«Натура бойца»

1. ВЕЛИЧИНА РЕАЛЬНАЯ

До недавнего времени, когда речь шла о критическом цехе, по преимуществу спорили об ошибках или успехах отдельных его представителей. Сейчас же все больше и настойчивее пишут не только о критиках, но о критике. Ведь время требует: «Литературная критика, повседневный глубокий разбор литературных произведений – это важнейшее условие для успешного развития нашей литературы» (Н. С. Хрущев).

В решении новых, обширнейших задач, поставленных партией и народом перед нашей литературой и искусством, в борьбе за чистоту и остроту идеологического оружия ответственная роль отводится критике. Об этом и шел принципиальный разговор на исторических встречах руководителей партии и правительства с творческой интеллигенцией, на июньском Пленуме ЦК КПСС. Естественно, что новый этап идеологической работы заставляет по-новому взглянуть на деятельность «критического цеха» и на споры последних лет о критике, основательнее разобраться в том, как нашей критике наиболее эффективно использовать поистине неисчерпаемые возможности, которые раскрывает перед ней марксистско-ленинское мировоззрение, метод социалистического реализма.

И прежде всего, конечно, следует говорить о гражданской ответственности критика, о его партийной целеустремленности, о том, чтобы ни в коем случае не идти ему во втором эшелоне, а неизменно быть на переднем крае современной идеологической борьбы. В конце концов, ведь в первую очередь именно в этом смысл и назначение критики как жанра, как рода литературного оружия. Именно в этом, если угодно, полно и всесторонне способна проявиться ее природа, ее своеобразие.

Мы, естественно, «привыкли» к литературной критике и обычно принимаем ее как «данность» – без специальных раздумий о том, что, строго говоря, в самом факте ее существования есть нечто особенное, примечательное. Не возникает же наряду, скажем, с биохимией критическая наука того же названия, призванная оценивать достижения и промахи первой, как нет, к примеру, у астрономии ее «критического» двойника. Какое бы серьезное (и вполне оправданное!) значение ни придавать художественной специфике литературы и ее вдумчивому исследованию, одним этим не объяснить необходимости литературной критики. Недаром ее задачи отличаются от задач даже истории литературы, как бы плодотворно ни было сближение и взаимодействие этих двух разделов литературоведения. Все дело в том, что подлинная критика прежде всего обращена к жизни – и через художественное произведение, и непосредственно она судит и об идейной позиции писателя, общественном смысле его творчества, и о самой социальной действительности, о людях и их взаимоотношениях. Уточним: это вовсе не означает пренебрежения спецификой искусства, уступки примитивному утилитаризму. Напротив – только на этих путях сама специфика раскрывает свое жизненное, человековедческое содержание – и становится предметом широкого общественного внимания. Глубоко прав был Плеханов (правота его очень веско подтверждена и последующим опытом, в частности лучшими работами наших дней), доказывая, что публицистичность литературной критики – это не «болезнь», не извращение ее природы, а, напротив, закономерное и плодотворное качество. Критика не может и не должна от него отказываться без риска изменить самой себе, утратить – да, да, утратить! – свою идейно-эстетическую полноценность.

Нам кажется уместным напомнить об этом, когда мы думаем о результативности литературной критики, о ее сегодняшнем месте в «рабочем строю»: партия и народ измеряют деятельность всех отрядов идеологического фронта крупным масштабом, отвечающим масштабам великого дела созидания коммунизма. Может ли быть у критики иная мерка, место ли в ней «мелкокалиберным» идеям и замыслам, раз она хочет быть соразмерной накалу идеологической жизни эпохи?! И тем более нет и не может быть места «нейтрализму» в отношении враждебных нам концепций, пассивности и вообще «оборонительности» в современной битве идей!

Наша критика основывается на незыблемых, прошедших испытания и в бурях истории, и в творческой лаборатории художника, принципах марксистско-ленинской эстетики, социалистического реализма. За ее плечами – великие традиции критиков-марксистов и критиков – революционных демократов с их богатейшим опытом борьбы за идейность и народность, против эстетства и формалистического крохоборчества, пример бескомпромиссной принципиальности и повседневного делового служения народу. Наконец, перед критикой – сама новаторская литература социалистического реализма, с ее выдающимися творческими достижениями, с многообразием форм, стилей и жанров, с ее непрестанными поисками. Есть о чем писать, над чем думать, чем вдохновляться! И, разумеется, есть что аналитически исследовать, соотнося исследуемое с жизнью народа, с коммунистической устремленностью его помыслов и дел и тем самым становясь направляющей силой в борьбе литературы за дело коммунизма.

