«Не отзвенело наше дело» (Борис Слуцкий в зеркале его переписки с друзьями).. Публикация Б. Фрезинского

Основу этой публикации составили материалы личного архива Бориса Абрамовича Слуцкого (1919 – 1986) в РГАЛИ (фонд 3101), а также материалы частных собраний. Эпистолярный архив Слуцкого, хранящийся в РГАЛИ, невелик и относится в основном ко времени начиная с 1956 года. Из переписки Слуцкого выбрано несколько сюжетов, как кажется, существенных для биографии поэта.

 

1. ЭРЕНБУРГ И ЕГО КРУГ

В мемуарных заметках Слуцкого, где вспоминается 1949 год, сказано: «Я начал писать стихи – после многолетнего перерыва. Когда написалась первая дюжина и когда я почувствовал, что они могут интересовать не меня одного, я набросал краткий списочек писателей, мнение которых меня интересовало. Эренбург возглавил этот список» ¹. С тех пор такой (мысленный) список Слуцкого Эренбург возглавлял неизменно.

В заметках и стихах Слуцкого, опубликованных посмертно, рассказано о встречах с Эренбургом довольно подробно, если иметь в виду известную скупость, немногословность Слуцкого по мемуарной части. В свою очередь в мемуарах «Люди, годы, жизнь» есть безусловно выверенные строки Эренбурга о Слуцком и его стихах. На тему «Слуцкий и Эренбург» имеются еще и страницы в «Памятных записках» Д. Самойлова², исполненные нескрываемой неприязни к Эренбургу и очевидной ревности к Слуцкому. Упомянем также относящееся к этой теме предисловие знатока поэзии и биографии Слуцкого, составителя собрания его поэтических сочинений Юрия Болдырева к публикации «Не путал оттепель с весною». «Илья Григорьевич Эренбург был первым, кто по достоинству оценил поэтический талант Бориса Слуцкого, понял, явление какого характера и уровня входит в русскую литературу» – таково мнение Болдырева³.

Это мнение, пожалуй, неоспоримо, поскольку речь идет не о приватной оценке (стихи Слуцкого тогда распространялись в списках и были популярны в литературной и окололитературной среде), а об оценке, высказанной в печати, и высказанной человеком, чьи политические и литературные выступления вызывали острый резонанс в стране и в мире. Без упоминания статьи Эренбурга «О стихах Бориса Слуцкого» ⁴ немыслима даже самая беглая биография поэта.

Эта статья была напечатана, когда не вышла даже первая книжка Слуцкого и он только-только еще – при яростном сопротивлении «идейных» противников – был принят в Союз писателей. Историю публикации статьи рассказали и сам Эренбург⁵, и Л. Лазарев – в 1956 году сотрудник «Литературной газеты» ⁶.

Статья Эренбурга была напечатана только потому, что главный редактор газеты Вс. Кочетов (знаковая фигура тогдашней литературной жизни – одиозный своей оголтелой «идейностью» сталинист) находился в отпуске; но это не значит, что у заказавших статью «молодых реформаторов» была возможность опубликовать ее не глядя.

В личном архиве Эренбурга сохранились гранки статьи. Сравнение их с опубликованным в газете текстом показывает, что цензурная правка (хотя и минимальная) имела место; эта правка четко характеризует время. Исправили начало второго абзаца статьи, где давался беглый очерк (комментированным перечнем имен) русской поэзии советского периода. В гранках было: «Вспомним первое десятилетие после Октябрьской революции. Тогда раскрылись такие большие и непохожие друг на друга поэты, как Маяковский и Есенин, Пастернак и Марина Цветаева; по-новому зазвучали голоса Александра Блока, Ахматовой, Мандельштама; входили в поэзию Багрицкий, Тихонов, Сельвинский». Напечатали это так: «Вспомним первое десятилетие после Октябрьской революции. Тогда раскрылись такие большие и непохожие друг на друга поэты, как Маяковский, Есенин, Пастернак, Асеев, по-новому зазвучали голоса Александра Блока, Ахматовой, Цветаевой, входили в поэзию Багрицкий, Тихонов, Маршак, Сельвинский». Как видим, в 1956 году Мандельштам считался абсолютно неупоминаемым; Пастернака называть рядом с Маяковским еще было можно, а Цветаеву еще нельзя. Кроме того, Эренбургу навязали Асеева и Маршака (о детской поэзии в статье речи вовсе не было); это, однако, эренбурговский перечень от резких нападок не защитило.

