Народный поэт Армении

К. Григорьян, Творческий путь Аветика Исаакяна, Гослитиздат, М. 1963, 183 стр.; Л. Мкртчян, Аветик Исаакян и русская литература, Армгосиздат, Ереван, 1963, 243 стр.

Почти одновременно в Москве и Ереване вышли две книги об Аветике Исаакяне. Они как бы дополняют друг друга и дают русскому читателю более полное представление о творчестве этого замечательного художника, которого родной народ любовно называет варпэтом – словом, «которое с древних времен стало в Армении символом благоговейного отношения к искусству, высокому мастерству, созидательному труду» (К. Григорьян).

Оба автора на примере творчества Исаакяна ставят важные историко-литературные проблемы: традиций и новаторства, народности и реализма, взаимодействия литератур, проблему жанров, художественного перевода.

«Поэт Исаакян – первоклассный. Может быть, такого свежего и непосредственного таланта теперь во всей Европе нет». Так в начале 1916 года говорил А. Блок – тонкий ценитель и блистательный переводчик армянского поэта. Известна не менее высокая оценка, данная Исаакяну В. Брюсовым. В том же году в предисловии к изданному им сборнику «Поэзия Армении» Брюсов писал: «…Исаакян выступает как один из европейских поэтов, ставя себе те же или сходные задачи, разрешить которые стремятся и лирики других народов – французские, немецкие, русские…»

«Творческий путь Аветика Исаакяна» К. Григорьяна на первый взгляд кажется вторым изданием его же небольшого очерка, выпущенного Гослитиздатом почти десять лет тому назад. Но это лишь на первый взгляд. И дело тут не только в объеме (новая работа вдвое больше первой). То, что ранее автором было только намечено, теперь углублено или по-новому решается. Так, значительнее и весомее стали главы книги о предшественниках Аветика Исаакяна, о реалистических традициях Х. Абовяна, М. Налбандяна, которые он развивал, об огромной роли, которую сыграла поэзия Ов. Туманяна в формировании его поэтического мировоззрения. В то же время автор книги верно подчеркивает, что истоки творчества поэта надо искать прежде всего и главным образом в глубинах армянской народной поэзии. К. Григорьян раскрывает то новое, что внес Ав. Исаакян в армянскую литературу: в его стихах естественно и полно отразились думы народа, его миросозерцание, особенности его языка, – именно поэтому его песни «органически вливаются в сокровищницу армянской народной песни, обогащая, расширяя и углубляя ее содержание, подымая ее культуру на высшую ступень».

Скорбные мотивы, звучащие в лирике поэта, в значительной степени были обусловлены тяжкой судьбой армянского народа, на долю которого выпало немало страшных испытаний: опустошительные нашествия врагов, разорение городов и сел, бесчисленные жертвы, разрушения памятников культуры. Вот почему так страстно и призывно звучат песни борьбы Исаакяна, созданные в годы первой русской революции.

Надо сказать, однако, что этот раздел книги К. Григорьяна в известной мере обеднен: например, не анализируются такие принципиально важные стихотворения, как «Колокол свободы» (1903), «Возмездия и ненависти ад…» (1905), «В далеких горах Гималайских..,» (1905). Автор книги не сообщает читателю и о таком существенном факте: уже в 1901 году Исаакян перевел горьковскую «Песню о Буревестнике», которая, по признанию поэта, нашла «большой отклик в армянском обществе».

Центральное место в работе К. Григорьяна занимает детальный анализ лоэм «Абул Ала Маари» (1909) и «Мгер из Сасуна» (1919 – 1937) – этапных произведений в идейно-творческой эволюции поэта. «Поэма «Абул Ала Маари» явилась итогом… мрачных дум, сознания безысходности, безнадежности» в период после поражения революции 1905 – 1907 годов. Существует немало работ об этой поэме Исаакяна, переведенной на многие языки народов СССР и иностранные языки.

В свое время сам Исаакян отмечал духовную близость Абул Ала Маари к героям Байрона, Мицкевича, Бараташвили и Лермонтова, и некоторые критики, весьма упрощенно толкуя проблему литературных связей, делали вывод о непосредственном влиянии упомянутых поэтов на произведение Исаакяна. Автор исследования подчеркивает национальную самобытность и оригинальность поэмы.