Но здесь, пожалуй, как раз особенно и ощутимы слабости современной критики. Допуская порою просчеты в оценке отдельных произведений, она вместе с тем не всегда улавливала ложные и чуждые нам тенденции, в отдельном факте не видела своего рода «явление». Творческая энергия в таком случае рассеивалась на частности, на детали, у нее не оказывалось единого «фокуса», той ударной силы, без которой критик не может по-настоящему понимать, а тем более направлять движение литературы. Принципиальный смысл творений значительных, ставших открытием в жизни и в литературе, обогативших народ и искусство новыми идейно-художественными ценностями, также далеко не всегда раскрывался в большой перспективе общего движения современной литературы. О нашей критике можно сказать то же, что было сказано Л. Ф. Ильичевым об эстетической науке: она «очень слабо обобщает живой процесс развития искусства, недостаточно разрабатывает важнейшие проблемы литературы и искусства». Несомненно, это крайне затрудняет осуществление той высокой общественной миссии, которая делает критику надежным, инициативным помощником партии в руководстве литературным процессом, в воспитании нового человека.

Сегодня возникает необходимость вновь задуматься над проблемами, о которых мы подчас рассуждали умозрительно, «кабинетно», без реального идейного прицела, который в литературе не менее необходим, чем в политике.

Об одной из таких проблем и пойдет речь в этой статье.

Да, мы все озабочены будущим критики. Но пути в это будущее проектируются разные. К. – Зелинский призывает: «Говорите о людях, о талантах, наконец, культивируйте эти таланты. И тогда из сложения их получится то, что мы называем литературной критикой. Философия плюс личность. Причем художественная личность. Вот моя программа критики» («Октябрь», 1961, N 2). А с другого конца страны звучит предостерегающий голос И. Золотусского: нечего критике углубляться в «теоретические разработки»; надо лишь быть «на уровне духа времени» («Дальний Восток», 1961, N 4). Но почему же «духу времени» противопоказана теория? Не стоило бы полемизировать с этой странной проповедью поскорее «преодолеть» теорию, коей якобы у нас избыток, а отсюда и все беды… Но беда истинная, а не выдуманная, как раз в том, что в боязни «теоретизирования» дальневосточный литератор отнюдь не одинок. Однако отсутствие «правил» в подлинной литературе – вовсе не доказательство невозможности и ненужности теории литературы. И если ни к чему рецепты и «правила» в критике, то было бы на таком основании по меньшей мере опрометчиво отрицать необходимость и полезность разработки теории критики.

Но разрабатывается ли у нас теория критики? Впрочем, будем скромнее: налажено ли у нас по крайней мере изучение основных явлений современной критической жизни? Ведь иначе нельзя ни осознавать промахи, ни развивать удачи, ни достигать новых успехов. А для того, чтобы раскрыть состояние критики в целом, нужен анализ творческого своеобразия талантов, которые трудятся на этом поприще.

Так что же вы предлагаете? – могут нас спросить. – Чтоб критики бросили заниматься литературой и изучали друг друга? Чтоб они уподобились той личности, для которой не Шекспир важен, а комментарии к Шекспиру? Ведь и книг критиков выходит изрядное число, и рецензируют их, и говорят о них. Чего ж еще желать?

Как рецензируют, как говорят – вот в чем дело! Если вести речь не об отдельных статьях и рецензиях, а о господствующей тенденции в изучении и оценке работы критика, то признаем честно: эта тенденция имеет весьма мало общего со стремлением рассмотреть его творческую индивидуальность. Вокруг чьих только муз и музочек не мусолят слова Баратынского о «лица необщем выраженье»! Но что-то плохо припоминается, чтоб сие выраженье всерьез старались отыскать у критика. «Философия плюс личность», – да, без этого нет настоящего критика. Не будем прибедняться – таких критиков у нас немало. Увы, в откликах на их произведения слишком часто не различить ни философии, ни личности, ни своеобразия. Допустим на минуту, что наши критики-современники еще «не доросли» до такого подхода к их творчеству. Но почему среди современных исследований о Белинском, Чернышевском, Добролюбове – сотни названий, тысячи страниц! – по существу только одна книга Б. Бурсова «Мастерство Чернышевского-критика» прямо и последовательно анализирует творческую индивидуальность критика?