Но зато все выкладки Эренбурга о Слуцком, включая рассуждения о народности его поэзии, и в частности вызвавшую шок фразу: «Если бы меня спросили, чью музу вспоминаешь, читая стихи Слуцкого, я бы, не колеблясь, ответил – музу Некрасова», – напечатали полностью, хотя официальный перечень поэтических наследников Некрасова давно уже был утвержден и никакого Слуцкого в нем не значилось. (Правда, страхуясь, от Эренбурга все же стребовали к этому оговорку для твердолобых: «Я не хочу, конечно, сравнивать молодого поэта с одним из самых замечательных поэтов России». Кроме того, убрали ремарку к строчкам Слуцкого о народе «Не льстить ему. Не ползать перед ним. Я – часть его. Он больше, а не выше»: «Он противопоставляет себя и отщепенцам и льстецам»…)

Статья Эренбурга вызвала долговременные нападки и на Эренбурга, и на Слуцкого, но так или иначе в марте 1957 года первая книжка стихов Слуцкого была сдана в набор и вскоре вышла. Даря ее Эренбургу, автор написал: «Илье Григорьевичу Эренбургу. Без Вашей помощи эта книга не вышла бы в свет, а кроме того – от всей души Борис Слуцкий» (на с. 82 Слуцкий вписал последнюю строфу стихотворения «Зоопарк ночью»:

И старинное слово: Свобода,

И древнее: Воля

Мне припомнились снова,

И снова задело до боли).

 

Знакомство Эренбурга со Слуцким произошло еще до войны, и предвоенная записная книжка Ильи Эренбурга позволяет точно датировать их первую встречу, состоявшуюся в Харькове: «9 мая 1941 г. у студентов. Слуцкий. Задор, а за ним эклектика» ⁷. Встреча эта упоминается и в мемуарах Эренбурга – там, где рассказывается о майской поездке 1941 года в Киев, Харьков и Ленинград: «Познакомился в Харькове с молодым студентом, который писал стихи, – Борисом Слуцким» ⁸. Затем была война; следующая встреча состоялась в Москве в 1949-м. Ее точная дата опять-таки есть в записной книжке Эренбурга: «30 июня 1949 12 ч. Слуцкий» ⁹ ; в мемуарах «Люди, годы, жизнь» она датируется ошибочно – 1950 годом: «В 1950 году ко мне пришел поэт Борис Слуцкий. Я с ним познакомился накануне войны, но потом мы не встречались. Когда я начал писать «Бурю», кто-то принес мне толстую рукопись – заметки офицера, участвовавшего в войне. В рукописи среди интересных наблюдений, выраженных кратко и часто мастерски, я нашел стихи о судьбе советских военнопленных «Кельнская яма». Я решил, что это фольклор, и включил в роман. Автором рукописи оказался Слуцкий» ¹⁰; заметим, что это была первая, правда анонимная, послевоенная публикация стихов Слуцкого; отметим также, что в статье о Слуцком Эренбург изложил это несколько иначе: «В 1945 году молодой офицер показал мне свои записи военных лет. Я с увлечением читал едкую и своеобразную прозу неизвестного мне дотоле Бориса Слуцкого. Меня поразили некоторые стихи, вставленные в текст, как образцы анонимного солдатского творчества… только много позднее я узнал, что эти стихи написаны самим Слуцким». В воспоминаниях Слуцкого эта встреча описана подробнее¹¹. С той поры их встречи уже не прекращались до самой смерти Эренбурга.

Слуцкий посвятил Эренбургу свое знаменитое стихотворение «Лошади в океане», – с этим посвящением оно впервые было напечатано в 1961 году в его сборнике «Сегодня и вчера» («Моим дорогим Эренбургам от меня. Борис Слуцкий. 13.11.1961 г.» – с такой надписью был подарен этот сборник; на его переиздании, вышедшем через два года» Слуцкий сделал надпись, подтверждающую, что Эренбург понимал смысл посвященного ему стихотворения так же, как и его автор: «И. Эренбургу – пока мы лошади еще плывем в океане. Б. С.»).

Слуцкий дарил Эренбургу не только свои стихотворные сборники (на «Работе» (1963) он написал о двадцатипятилетней дружбе, на «Лирике» (1965) – «с любовью»), но и книжки других авторов, всякий раз со значением (скажем, на московском 1858 года издании «Эзоповых басен» написано: «И. Г. Эренбургу – для дальнейшего совершенствования в эзоповском языке по первоисточнику»; на издании 1914 года «Французские лирики XVIII века» – «И. Г. Эренбургу, как франкофилу»).