Любопытна приведенная в книге полемика между акад. И. Крачковским и В. Брюсовым об исторической основе поэмы Исаакяна (переписка между Крачковским и Брюсовым впервые была опубликована К. Григорьяном в 1958 году). После выхода в свет сборника «Поэзия Армении» (1916), где был помещен брюсовский перевод поэмы, известный востоковед заинтересовался произведением Исаакяна, названным по имени средневекового арабского поэта-философа. Завязалась оживленная переписка между ученым и поэтом, в которой дискутировались вопросы о характере отражения исторической действительности в поэтическом творчестве, о границах и правах искусства, о соотношении фактов и художественного вымысла.

Поэма «Мгер из Сасуна», созданная по мотивам армянского героического эпоса «Давид Сасунский», написана непосредственно под влиянием Великой Октябрьской революции, – это обстоятельно показано в книге. Поэт преодолевает здесь противоречия, свойственные его раннему творчеству, и не только гневно разоблачает социальное зло, но и ищет «реальные пути к изменению всего строя жизни, призывая массы к активной борьбе».

Значительное место в книге К. Григорьяна отводится характеристике прозы поэта. Превосходна глава о новеллах «Лилит» и «Последняя весна Саади». К сожалению, этого не скажешь о заключительной главе, где автор по существу ограничивается беглым пересказом содержания рассказов Исаакяна 10 – 30-х годов («Шакро Валишвили», «Гарибальдиец», «Трубка терпения» и др.), цитирует строки из стихотворений поэта, написанных им по возвращении из эмиграции (вся глава занимает лишь несколько страничек). Право же, последнее двадцатилетие творческой и общественной деятельности Исаакяна заслуживает гораздо большего внимания!

В книге Л. Мкртчяна «Аветик Исаакян и русская литература» собран и обобщен большой и интересный материал о деятельности Исаакяна как переводчика и страстного пропагандиста русской литературы. Хочется отметить прежде всего главу «Творчество Аветика Исаакяна и русская революционная действительность», где рассмотрена широкая общественная основа литературных взаимосвязей.

Однако, когда Л, Мкртчян говорит о традициях русской литературы в творчестве Исаакяна, он ограничивается по существу общими фразами. К примеру, цитируется высказывание В. Кирпотина о мотивах гейневской «Сосны» и лермонтовского «В полдневный жар в долине Дагестана» в поэзии Исаакяна, а затем декларируется вывод: «Высокие создания этих двух крупных лириков мировой литературы, несомненно (!), воодушевляли армянского поэта». И все! Или же читаем на стр. 82: «Горький был близок Исаакяну. Это явствует и из целого ряда стихотворений поэта тех лет…» (далее идет перечисление стихотворений Исаакяна, написанных в 1898 – 1905 годах). Но в чем же конкретно сказалась близость армянского поэта к Горькому – не показано. Слишком робкими представляются попытки критика найти сходные мотивы в поэзии Исаакяна и Блока.

В книге К. Григорьяна вопрос о влиянии русской поэзии на творчество Исаакяна поставлен конкретнее, в частности убедительно доказывается влияние лирики Пушкина, Некрасова и особенно Лермонтова, когда речь идет о «мятежном романтизме», о теме поэта-пророка в лирике Исаакяна (см. стр. 63, 70, 89, 95, 111 – 113, 116 – 117, 140 – 142 и др.). Наиболее содержательна в книге Л. Мкртчяна большая глава «Аветик Исаакян в русских переводах». Здесь прослежена история переводов Исаакяна в России, начиная с 1899 года (переводы А. Грена) и кончая работами современных русских поэтов. Специальным разделом выделены переводы Брюсова и Блока, которые больше всех переводили Исаакяна. Тонкие наблюдения, анализ мастерства переводчиков принесут, несомненно, пользу для изучения теории и практики художественного перевода. Оба автора ставят вопрос об отношении Исаакяна к символизму. Известно, что в связи с поэмой «Абул Ала Маари» и философской лирикой армянского поэта Брюсов писал: «Благодаря сближению с европейскими литературными кругами (в период эмиграции. – С. Д.) Исаакян испытал воздействие того «символистического движения», которое властно захватило всю европейскую литературу в конце XIX в., хотя, впрочем, оно отразилось на творчестве армянского поэта только в своих основных чертах, скорее как мировоззрение, чем как литературная программа».

