Не только психологический…

В последние несколько лет как литовская, так и всесоюзная критика, касаясь литовского романа, в центр внимания ставила роман психологический. Причину этого я вижу не столько в том, что психологический роман играет ведущую роль в развития большой эпической формы, сколько в том, что в 60-е годы появилось много произведений именно психологического жанра («Сосна, которая смеялась» Ю. Марцинкявичюса, «(Мы еще встретимся, Вильма» и «Каунасский роман» А. Беляускаса, «Лестница в небо», «Адамово яблоко» и «Жажда» М. Слуцкиса, «А часы идут» Й. Микелинскаса и др.).

Появление в те же годы романов «Заговор» А, Гудайтиса-Гузявичюса и «Не заходи, солнышко!» Ю. Паукштялиса не стало литературным событием: эти эпические произведения, посвященные прошлому, не отличались новизной проблематики и художественной формы. Правда, в 1964 году вышел в свет остро проблемный роман И. Авижюса «Деревня на перепутье», в котором дан глубокий анализ жизни колхозной деревни. И все же эпический роман в последние годы заслонили многочисленные произведения психологической прозы.

Об этом свидетельствует и наш сегодняшний разговор. Как в докладе В. Оскоцкого, так и в выступлениях других товарищей, касающихся литовского романа, наиболее подробно рассматриваются психологические романы А. Беляускаса, М. Слуцкиса, Й. Микелинскаса.

Успехи литовского психологического романа и в самом деле несомненны, и во многом здесь, пожалуй, можно согласиться с В. Оскоцким, но ряд произведений требует, на мой взгляд, более трезвого анализа. Я имею в виду прежде всего оценку «Жажды» М. Слуцкиса. В. Оскоцкий говорит о проблеме художника как о центральной в этом романе. Действительно, книга как бы утверждает, что творческие возможности человека, свободное и всестороннее проявление его личности могут направляться, ограничиваться или поощряться факторами, невидимыми для постороннего глаза, замкнутыми в четырех стенах, но от этого не менее могущественными. Мир интимных чувств, семья, быт, патриархальные традиции и предрассудки порою ревниво завладевают человеком, связывают его подготовленные для полета крылья.

Стремясь обрести свое «я», Ромуальдас Алькснис, оператор на телестудии, тем самым пытается разрешить и свои творческие противоречия, поэтому с первого взгляда кажется, что картины личной его жизни таят в себе и зачатки значительных социальных проблем. Но лишь зачатки, не ставшие центром идейного содержания романа, которому, на мой взгляд, не хватает глубины анализа отношений индивида и общества.

Если проблематика предыдущих романов М. Слуцкиса уже самими поворотами сюжета выходит за рамки интимной семейной жизни, непосредственно касаясь отношений (позитивных или негативных) человека с внешним миром, с обществом, то в этом произведении автора, кажется, интересует лишь то, что варится в «личном котелке» его героя. Сознание Ромуальдаса Альксниса занято одной главной задачей – выяснить и наладить отношения с Мигле: почему эта женщина так дорога и необходима ему? В чем тайна ее жизненной силы и обаяния?

В той ситуации, в которой Ромуальдас действует и мыслит, все другие реалии, отражающиеся в его сознании, но не связанные непосредственно с Мигле, являются лишь фоном или, в лучшем случае, «вспомогательным материалом» для раскрытия его семейной драмы. Даже благородная цель художника – создать фильм, который дал бы ответ на вопросы, мучающие человека XX века, – не становится смыслом духовной жизни героя романа, его метания и переживания по существу никак с этой творческой целью не связаны. Лишь отдельные намеки дают нам почувствовать, что такая проблема существует…

Поэтому трудно согласиться с утверждением, что Ромуальдас – исполненная драматизма личность художника. Скорее это посредственность с довольно-таки убогим духовным миром. Конечно, я веду речь вовсе не о том, что писатель не должен изображать таких героев. Но и внутренняя, нравственная оценка его автором, а тем более критикой должна быть более трезвой. Возможно, изображая драму Альксниса, писатель и поставил бы существенные жизненные проблемы, если бы образ этот был раскрыт аналитичнее, глубже.

Характеризуя литовский психологический роман, В. Оскоцкий пользуется термином «лирическая проза». По-моему, это очень приблизительный термин, теоретически не обоснованный, а в применении к литовскому роману 60-х годов даже запутывающий дело. Мне кажется, что ни «Каунасский роман» А. Беляускаса, ни тем более последние романы М.