№2, 1985/История литературы

Народный эпос и его литературная жизнь (К 150-летию первого издания «Калевалы»)

Эпос «Калевала», являющийся общим культурным наследием карельского и финского народов, прочно вошел в историю мировой литературы.

М. Горький считал «Калевалу» одним из монументов словесного искусства, ярким свидетельством мощи коллективного творчества народа. «Только гигантской силой коллектива возможно объяснить непревзойденную и по сей день глубокую красоту мифа и эпоса, основанную на совершенной гармонии идеи с формой… Только при условии сплошного мышления всего народа возможно создать столь широкие обобщения, гениальные символы, каковы Прометей, Сатана, Геракл, Святогор, Илья, Микула и сотни других гигантских обобщений жизненного опыта народа. Мощь коллективного творчества всего ярче доказывается тем, что на протяжении сотен веков индивидуальное творчество не создало ничего равного «Илиаде» или «Калевале»…» 1

Карело-финским народным песням – рунам дал литературную жизнь Элиас Лённрот (1802 – 1884), талантливый ученый из народа, большой знаток фольклора, неутомимый его собиратель и пропагандист. Из огромного фольклорного материала, оказавшегося в его распоряжении, он составил композиционно единый эпический свод и дал ему название «Калевала». Первая редакция «Калевалы», включавшая тридцать две руны и более двенадцати тысяч (12 078) стихов, была опубликована Э. Лённротом в 1835 году; вторая, расширенная, редакция (пятьдесят рун, 22 795 стихов), которую традиция канонизировала и сделала всемирно известной, впервые вышла в 1849 году. С тех пор она переведена на десятки языков, и само слово «Калевала» можно встретить в энциклопедиях едва ли не всех стран мира.

Мировую славу «Калевале» принесли ее высокие художественные достоинства, ее гуманистическое содержание. Славой она обязана яркой самобытности поэтического гения народа, таланту тех многочисленных народных рунопевцев, которые с древних времен создавали, развивали и обогащали устойчивую устно-поэтическую традицию. Имена большинства из них остаются, к сожалению, безвестными, история не сохранила их для потомков. Известны имена таких крупных рунопевцев позднего времени, преимущественно XIX века, как Архип Перттунен, его сын Мийхкали Перттунен, Онтрей Малинен, Вассила Киелевяйнен, Симана Сиссонен, Мийхкали Шемейка. Храня память о них, мы воздаем должное и их предшественникам, всем народным поэтам – охотникам, рыболовам, землепашцам, которые, живя в бытовом отношении самой немудреной жизнью, создали великую поэзию, продолжающую восхищать людей новых поколений.

«Калевала» – именно в той литературной форме, в какой ее скомпоновал Лённрот, – бесспорно, самый знаменитый памятник из всего того, что создали карелы и финны в области художественной словесности. Впрочем, еще до опубликования Лённротом двух редакций «Калевалы» сведения о карело-финской народной поэзии получили некоторое распространение в культурном мире. Во второй половине XVIII века этому способствовали вышедшие на латыни фольклористические исследования финского просветителя Х. Т. Портана. Он справедливо считается отцом финской фольклористики (как и финской историографии), ряд его мыслей о народной поэзии до сих пор поражает исследователей своей глубиной и зрелостью. Как собиратель и исследователь фольклора, Портан предугадал и его исключительную роль для становления и развития национальной литературы. «Не только то постыдным считаю, что натуральный финн не знает родной поэзии, но и то, что он не восхищается ею», – писал Портан в 1766 году, и в известном смысле реализацией этого тезиса о должном отношении потомков к фольклору является вся последующая история финской литературы.

Из работ Портана в самом начале XIX века путешественники швед А. -Ф. Шёльдебранд и итальянец Дж. Ачерби включили отдельные тексты карело-финских рун в свои книги, переведенные на ряд европейских языков. В 1819 году в шведском университетском городе Упсале Г. -Р. Шрётер опубликовал сборник рун одновременно на языке оригинала и в немецком переводе. В 1834 году сборник был переиздан и привлек внимание молодого Карла Маркса, переписавшего из него в свою особую геградь с народными песнями три карело-финские руны, в том числе знаменитую руну об игре Вяйнямёйнена на кантеле, – этой руной заканчивалась тетрадь Маркса. В 1839 году он подарил тетрадь своей невесте Женни фон Вестфален, любившей народные песни2.