Нехитрое дело – констатировать «еще один недостаток» в работе критического цеха. Но давайте поразмыслим над тем, почему же так упорно не заполняется столь очевидный пробел.

Потому что он не так очевиден, как кажется.

Однажды Борис Слуцкий, рецензируя публикацию стихов очень талантливой Светланы Евсеевой, уподобил всех критиков двум разрядам коммивояжеров: одни раздают проспекты, другие – более опытные – образцы. К счастью, сама рецензия Слуцкого – не рекламное действо. В ней явственно ощутимо своеобразие Слуцкого-художника: от мыслей – до сравнений и синтаксиса. Но сказка – ложь, да в ней намек… И не столько добрым молодцам урок, сколько скрытый упрек. Только кому упрек?

«Создать вокруг критики атмосферу общественного уважения», – к чему призывал Н. Грибачев с трибуны XXII съезда партии, – это означает перестать видеть в критике всего-навсего популяризатора-комментатора чужих творений, который сам бесконечно далек от творчества. Право на творческую индивидуальность, давно уже бесспорное для художника, критику все еще приходится отстаивать. Отстаивать даже в плане теоретическом.

Есть глубокий смысл в том, что именно сейчас, после XX и XXII съездов партии, прежде всего сама практика наиболее граждански активных и талантливых мастеров критического жанра заставляет обратиться к проблеме творческой индивидуальности критика. Но принципиально важно избежать здесь субъективизма, преклонения перед «манерой», индивидуальностью только за то, что она «манера», индивидуальность. Принципиально необходимо уловить жизненные истоки, идеологическую направленность, общественную необходимость творческой индивидуальности в нашей критике. И здесь решающим является конкретный социальный анализ, критерий коммунистической партийности и народности.

Слова Программы партии о «широком просторе для проявления личной творческой инициативы, высокого мастерства, многообразия творческих форм, стилей и жанров» имеют прямое отношение и к критике. В этих словах определена важнейшая методологическая основа исследования литературного процесса. И в то же время они утверждают необходимость разнообразия и богатства критики.

Но в том-то и суть дела, что все это отнюдь не самоцель. Партия идет от объективных внутренних закономерностей развития жизни и литературы в их единстве, в их непрестанном взаимодействии. В Программе КПСС четко обозначена, главная линия развития советского искусства и литературы: «…укрепление связи с жизнью народа, правдивое и высокохудожественное отображение богатства и многообразия социалистической действительности, вдохновенное и яркое воспроизведение нового, подлинно коммунистического, и обличение всего того, что противодействует движению общества вперед».

Именно такая цель и требует столь органичного, соответствующего самой природе искусства многообразия творческих индивидуальностей, способных не просто познать в бесконечном богатстве действительности «свое», но через это «свое» раскрыть общественно значимое и необходимое всем, способных богатство личности, щедрость таланта выразить в коммунистически-партийном творчестве. Поэтому в наше время пафос партийности и народности реализма, воспитания нового человека и составляет гражданскую и эстетическую основу творческой индивидуальности писателя и критика, делает их бойцами за дело коммунизма.

Творческая индивидуальность – не результат анархического отречения от общества в поисках мнимой свободы созидания «надвременных» ценностей. Она, подлинно творческая индивидуальность, рождается в потоке жизни, в общественной борьбе и насквозь пронизана политикой, выражает политику. Из этого и следует исходить в теоретической разработке проблемы, в суждениях о своеобразии писателя и критика.

Знаменательно: на встрече с творческой интеллигенцией Н. С. Хрущев, подчеркнув, что народ и партия глубоко заинтересованы в правильной линии развития литературы и искусства, подтвердил значение художественной индивидуальности. Он сказал: «А как лучше и правильнее претворить эту линию в художественном творчестве, решает каждый из вас в соответствии с пониманием своего долга перед народом и особенностями своего таланта, своей художественной индивидуальности».

М. Горький гордился тем, что в классической русской литературе «каждый писатель был воистину и резко индивидуален, но всех объединяло одно упорное стремление – понять, почувствовать, догадаться о будущем страны, о судьбе ее народа, об ее роли на земле». Подчеркнем: гордился не только одним, но и другим – в их внутреннем единстве; и резкой индивидуальностью художников, и силой гражданского пафоса, гармонией цели и средства.