Если в предыдущих своих работах, споря с Брюсовым, К. Григорьян по существу не признавал влияния символизма на поэзию Исаакяна, в рецензируемой книге он более правильно подходит к решению этой сложной проблемы, хотя утверждения его порой противоречивы. «Исаакян, – пишет он, – не мог остаться вовсе не причастным к господствовавшим в конце XIX века направлениям художественной мысли, и он в известной (?) степени несомненно испытал влияние общеевропейского движения символизма» (стр. 143). Но тут же сообщается, что в произведениях Исаакяна «трудно отыскать нити, связывающие его с поэтикой символизма» (стр. 145). К. Григорьян относит «кратковременное увлечение» Исаакяна символизмом к «годам молодости» поэта, «когда йсаакяя переживал духовный кризис, пытаясь понять, осмыслить полную противоречий действительность» (стр. 145). Это не точно. Можно указать на ряд произведений 1907 – 1912 годов, на которых также лежит печать символизма. К. Григорьян их просто обходит, что мешает ему в данном случае объективно разобраться в «противоречиях творческого пути поэта. Таковы, например, стихи «Смерть», «С кем я, безнадежный», «Где находится», «Плачь, моя милая», написанные в мрачных, пессимистических тонах. В традиций поэтики символизма выдержано и стихотворение в прозе «Ананда и смерть». Здесь, как совершенно справедливо отмечал проф. О. Ганаланян, Исаакяи в символизированных образах выражал идею бессмертия абсолютного духа, стоя на позициях субъективного идеализма, а стихотворение в прозе «Скорбящий аист» и особенно «Чингис-хан» проникнуты эротическими мотивами в духе поэтов-символистов¹.

Л. Мкртчян считает, что «В. Брюсов был не прав, утверждая мировоззренческую близость Исаакяна к символизму» (стр. 215), а «версия о «символизме» Исаакяна обязана своим возникновением и ранним переводам из поэта, и тому также немаловажному обстоятельству, что в свое время не была правильно лонята историческая почва его песен, не были правильно объяснены его противоречия» (стр. 131). Да, действительно, некоторые ранние переводчики Исаакяна (Л. Зилов, А. Коринфский и др.) стремились «подогнать» Исаакяна под поэтику модернистского искусства, в частности символизма. И на ряде примеров Л. Мкртчян убеждает нас в этом. Но поэма Исаакяна «Абул Ала Маари», как отмечает и сам Л. Мкртчян, в целом превосходно переведена Брюсовым. В то же время Брюсов не без основания отмечал (правда, несколько преувеличивая), что именно в «Абул Ала Маари» и в ряде других стихотворений Исаакяна «особенно явно сказывается влияние символического периода литературы». Так что сваливать все «грехи» на переводчиков не надо.

Прав Л. Мкртчян, когда пишет о том, что кое-кто в прошлом, не разобравшись в творчестве Исаакяна, «мотивы скорби» в его песнях сближал с поэзией символистов (стр. 215). Конечно, когда речь идет о влиянии символизма на Исаакяна, следует говорить не о таких произведениях, где мотивы скорби были обусловлены «трагической судьбой армянского народа в дореволюционную пору», а о тех, которые явились отражением острого идейного кризиса поэта в годы реакции. Словом, вопрос этот сложный и требует более глубокого анализа, чем это сделано в рецензируемых книгах.

Будем надеяться, что вслед за интересными книгами К. Григорьяна и Л. Мкртчяна появятся новые исследования об этом великом таланте.

г. Ереван

1. См. О. Т. Ганаланян, Очерки армянской литературы XIX – XX веков. Армучпедгиз, Ереван, 1957, стр. 219 – 224.[↩]