Понятно, что многое привлекало Слуцкого в доме Эренбурга (наверное, единственном тогда европейском доме Москвы), и прежде всего, разумеется, сам Эренбург с его безмерной любовью к поэзии, с его профессиональным пониманием живописи, с его острым интересом к политике, с его уникальным человеческим и политическом опытом российского европейца XX века, который даже в сталинские времена ездил по всему свету и в дом которого стекались со всего света новости: Эренбург – публицист и поэт, слово которого в ту пору имело очень высокий рейтинг и у нас, и на Западе.

Слуцкий в свою очередь привлекал Эренбурга стихами (пусть себе Самойлов утверждает, что «инкассирующий парижанин»»нашел поэтов не по своему вкусу», а просто в силу общественной потребности¹², – Бог ему судья), и фантастической начитанностью, и широтой интересов (живопись, политика, история), и, наконец, общностью взгляда на многое. Словом, когда Эренбург (очень закрытый человек, при всей его внешней, правда колючей, демократичности), говоря о Слуцком, написал в мемуарах: «Никогда прежде я не думал, что смогу разговаривать с человеком, который на тридцать лет моложе меня, как со своим сверстником; оказалось, что это возможно» ¹⁰, – это признание многого стоило.

Дружба Слуцкого с женой Эренбурга художницей Л. М. Козинцевой (1899 – 1970) продолжалась и после смерти И. Г. (1967 год). Слуцкий был членом комиссии по литературному наследию Эренбурга, публиковал его стихи, написал предисловия к сборникам стихов и переводов Эренбурга; некоторое время он жил на эренбурговской даче в Новом Иерусалиме, охраняя ее от разворовывания. В опустевшем доме Эренбурга продолжали появляться новые книги Слуцкого (оба его сборника 1969 года: «Память» – «в знак нашей давней дружбы» – и «Современные истории»; замечу, что и при жизни Эренбурга Слуцкий дарил Любови Михайловне свои сборники отдельно: и первую «Память», и «Лирику» – «от старинного друга»).

а) «Грязная статья Старикова»

Теперь ему не позвоню,

Как прежде, десять раз на дню,

Что вечер проведем мы вместе.

Не напишу, хоть он в отъезде.

Уехал – а не напишу.

 

В этих стихах Слуцкого на смерть Эренбурга изложена «система» их взаимодействия – по телефону и при встречах, когда Эренбург находился в Москве (или на даче), и письменно, когда он уезжал (главным образом за границу; поездки были частыми, но не слишком продолжительными); правда, для писем, судя по тому, что сохранилось их всего ничего, требовался важный информационный повод..

19 сентября 1961 года «Литературная газета» напечатала стихотворение Евтушенко «Бабий Яр». Оно вызвало резонанс в стране и даже в мире. В качестве публичного отклика «Литература и жизнь», поддержанная просталинскими силами аппарата ЦК КПСС, поместила два материала – 24 сентября антисемитские стихи А. Маркова «Мой ответ» и 27 сентября статью критика Д. Старикова «Об одном стихотворении», в которой евтушенковскому «Бабьему Яру» противопоставлялся «Бабий Яр» эренбурговский 1944 года как образец «подлинного интернационализма»; противопоставление обосновывалось просто: цитаты обрывались где нужно. (Заметим, что Стариков уже имел опыт выполнения спецзаданий ЦК КПСС в части борьбы с Эренбургом: 10 апреля 1958 года по указанию Отдела культуры ЦК КПСС «Литературная газета» опубликовала его статью «Необходимые уточнения» с «критикой» эссеистики Эренбурга¹³.)

Эренбург с 23 сентября находился в Риме и «Литературу и жизнь» не видел, но о публикации узнал из итальянских газет. Слуцкий, понимая, что подлое манипулирование текстами Эренбурга не должно остаться без ответа и что наиболее убедительным ответом на антисемитскую выходку будет немедленное выступление самого Эренбурга, счел необходимым срочно с ним связаться. Письмо Слуцкого (его мотивация и лексика учитывают перлюстрацию) сохранилось в личном архиве Эренбурга:

«Дорогой Илья Григорьевич!

Грязная статья Старикова получила широкий резонанс и наносит серьезный ущерб престижу нашей печати. Мне кажется, что было бы очень хорошо, если бы Вы телеграфировали свое отношение к попытке Старикова прикрыться Вашим именем – немедленно ив авторитетный адрес.

Крепко жму руку.

Борис Слуцкий».

 

(Письмо датировано Л. М. Козинцевой-Эренбург, сделавшей к нему шутливую приписку: «Мое письмо через несколько дней скреплено авторитетной подписью. Целую и жду. Л. 30.9.61».)

