Наследие Токтогула
М. Богданова, Токтогул Сатылганов. Критико-биографический очерк, Гослитиздат, М. 1959, 110 стр.В одном из своих выступлений, говоря о талантливых народных поэтах, М. И. Калинин поставил в ряд с Джамбулом и Сулейманом Стальским выдающегося киргизского акына Токтогула Сатылганова (1864- 1933). В условиях отсталой дореволюционной Киргизии Токтогул был ярким выразителем дум и чаяний угнетенного народа, его вековых стремлений к счастливой жизни. Он приветствовал Октябрьскую революцию и воспел бессмертный образ ее вождя. Свою «Песнь о Ленине», сложенную на заре советской власти в Киргизии, Токтогул заканчивал проникновенными, идущими от самого сердца словами:
Ты отвагу и силу вдохнул
В мой народ, столь гонимый судьбой.
Столько счастья дано ему,
Наш Ленин любимый, тобой!
Незаурядный музыкант-исполнитель на народном инструменте комузе, владевший многими жанрами акынского песнетворчества, Токтогул сложил мелодии к своим песням, которые и поныне поются в республике.
Однако поэтическое творчество этого замечательного певца-импровизатора до недавнего времени было мало изучено. Новая работа М. Богдановой о Токтогуле – результат многолетних научных изысканий одного из крупных знатоков киргизского фольклора. Книга, в основу которой легла большая статья М. Богдановой «Токтогул Сатылганов» 1, – первое серьезное научное исследование, в целом правильно характеризующее поэтическое наследие Токтогула.
В чем трудности изучения Токтогула? Непосредственно от самого акына почти ничего не было записано, не все его песни до сих пор собраны и изданы. Запись стихов и песен проводилась главным образом от его учеников – известных акынов А. Усенбаева, К. Акыева и других.
Но, как справедливо отмечает М. Богданова, «при исполнении ими произведений Токтогула многое, естественно, должно было измениться, тем более что акыны обычно не заучивают, а лишь перепевают то, что слышали, передавая стихи и песни в своей творческой манере» (стр. 22).
Критически подходя к опубликованным и неизданным текстам стихов Токтогула, автор книги вместе с тем не всегда аргументирует и четко высказывает свое отношение к текстологическим разночтениям (см., например, стр. 55, 87 и др.).
В связи с тем, что сейчас трудно, а в некоторых случаях и невозможно установить время создания многих произведений Токтогула, М. Богданова вполне обоснованно предлагает делить его творчество на два основных периода – дореволюционный и послереволюционный, считая весьма условной периодизацию, данную в ряде сборников произведений Токтогула (1873 – 1898, 1898 – 1910, 1910 – 1917 и 1917 – 1933 годы). Очевидно, столь же условной следует считать и периодизацию, предложенную самой М. Богдановой в упомянутой выше статье (1876 – 1898, 1898 – 1917, 1917 – 1933 годы). Об этом она прямо не говорит в своей книге, но, выдвинув новую периодизацию, надо полагать, отказывается от прежней.
Изучение творчества Токтогула осложняется отсутствием более или менее достоверных биографических данных об акыне, особенно о дореволюционном периоде его жизни. В книге М. Богдановой впервые наиболее полно изложена биография Токтогула, привлечены новые архивные данные, воспоминания современников и учеников акына, ранее не публиковавшиеся материалы и т. п. Так, представляют интерес новые сведения о ранних годах Токтогула, о его юношеских произведениях, о его встречах с узбекскими народными певцам-бахши, с видным киргизским поэтом-демократом Тоголком Молдо (1860 – 1942) – одним из создателей дореволюционной киргизской рукописной литературы. Довольно подробно на основе неопубликованных архивных фондов АН Киргизской ССР в книге рассказывается о периоде ссылки Токтогула в Сибирь (в 1898 году по ложному доносу баев Токтогул был обвинен в участии в так называемом андижанском восстании, приговорен к смертной казни, которая затем была заменена ссылкой в Сибирь, откуда акыну в 1910 году удалось бежать на родину).
Некоторые исследователи вульгаризаторски рассматривали мировоззрение Токтогула. Неграмотного акына называли «революционером-демократом», «воинствующим атеистом» и «философом-материалистом», сравнивали с Чернышевским и Белинским, объявляли его представителем «критического реализма» в киргизской устной поэзии и т. п. Не избежала подобных утверждений и М. Богданова в прежних своих статьях. В книге этот вопрос, имеющий важное значение – и не только для литературоведения, – решается по-новому.
Исходя из конкретно-исторических условий, в которых жил Токтогул, М. Богданова правильно считает, что его мировоззрение было обусловлено феодально-родовым, патриархальным укладом отсталой дореволюционной Киргизии. Токтогул выступал против поработителей трудового народа – против ханов, царского самодержавия, манапов; он гневно обличал баев и мулл. Но он не понимал и не мог понять причин социального зла, не мог найти реальных путей и указать на средства борьбы. Отсюда непоследовательность и историческая ограниченность его взглядов.