В передовой русской литературе издавна утвердился и тип критика, борца за реализм и гражданственность, критика, сила индивидуальности которого прежде всего в «открытости» для тревог и борений «большого мира народа» (Герцен). Когда Чернышевскому потребовалось сказать об особенностях творческой индивидуальности Белинского, он, разумеется, назвал и эстетический вкус, и беспристрастие, и твердость в осуществлении избранного курса, и ряд других качеств. Но Чернышевский внес одно многозначительное уточнение. Он сказал о главном, решающем в творческой судьбе «неистового Виссариона»: «Все это необходимые условия для могущественного влияния критики. Но жизнь и силу им давала страстная любовь ко всему живому и благому. Без этой любви все остальные достоинства были бы бесплодны» (подчеркнуто нами. – М. З., Л. Л.). Еще раньше распознал в Белинском «натуру бойца» Герцен.

Творческая индивидуальность критика значительна в меру своего соответствия делу «народа на земле», в меру отклика на искания и запросы литературы, на духовные потребности современника. Но именно поэтому каждая подлинная индивидуальность ценна по-своему и незаменима другой, может быть, в чем-то даже более интересной и «в целом» более сильной. В конце концов, и характеристика ее силы и слабости, доступного ей «радиуса действия» – не самоцель. Благодаря своеобразию критика мы совершаем открытие и каких-то новых граней действительности, и новых путей, средств ее эстетического освоения художником. Разве не так происходит при встрече с Белинским и Лессингом, Добролюбовым и Дидро, Чернышевским и Плехановым? Поэтому нельзя ограничиться доказательством существования творческой индивидуальности критика и защитой ее важности. Надо исследовать, в чем она выражается, что нового, общественно ценного несет она людям.

Задачи нашей критики бесспорны и ясны. Отбрасывая несостоятельные упреки ревизионистов и буржуазных фальсификаторов в «догматизме» и «предвзятой узости», она последовательно отстаивает коммунистическую партийность своих идейных позиций, борется за их чистоту. История советской литературы подтверждает, что подлинно партийная позиция как раз и обеспечивает достоверность и доказательность анализа созданий искусства, делает необходимым его и для писателя, и для читателя.

Поверка литературы действительностью, помощь писателям в борьбе за рост духовной энергии народа и обогащение культуры страны; идейное и эстетическое воспитание читателя – активного, страстного строителя коммунизма, личности деятельной, разносторонней, истинно человечной, непримиримой ко злу, фальши, социальной пассивности; сражение со всякими проявлениями буржуазной идеологии в искусстве – да и в любой другой области общественной жизни. Все это – наши общие цели. Но сегодня, вероятно, как никогда прежде, они подчинены одной «сверхзадаче». Ее прекрасно сформулировал Луначарский: марксистская критика «призвана теперь рядом с литературой быть интенсивным, энергичным участником процесса становления нового человека и нового быта». Луначарский и определял критика как страстного читателя, который всем сердцем жаждет как можно скорее претворить художественные красоты в жизненные подвиги.

Именно этому должны быть подчинены, именно на это должны быть направлены изучение творчества писателя и определение места произведения в литературном процессе, анализ тематики и героев современного искусства, средств создания характера и композиционных приемов, новых жанровых образований и средств образности и т. д. и т. п.

Русская революционно-демократическая критика потому и сыграла столь выдающуюся роль в развитии и расцвете реалистического искусства, потому и совершила ряд блистательных открытий в эстетике и теории литературы, – что была устремлена к важнейшим проблемам действительности, острейшим вопросам бытия народного.