Получив депешу Слуцкого, Эренбург 3 октября отправил из Рима в редакцию «Литературной газеты»»Письмо в редакцию», в котором выразил свое отношение к статье Старикова (обращаться с таким письмом в «Литературу и жизнь» было заведомо бесполезно). Взять на себя ответственность за публикацию письма Оренбурга «Литературная газета» не решилась, а получить «добро» Старой площади газете не удалось (газету тогда редактировал в подвешенном состоянии В. А. Косолапое – он значился и. о. главного редактора). Вернувшись 7 октября в Москву, Эренбург узнал все подробности дела (очевидно, что он обсуждал их со Слуцким); стало ясно, что только обращение лично к Хрущеву может заставить Отдел культуры ЦК уступить. Эренбург связался с помощником Хрущева В. С. Лебедевым и договорился, что тот передаст его обращение лично Хрущеву. Это обращение написано предельно лояльно, так, чтобы не вызвать раздражение Хрущева и отвести возможные контрмеры людей из аппарата ЦК. Цель Эренбурга (в этом и аналогичных случаях) – обуздать, насколько это возможно, аппаратных мракобесов и уменьшить их вредное влияние на «вождей». Для этого в своих обращениях к власти Эренбург всегда профессионально использовал внешнеполитические аргументы, увязывая поставленные вопросы со своим личным участием в советских международных акциях, и это, как правило, убеждало его адресатов. В части и политической тактики, и стратегии позиции Эренбурга и Слуцкого безусловно совпадали. В личном архиве Эренбурга сохранились оба его письма – Лебедеву и Хрущеву, несомненно обсужденные со Слуцким:

«Москва, 9 октября 1961.

Дорогой Владимир Семенович,

 

как мы договорились с Вами, я посылаю Вам мое письмо к Никите Сергеевичу и копию моего письма в редакцию. Если он настолько занят, что ему не до моего письма (шла подготовка к XXII съезду КПСС, открывшемуся 17 октября. – Б. Ф.), я прошу Вас очень коротко доложить ему о нем или, если Вы сочтете это. возможным, не беспокоя Никиты Сергеевича, помочь мне в опубликовании в одной из литературных газет Москвы моего короткого письма.

Заранее Вам благодарен.

И. Эренбург».

 

«Москва, 9 октября 1961.

Дорогой Никита Сергеевич,

 

когда я находился в Риме, в западной печати началась антисоветская кампания в связи с опубликованием в газете «Литература и жизнь» стихотворения А. Маркова и статьи Д. Старикова «Об одном стихотворении». Я решительно отказывался отвечать на поставленные мне вопросы, поскольку я не мог защищать стихотворение и статью, напечатанные в «Литературе и жизни», и не хотел давать пищи для расширения кампании. Сегодня мне позвонил корреспондент «Унита» (центральный орган итальянской компартии. – Б. Ф.) и сказал, что получил телеграмму из Рима, в которой меня просят высказать свое мнение по поводу стихов и статьи, появившихся в газете «Литература и жизнь». Хотя я понимаю, насколько важно нашим итальянским друзьям ответить на нападки антисоветской печати, я должен был пока уклониться от ответа. Я уже не говорю о том, что меня беспрерывно запрашивают советские читатели различных национальностей о том, действительно ли я разделяю точку зрения Д. Старикова, который воспользовался моим именем.

Я никогда не был никаким националистом, в том числе и еврейским, и, конечно, никогда не был, да и не мог быть антисемитом. В беседе с т. Корнейчуком и мною в 1956 году Вы много говорили о событиях 1949 – 1952 годов и о том, какой характер приняла борьба против «космополитизма». Именно тогда к космополитам был причислен и я. В своем стихотворении А. Марков говорит о «космополитах», оживляя в нашей памяти 1949 год. Что касается Д. Старикова, то он, искаженно цитируя мои стихи и статьи военных лет, говорит о моем «тогдашнем интернационализме». Я действительно и в годы войны был интернационалистом, и если я не заблуждаюсь и не выжил из ума, то им и остался по сей день. Если же я перестал быть интернационалистом, то я никак не могу защищать нашу советскую точку зрения.

Именно будучи интернационалистом и советским патриотом, я теперь вместе с товарищами Корнейчуком, Аджубеем и другими в Лондоне, в Варшаве и в Риме выступал по поводу возрождения фашизма в Западной Германии и среди прочих симптомов этого возрождения указывал на возобновление среди бывших гитлеровцев и эсэсовцев антисемитских выходок.