И это подтверждает М. Богданова конкретным анализом дореволюционных стихотворений акына. Так, например, говоря о произведениях, в которых Токтогул бичует ишанов, мулл и ходжей, она справедливо замечает: «Токтогул был и оставался мусульманином, верил в бога, хотя и не отличался набожностью и не соблюдал всех обрядов. В условиях того времени иначе и не могло быть. Ведь в тот период даже среди самых. прогрессивных деятелей культуры, какими, например, в Татарии был Г. Тукай, у казахского народа – Абай Кунанбаев и многие другие, никто не смог подняться до философско-критического отрицания основ религии. Неграмотный акын Токтогул, стоявший неизмеримо ниже их по своему культурному уровню, конечно, никак не мог быть атеистом. И, высмеивая и бичуя мулл, ходжей и ишанов, он по существу протестовал лишь против нарушения ими законов шариата…» Величие Токтогула в том, продолжает М. Богданова, что он, несмотря на ограниченность мировоззрения, своими песнями пробуждал общественное сознание народа, жившего в условиях примитивного кочевого хозяйства, вдали от экономических и культурных центров, в условиях стойко сохранившихся родоплеменных представлений (стр. 45, 46).
Однако, характеризуя творчество Токтогула периода сибирской ссылки, М. Богданова допускает иногда нечеткие, противоречивые формулировки. С одной стороны, автор книги категорически утверждает, что «в период каторги и ссылки происходят созревание классового сознания Токтогула», а с другой стороны, заявляет, что в его произведениях этих лет «речь идет больше о конкретных враиах, угнетавших не столько весь киргизский народ, сколько род, к которому принадлежал поэт. Он больше говорит о тех, кто его сослал, чем о манапах вообще» (стр. 53 – 54).
Произведения Токтогула М. Богданова группирует и анализирует по жанровому признаку: лирические, морально-этические, назидательные и сатирические. При этом она подробно останавливается на особенностях развития поэтического мастерства акына. Здесь много свежих мыслей, тонких наблюдений, верных выводов.
М. Богданова правильно определяет характер «заманов» – реакционных произведений, исполненных пессимизма, воспевающих «конец мира» и приближение «судного дня». В «заменах», пишет исследователь, выражалась «исторически обусловленная обреченность феодально-родовой знати Киргизии». «Заманам» она противопоставляет жизнеутверждающую лирику Токтогула. Это верно. Но вряд ли можно согласиться со всем тем, что говорит автор на стр. 35- 37, разбирая сатирическую песню Токтогула «Ишан-калпа». По мнению М. Богдановой, здесь акын использует традиционную форму «заманов», в частности «Тар-заман» («Трудное время») акына Арстанбека, но вкладывает в нее новое содержание.
В песне Токтогула, Пишет М. Богданова, «нет сетований на оскудение веры и отступления от шариата, нет в ней и мистических мотивов – предчувствия «конца мира» и «расплаты за грехи», которыми наполнен «Тар-заман» Арстанбека. Не взывает поэт и к справедливости манапов и биев».
Традиционным здесь является то, что Токтогул, как и в «заманах», выступает «от имени предков». Но чуть ниже мы узнаем, что Токтогул перенял не только традиционный прием «заманов», но уловил также «наиболее действенные, изобличительные тенденции и приемы слагавшихся до него заманов» (курсив мой. – С. Д.). Речь идет, следовательно, о произведениях Арстанбека (1824 – 1874), Калыгула (1785 – 1855), реакционная сущность которых показана была самой же М. Богдановой в ее статье «О некоторых вопросах истории киргизской литературы XIX и начала XX вв.» 2.
На стр. 89 рецензируемой книги М. Богданова, между прочим, пишет, что «бездоказательны утверждения некоторых (?) исследователей киргизской культуры и литературы о существовавшей в прошлом столетии феодально-манапской школе Калыгула и Арстанбека». Однако на стр. 107 вышеназванной статьи М. Богданова справедливо писала о «заманах» как о «направлении» в киргизской рукописной литературе, выражавшем «собой идеологию киргизской феодально-родовой, знати». Такая непоследовательность в принципиальных суждениях снижает объективную ценность высказываний и выводов автора.
Во «Введении» М. Богданова, говоря о неразработанных проблемах, отнесла к их числу и вопрос о значении поэтического наследия Токтогула в развитии киргизской советской литературы. Но, к сожалению, эта проблема в книге почти не затронута (за исключением отдельных деклараций вроде: творчество Токтогула «стало Звеном, связавшим поэзию, рожденную революцией, с лучшими культурными и поэтическими традициями прошлого»).
В очерке М. Богдановой есть и другие, менее значительные недостатки: повторы (на стр. 32 и 70), фактические неточности (стр. 55,82), упущения (не указан год смерти акына) и т. д. Но не это определяет качество новой работы М. Богдановой. Читатель книги познакомится с самобытным творчеством выдающегося киргизского акына, познает «дух» народа, его культуру.