Сегодня весьма поучительно вспомнить одну страницу прошлого, равно принадлежащую истории русского освободительного движения и истории русской литературы. И при жизни Добролюбова, и десятилетия после его смерти одни ставили ему в вину, а другие в особую заслугу то, что он якобы писал не о художественном произведении, а по поводу него – о проблемах самой жизни. Спору нет, могуч публицистический накал критических статей Добролюбова. Недаром Ленин называл их прокламациями. Но ведь работы Добролюбова становились прокламациями и потому, что собственно литературно-эстетический анализ у него был одновременно и политически целеустремленным анализом закономерностей действительности. Эта политическая устремленность порождала необычайную зоркость художественного видения критика. Разоблачая либерализм как явление политическое, Добролюбов смог исчерпывающе раскрыть художественную несостоятельность мелочных и насквозь искусственных конфликтов драматургов-«обличителей». Когда Добролюбов анализировал новаторство драматургической поэтики Островского, он объяснял и сущность отношений людей в «темном царстве», и глубину, верность их изображения писателем. Когда анализировал идейно-образную концепцию романа «Накануне», сравнивал принципы создания характеров у Тургенева и Островского, он говорил читателю и о том, каким должен быть герой времени в самой жизни и каковы истинные средства решения главных социальных проблем эпохи, каковы пути к тому, чтобы «всем было хорошо».

Как не может быть подлинного искусства, если оно только для искусства, так нет истинной критики ради критики. Вольно или невольно отойдя от поверки произведения действительностью, от анализа, так сказать, жизненного содержания художественного стиля, то есть отойдя на деле от борьбы за реализм, от «освоения» того, что «сказалось» у писателя, критик попадает в положение давно осмеянного Маяковским ученого, который был счастлив всего лишь тем, что мог «ежесекундно извлекать квадратный корень». В таких руках даже самый отточенный литературоведческий инструментарий оказывается только средством «анатомирования» произведения – не больше. Но искусство всегда двигали вперед Моцарты, а не Сальери, критику – Белинские и Добролюбовы, а не Шевыревы и Дудышкины!

Между тем еще не преодолено убеждение, будто ярко выраженная индивидуальность критику ни к чему. Что она-де только будет мешать ему выражать общественное мнение, осуществлять общественный приговор. Но разве творение истинного художника, от которого мы всегда требуем индивидуальности, – лишь его узколичный взгляд на мир? Неужто оно не есть общественное суждение, приговор явлениям жизни? И разве Ленин не раскрывал через своеобразие Толстого – художника и мыслителя черты исторического своеобразия первой русской революции? Как видим, изучение творческой индивидуальности вовсе не ведет к ослаблению социологического анализа.

Признаем и то, что творческая индивидуальность ни в малейшей степени не противопоказана критику, не противостоит научности, не мешает, а помогает ему быть подлинным выразителем суждений народа. Однако как же робко говорится об индивидуальности критика даже в тех случаях, когда ею как будто бы и отваживаются заняться!

Пафос статьи В. Николаева о первых книгах украинских критиков И. Дзюбы, Ю. Барабаша, В. Иванисенко («Литературная газета», 21 марта 1961 года), усилия автора направлены на обрисовку индивидуального своеобразия коллег по жанру. И все же…все же, даже исходя из того, что критика «и наука, и специфический род художественной деятельности», назвав свою статью «Личный мир критика» (кстати, в тексте слова личный мир неизменно заключены в этакие извиняющиеся кавычки: как-никак личный мир критика, очевидно, слишком необычное понятие!), автор предпочитает говорить об «индивидуальных оттенках», а не прямо и резко – о творческой индивидуальности (ежели таковая, конечно, имеется). Не стоило бы придираться к терминологии, тем более что конкретные наблюдения В. Николаева сами по себе верны. Они, может, в большей или меньшей степени и помогают выяснить личный мир критиков. Но, увы, этих зачастую слишком общих или слишком незначительных примет оказывается мало, чтобы ответить на требование Довженко, которое так уместно цитирует В. Николаев: «Назовите самую главную вашу личную творческую страсть, без огня которой весь мир провалится в бездну». Без поисков этой доминирующей творческой страсти не найти, не познать творческую индивидуальность. Отыщутся лишь индивидуальные оттенки, нюансы склонностей и нюансики стилистических огрехов.

А опыт современной общественной жизни и литературного развития неизбежно подводит к проблеме творческой индивидуальности критика. Оказывается, творческую индивидуальность критика нельзя обойти, вынести за скобки, считать само собою разумеющимся «коэффициентом». Это величина в такой же степени подвижная, в какой и реальная.

Попробуем повнимательней присмотреться к тому, насколько значима роль творческой индивидуальности критика для решения общих задач критики в целом.

2. КОГДА КРИТИК ВЕРЕН СЕБЕ

Вопрос о творческой индивидуальности критика, к которому подводили дискуссии 1961 года, исчез, на первый взгляд, со страниц нашей печати в 1962 году.