Я никак не представляю себе, что можно обличать немецких фашистов, боясь вымолвить слово «антисемит».

Поскольку в своей статье Д. Стариков искаженно процитировал мои стихи и статьи, я направил 3 октября письмо в редакцию «Литературной газеты». Вернувшись в Москву, я узнал, что мое письмо не напечатано, что Отдел культуры ЦК КПСС предложил «Литературной газете» не печатать его, а когда я позвонил в Отдел культуры, мне было предложено направить это письмо в редакцию «Литературы и жизни», причем редакция должна решить сама, печатать мое письмо или нет. По позиции, занятой редакцией «Литературы и жизни», сказавшейся в публикации как стихов А. Маркова, так и статьи Д. Старикова, я понимаю, что моего письма она не напечатает. Это ставит меня в столь тяжелое положение, что я вынужден обратиться к Вам, хорошо зная, насколько Вы заняты в настоящее время. Я убежден, что Вы поймете, что я не могу писать, если мои мысли искажаются и я не в силах этого опровергнуть.

Письмо мое, копию которого я прилагаю, составлено, мне кажется, так, чтобы не разжечь, а погасить очередную антисоветскую кампанию на западе, поскольку все увидят, что я могу опровергнуть приписываемые мне мысли.

Прошу простить, что отнял у Вас время, но вопрос кажется мне важным прежде всего тем резонансом, который он получит на западе».

В итоге 14 октября, за три дня до открытия антисталинского XXII съезда КПСС, «Литературная газета» поместила на последней странице короткое

«Письмо в редакцию

Находясь за границей, я с некоторым опозданием получил номер газеты «Литература и жизнь» от 27 сентября, в котором напечатана статья Д. Старикова «Об одном стихотворении». Считаю необходимым заявить, что Д. Стариков произвольно приводит цитаты из моих статей и стихов, обрывая их так, чтобы они соответствовали его мыслям и противоречили моим.

С уважением

Илья Эренбург.

3 октября».

 

Советским читателям, выучившимся читать между строк, многое сказали и предельно лапидарный текст письма, и его дата (было понятно, что 11 дней шла борьба за публикацию письма).

 

б) Письма Хрущеву – рукой Слуцкого

Даже столь скромная акция, как публикация коротенького дипломатичного письма, направленного против сталинистов, потребовала исключительных усилий. XXII съезд КПСС и его решения, казалось, обозначили победу антисталинской линии в руководстве страны; однако уже в декабре сталинисты взяли реванш.

В личном архиве Эренбурга сохранились два письма Хрущеву, написанные рукой Слуцкого.

Первое (декабрь 1962 года): вариант обращения писателей – сторонников десталинизации:

«Дорогой Никита Сергеевич! ¹⁴

Не удивляйтесь тому, что мы обращаемся к Вам совместно.

Мы люди разных вкусов, больше того – разных художественных направлений, мы не раз расходились в оценках того или иного литературного явления. Сейчас мы решили обратиться к Вам вместе, потому что все мы люди немолодые и вместе со всем народом пережили тяжелые времена и дождались лучших времен.

Мы хотим, чтобы молодое поколение писателей работало в более здоровых условиях, чем те, в которых зачастую приходилось работать нам.

Советские писатели едины в своем отношении к народу, партии и государству. Однако от былых времен наша литература унаследовала тяжкий груз нездоровых, нетоварищеских отношений.

Мы считаем, что пришла пора покончить с холодной войной в писательской среде и установить в ней мирное сосуществование.

Среди писателей, старых и молодых, существуют различные направления. Весь наш опыт свидетельствует, что подавление, администрирование одного направления другим приводит к самым тяжелым последствиям. Мы думаем, что нужно предоставить свободно развиваться различным направлениям советской литературы. Мы говорим не о различии жанров, которое очевидно для всех, а именно о различных направлениях.

Это равно относится и к нам, старым писателям, и к молодым. Хорошие отношения между направлениями приведут к хорошим отношениям между поколениями¹⁵.

И молодым и нам будет легче работать».

Текст этого обращения тщательно шлифовался. В архиве Слуцкого сохранилось письмо Эренбурга, написанное на даче в Новом Иерусалиме; в нем обращение к Хрущеву конспиративно именуется статьей:

«Дорогой Борис Абрамович, Статью я переделал – решил поменьше о политических событиях и несколько поспокойнее о беспокойном администрировании. Очень прошу Вас посмотреть ее и в четверг зайти ко мне (скажите Н. И. ¹⁶, когда можете).

Я приеду в четверг часам к трем-четырем.

Ваш И. Эренбург».

