорма (Сент-Бёва) сказано: «Адольф, как один из членов семьи Вертера и Дельфины, был одним из сжигающих душу чтений Жозефа Делорма». Там же стихи: «Après une lecture d’Adolphe» ( После чтения «Адольфа»(франц.).). Ср. «Le Globe»: «les lectures brûlantes»(«Жгучие чтения»(франц.). То же выражение употреблено Пушкиным в письме к Собаньской. ) о чтениях Делорма». О Делорме – Сент-Бёве см. рецензию Пушкина (1831) «Vie, poésies et pensées de Joseph Delorme (Жизнь, стихотворения и мысли Иосифа Делорма); Les Consolations. Poésies par Saint Beuve (Утешения. Стихотворения Сент-Бёва)». Окончательную редакцию этого примечания Ахматовой по вышеуказанным причинам установить не удалось.[↩]
21. <…> Почти все это письмо (кроме сафической перевернутой <строфы> Heureux qui près de toi)⁹ представляет собою цитаты из Адольфа (см. мою статью 1936 г.).

    [↩]

22. И. М. Семенко, О роли образа «автора» в «Евгении Онегине», «Труды Ленинградского библиотечного института», т. II, Л. 1957, стр. 127 – 146.[↩]
23. Я ни на что не надеюсь, ни о чем не прошу, хочу только вас видеть; мне необходимо вас видеть, если я должен жить (франц.).[↩]
24. «Heureux qui près de toi» – букв. «Счастлив, кто пред тобой» – начало французского перевода знаменитого стихотворения Сафо:

    Богу равным кажется мне по счастью

    Человек, который так близко-близко

    Перед тобой сидит, твой звучащий нежно

    Слушает голос… и т. д.

    (Перевод В. Вересаева.)

    Сафической перевернутой строфой в письме Онегина Ахматова называет следующую:

    Нет, поминутно видеть вас,

    Повсюду следовать за вами,

    Улыбку уст, движенье глаз

    Ловить влюбленными глазами,

    Внимать вам долго, понимать

    Душой все ваше совершенство.

    Пред вами в муках замирать,

    Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!

    В принадлежащем Ахматовой экземпляре однотомника сочинений Пушкина 1935 года эти строки отчеркнута карандашом, а на полях написано ее рукой: «Сафо».[↩]

25. Его повелитель сатана (франц.).[↩]
26. Цитаты из XII строфы 8-й главы:

    Несносно (согласитесь в том)

    Между людей благоразумных

    Прослыть притворным чудаком,

    Или печальным сумасбродом,

    Иль сатаническим уродом,

    Иль даже демоном моим. [↩]

27. Керубино – имя пажа из комедии Бомарше «Женитьба Фигаро». В. Ф. Вяземская писала мужу о Пушкине из Одессы (4 июля 1824?): «Я хочу его усыновить, но он крайне непослушен; если бы не его безобразие, я нарекла бы его Керубино» («Остафьевский архив», т. V, вып. 2, СПб. 1913, стр. 115; во французском подлиннике заключен непереводимый каламбур: «mais il est désobeissant comme un page«). Ср. запись П. А. Вяземского 20 июля 1830 года о знакомой барышне: «В самом деле в ней что-то пажеское, херувимское, но не херувима библейского, а бомаршевского» (П. А. Вяземский, Записные книжки (1813 – 1848), Изд. АН СССР, М. 1963, стр. 184 – 185). См. также эпиграф к стихотворению Пушкина «Паж»: «C’est l’âge de Chérubin» (Это возраст Керубино).[↩]
28. В дневнике Пушкин пишет (1833) о Шуваловой: она «кокетка польская, т. е. самая неблагопристойная». Не Каролину ли вспомнил при этом Пушкин![↩]
29. Прославленному тем, что из него (sic!) светских модных красавиц называли «львица» (а не женский род от льва!)( «Андалузка» Альфреда де Мюссе («Avez-vous vu dans Barcelonne»). Ахматова имеет в виду строку «C’est ma maitresse, ma lionne!», о которой напоминал Бальзак (в «Алъбере Саварюс»): «Англия подарила нам два новых словечка. Вместо «щеголь», «франт», «модник», сменивших «птиметр»… стали говорить «денди», затем – «лев». Однако «львица» произошла не от «льва». Слово «львица» обязано своим появлением известной песенке Альфреда де Мюссе: «Вы не видали в Барселоне… мою владычицу и львицу?» Два разных понятия слились, или, если хотите, смешались» (Оноре Бальзак, Собр. соч. в 24-х томах, т. 4, «Правда», М. 1960, стр. 61. Перевод В. Дмитриева). «И цвет ланит ее так темен» – строка из стихотворения Пушкина «Паж». «Elle est jaune comme une orange» – строка из песенки Альфреда де Мюссе «Мадрид», героиней которой является та же андалузка. ).[↩]
30. Она желта, как апельсин (франц.).[↩]
31. Это суждение о самом себе Пушкин приписывает К. Собаньской в письме к ней 2 февраля 1830 года.[↩]
32. См. письмо Пушкина к А. Н. Раевскому 15 – 22 октября 1823 года.[↩]
33. См. в «Гавриилиаде»:

    Досель я был еретиком в любви,

    Младых богинь безумный обожатель,

    Друг демона, повеса и предатель…[↩]

34. »Литературное наследство», т. 16 – 18, стр. 804. [↩]