 

Отредактированное письмо было подписано рядом писателей и передано Хрущеву; противники десталинизации убедили его, что в письме речь идет о «мирном существовании» не художественных направлений, а идеологий, и Хрущев в декабре 1962 года и, еще скандальнее, в марте 1963-го выступил с резкими нападками на антисталинские силы советской литературы и искусства; Эренбург оказался одной из главных мишеней этой кампании. Его перестали печатать. Только в августе 1963 года ему удалось встретиться с Хрущевым и объясниться с ним. 1964 год Эренбург встречал с большими надеждами, и это выразилось в его новогодних поздравлениях близким друзьям, поддержавшим его в трудную пору, среди них Слуцкий был из самых близких:

«31 декабря 1963.

Дорогой Борис Абрамович и гордая Таня¹⁷, ваши друзья вас обнимают, желают года получше и ждут в Новоиерусалиме. Обнимаем. Эренбурги».

Через год после встречи с Хрущевым, в августе 1964-го, Эренбург понял, что обещание продолжить публикацию его мемуаров, полученное им от Хрущева с глазу на глаз, для парт- и литчиновников никакой силы не имеет. Вместе со Слуцким он обсуждал план дальнейших действий. Было решено, что следует снова обратиться к Хрущеву; первоначальный вариант письма написан Слуцким:

«Дорогой Никита Сергеевич!

Год тому назад Вы меня приняли. Я вспоминаю о нашем разговоре с чувством сердечной благодарности. Если я решил снова Вас обеспокоить, то только потому, что обстоятельства сложились дня меня чрезвычайно неблагоприятно, а мы говорили с глазу на глаз, при нашем разговоре никто не присутствовал¹⁸.

Я убежден, что мое письмо будет Вам передано. Я ушел от Вас ободренным. В нашей беседе шла речь о том, что мне нужно кончить книгу воспоминаний¹⁹. Я это сделал. А. Т. Твардовский и редакционная коллегия «Нового мира» приняли рукопись, попросив меня внести некоторые изменения, что я и выполнил. Редакция объявила в печати, что в 1964 году публикация будет завершена²⁰. Книга должна была начаться печатанием в июльском номере. Недавно редакция сообщила мне, что книгу сняли по указанию свыше и что она бессильна разрешить этот вопрос.

Шестая (и последняя) часть книги охватывает время с конца войны и до конца пятьдесят третьего года.

Мне (да и редколлегии «Нового мира») кажется, что в описании этого времени я выдержал правильные политические пропорции²¹. В конце книги я пишу о времени после смерти Сталина, когда наш народ зажил по-новому. Книга кончается размышлениями над теми вопросами, которых мы коснулись в разговоре.

Никаких политических сенсаций, ничего, что могло бы быть использовано нашими врагами, в книге нет.

Я работал над воспоминаниями пять лет. Это очень важная для меня книга. Вы поймете, как тяжко писателю, особенно немолодому, видеть, что его книга оборвана, лишена конца²².

С другой стороны, читатели, и наши и зарубежные, не могут не понять, что публикация окончания книги запрещена.

Мне, Никита Сергеевич, и без того нелегко. Свыше тридцати лет я был советским газетчиком. Истекший год первый за это время, когда ни одна газета не обратилась ко мне с просьбой написать какую-либо статью²³.

Московские студенты-физики попросили меня рассказать о встречах с Жолио-Кюри и Эйнштейном. В последнюю минуту встреча была отменена. Мне было даже трудно добиться встречи с моими избирателями.

Я хочу и могу работать в нашей литературе, в нашей печати и участвовать в борьбе за мир. А запрет книги поставит меня в то положение, в котором я был до встречи с Вами.

Мы с Вами оба немолодые люди, и я верю, что Вы меня поймете и дадите указание о разрешении журналу публиковать книгу».

Окончательный текст письма был отправлен Хрущеву 14 августа 1964 года. Дошло ли оно до адресата – неизвестно; никакого ответа Эренбург не получил, а в октябре Хрущев был свергнут.

в) Общение с Савичами (письма, воспоминания)

Овадий Герцович Савич (1896 – 1967) – поэт, прозаик, переводчик-испанист – был ближайшим и давним другом Ильи Эренбурга и со Слуцким познакомился в доме Эренбурга. В неопубликованных записках вдовы Савича «Минувшее проходит предо мною» две странички посвящены Слуцкому:

«О. Г. сразу полюбил стихи Слуцкого, собирал их, переписывал от руки, когда нельзя было иначе. Познакомил его с Пабло Нерудой. Неруда нашел Слуцкого очень серьезным для дружеского общения, перегружавшим его вопросами и информацией. О. Г. хотел, чтобы Неруда перевел стихи Слуцкого, и для этого сделал подстрочный перевод на французский. Привлек меня (А. Я. Савич преподавала французский язык в вузе. – Б. Ф.); мы очень старались. При следующей встрече выяснилось, что Неруда где-то читал стихи Слуцкого по-французски в подстрочном переводе О. Г. В свою очередь О. Г. попросил Слуцкого перевести стихи Неруды, сделал для него подстрочный перевод. Поначалу Б. А. сказал, что не видит, что делать ему после О. Г., но потом нашел. Этот перевод был напечатан («Ода прачке») <…>

Эренбург безусловно любил Слуцкого; Б. А. был одним из самых частых его гостей – ив Москве, и в Новом Иерусалиме. Помню, как И. Г. договаривался по телефону с «Литературной газетой» о публикации статьи про Слуцкого (это начало карьеры Слуцкого). Помню и тот приезд Б. А. на дачу, когда после обеда он прочел два стихотворения – «Лошади в океане» и «Я строил на песке». И. Г. сказал, что ему понравились «Лошади», и Б. А. тут же посвятил их ему (нам с О. Г. больше понравилось второе стихотворение, кажется, до сих пор не опубликованное).

Начитанность Слуцкого была такой, что казалось – он знал все. Однажды, провожая нас от Эренбургов на Арбат, он рассказал, как в 1945 году, кажется в Югославии, когда еще шла война, наткнулся на большую русскую библиотеку и тогда впервые прочел «Воображаемого собеседника» (роман Савича, написанный за границей и изданный в СССР в 1928 году. – Б. Ф.)<…>

Приветливый, светлый день на даче в Новом Иерусалиме. Разговариваем после обеда. И. Г. в игривом настроении – вспоминает дни юности, потом Париж 20-х годов, как еще на Сен-Марселе (на этом бульваре Эренбурги жили в ту пору. – Б. Ф.) мы однажды танцевали гимназические танцы. Совсем неожиданно И. Г. предложил станцевать с ним падеспань. Мы с И. Г. немного потанцевали, подпевая себе. Слуцкий был несколько растерян <…>

И. Г. не пошел на собрание, где Б. Л. Пастернака исключали из Союза писателей, а О. Г. пошел – скорее из желания увидеть все своими глазами. Когда голосовали за исключение, О. Г. успел схватить за руки товарищей, с которыми сидел рядом, и они не проголосовали <…> Когда Савич пришел к Эренбургу и рассказал про собрание, И. Г. сказал как бы про себя, имея в виду О. Г.: «Понимаю, ему было интересно посмотреть, как это выглядит…»

Своего выступления на том собрании Слуцкий никогда не мог себе простить, с того дня и началась его болезнь. Встретив вскоре меня в поликлинике, он сказал:

– Я теперь не сплю. Овадий Герцович тоже не спит?» (рукопись; собрание публикатора).

Свидетельством добрых отношений остались дарственные надписи Слуцкого на его книгах («Милым Але Яковлевне и Овадию Герцовичу – от всей души» – на «Памяти» и «Овадию Герцовичу Савичу – от усердного читателя всех его сочинений» – на «Лирике»).

В 1967 году Слуцкий напечатал рецензию на антологию испанских переводов Савича и вскоре получил от него такое письмо:

«Дорогой Борис Абрамович! Вот уже 10 дней, как я не могу дозвониться к Вам. То занято Д7, то занято Д7 – 00, то, наконец, набрав все цифры, не получаю соединения.

А я хочу поблагодарить Вас за Вашу рецензию в «Иностранной литературе» ²⁴. Не столько за общую оценку моих переводов, хотя не скрою, что я ею очень горд сколько Вашим сердечным тоном, Вашим памятливым вниманием к моей судьбе (чего стоит один Пля-и-Бельтран²⁵ !).

В свое время, вслед за Эренбургом, я восторженно встретил Ваши стихи. Я продолжаю считать, что с Вами в русскую поэзию вошел большой поэт и, во всяком случае, остался в ней. Я рад и горд тем, что именно этот поэт так душевно отнесся к моей работе и ко мне.

Спасибо Вам!

Сердечный привет милой Тане!

Ваш О. Савич.

3.IV.67.».

 

После смерти Савича Слуцкий помогал в публикации его ненапечатанных работ; об этом письмо А. Я. Савич:

«20.1.69.

Дорогой Борис Абрамович!

Все переводы Овадия Герцовича (как старые, так и последние, опубликованные и неопубликованные) сейчас у Льва Осповата²⁶. Он просит Вам передать, что будет рад быть Вам полезным в любом вопросе о стихах О. Г.

Посылая Вам Альвареса²⁷, я хотела бы перечислить те переводы, которые О. Г. отобрал в первую очередь и считал наиболее законченными.

Сердечный привет Тане. Сердечно Ваша А. Савич.

P. S. Альварес в Мадриде. Книжечку ему повез испанский художник, приезжавший оттуда».

г) Запрос Б. Г. Полонской

Елизавета Григорьевна Полонская (1889 – 1969) – поэтесса, «серапионова сестра», была другом Эренбурга со времен его парижской юности. В архиве Слуцкого сохранилось ее письмо:

«25 июля 64.

Уважаемый Борис Абрамович, не удивляйтесь этому письму. Мы с Вами знакомы. Время летнее, у нас в Эльве (эстонская деревушка, где ежегодно Полонская отдыхала летом. – Б. Ф.) дожди. Знакомые москвичи принесли мне новое стихотворение Б. Слуцкого. Вы знаете, как у нас распространено переписывание стихов и распространение их из рук в руки? Этим занимаются даже двенадцатилетние дети.

Я прочла стихотворение и усомнилась: действительно ли оно Ваше? Стихи написаны хорошо, но… Очень прошу Вас рассеять мои сомнения или подтвердить их. Стихи называются » Еврей-священник».

1. Борис Слуцкий, О других и о себе, М., 1991, с. 29.[↩]
2. Давид Самойлов, Памятные записки, М., 1995.[↩]
3. См.: «Огонек», 1991, N 3, с. 20.[↩]
4. »Литературная газета», 28 июля 1956 года. [↩]
5. Илья Эренбург, Люди, годы, жизнь. Воспоминания в 3-х книгах, т. 3, М, 1990, с. 304.[↩]
6. См.: «Вопросы литературы», 1988, N 7, с. 212 – 215.[↩]
7. РГАЛИ. Ф. 1204. Ед. хр. 388.[↩]
8. Илья Эренбург, Люди, годы, жизнь, т. 2, с. 229.[↩]
9. РГАЛИ. Ф. 1204. Ед. хр. 398.[↩]
10. Илья Эренбург, Люди, годы, жизнь, т. 3, с. 185.[↩][↩]
11. Борис Слуцкий, О других и о себе, с. 29 – 31.[↩]
12. Давид Самойлов, Памятные записки, с. 239.[↩]
13. См.: «Вопросы литературы», 1993, вып. IV, с. 286 – 287.[↩]
14. Зачеркнуто другое начало письма: «Во время сессии мы встретились и много говорили о положении в литературе».[↩]
15. Далее зачеркнуто: «Мы пишем это письмо накануне встречи руководителей партии с деятелями литературы и искусства».[↩]
16. Наталия Ивановна Столярова (1912 – 1984) – секретарь Эренбурга.[↩]
17. Татьяна Борисовна Дашковская (1930 – 1977) – жена Слуцкого.[↩]
18. Далее зачеркнуто: «Это заставляет меня снова обратиться к Вам, хотя я и понимаю Вашу занятость».[↩]
19. Речь идет о завершении работы над шестой частью мемуаров «Люди, годы, жизнь».[↩]
20. В 10 – 11-м номерах «Нового мира» за 1963 год. Далее в тексте зачеркнуто: «Сейчас редакция сообщила мне, что печатание, которое должно было начаться в июльском номере».^[↩]
21. Далее зачеркнуто: «исходя из линии 20 и 22-го съездов партии».[↩]
22. Далее зачеркнуто: «где дается, на мой взгляд, оптимистическое толкование прожитой жизни».[↩]
23. Далее зачеркнуто: «У меня были трудности добиться встречи с избирателями в моем избирательном округе».[↩]
24. Рецензия Б. Слуцкого на книгу переводов О. Савича «Поэты Испании и Латинской Америки» (М., 1966) – «Единственная любовь Овадия Савича» («Иностранная литература, 1967, N 2).[↩]
25. Имеется в виду следующая фраза в рецензии Слуцкого в связи с этим испанским поэтом: «Еще летом 1937 года в Валенсии Пля-и-Бельтран принес Савичу свое стихотворение. Тогда же этот первый испанский перевод Савича был напечатан в «Известиях». С тех пор без малого тридцать лет Савич посвятил испанской теме».[↩]
26. Известный испанист Л. С. Осповат помогал А. Я. Савич в публикации переводов Савича.[↩]
27. Испанский поэт.[↩]