В России еще в начале XIX века стало известно о карело-финской народной поэзии. В 1806 году отрывок из книги Дж. Ачерби опубликовал русский журнал «Любитель словесности»; в начале 1820-х годов на заседаниях Вольного общества любителей российской словесности, председателем которого тогда был поэт Федор Глинка, заслушивались доклады В. Брайкевнча и финляндского уроженца А. Гиппинга о северных литературах, в том числе о карело-финских рунах. Позднее, находясь в ссылке в Петрозаводске, поэт- декабрист Ф. Глинка встретился здесь в 1827 году с собирателем рун, впоследствии известным финноугроведом, членом Петербургской Академии наук А. Шёгреном, от которого он, Ф. Глинка, получил тексты двух песен, перевел их на русский язык и одну из них опубликовал в 1828 году в журнале «Славянин».

Но это были еще эпизодические проявления пробуждавшегося интереса культурного мира к карело-финской народной поэзии.

Лённрот появился не на пустом месте, у него были предшественники, но можно с уверенностью сказать, что именно ему культурный мир более всего обязан открытием карело-финской народной поэзии.

В отношении «Калевалы» следует различать, с одной стороны, собственно народную устно-поэтическую традицию, уходящую своими корнями в очень глубокую и труднопроницаемую древность, а с другой – «Калевалу» именно как литературно оформленный эпос в виде подготовленной Лённротом книги, обстоятельства возникновения которой достаточно хорошо известны науке. Го и другое, разумеется, взаимосвязано, книга составлена на основе подлинных народных рун. Однако фольклорная основа в литературной «Калевале» до определенной степени преобразована, – это не просто публикация сказительских рун, а новая художественная целостность, для понимания которой необходимо учитывать, кроме специфики фольклора, также эстетические вкусы Лённрота, его обусловленные временем представления о народном эпосе и о тех национально-культурных задачах, решению которых его книга должна была способствовать. Стало быть, в отношении «Калевалы» существует и фольклорная проблематика, и «проблема Лённрота» в связи с его эпохой. К этому следует добавить, что «Калевала» – произведение со своей судьбой и в финской, и в карельской, и в мировой культуре.

Именно потому, что «Калевала» – сравнительно поздний, лишь в первой половине XIX века литературно оформленный эпический свод гомеровского типа, вот уже полтора столетия продолжаются споры вокруг вопросов: Лённрот имел перед глазами пример «Илиады», не является ли поэтому его собственный свод исторически запоздалым и искусственным? Что такое «Калевала» – фольклор или литература? И какова роль Лённрота – автор ли он совершенно новой литературной эпопеи на фольклорном материале или составитель-компилятор? Насколько правомерно данное им книге полное заглавие: «Калевала, или Древние руны Карелии о прошлом финского народа»? То есть опять же – подлинный ли это фольклор или же литературное произведение XIX века?

Хотя подобные вопросы стали возникать сразу же после первого издания «Калевалы», однако необходимо подчеркнуть, что на протяжении XIX века преобладающей все же была тенденция почти полного отождествления лённротовской «Калевалы» с фольклором. «Калевала» оставалась не только для писателей, но и для ученых-исследователей (в том числе для Якоба Гримма, а позднее для А. Н. Веселовского) главнейшим и авторитетнейшим источником сведений о карело- финской эпической поэзии. Только к концу XIX века достаточно четко прояснилось (в первую очередь для самой финской фольклористики), что при огромном значении «Калевалы» как художественного памятника она, однако, не может заменить непосредственно народной устно-поэтической традиции в качестве объекта фольклористического изучения. И, как это часто бывает при полемических увлечениях, теперь уже не довольствовались утверждением этой правильной мысли о важности изучения собственно фольклора, но впадали в другую крайность и стали преуменьшать фольклорное содержание «Калевалы», преувеличивать индивидуально-авторскую роль Лённрота, считать «Калевалу» таким же литературным произведением, как и любую современную литературную поэму или роман. На злободневные в ту пору споры о том, где родилась «Калевала», многие тогда отвечали однозначно: «В городе Каяни, на письменном столе Лённрота». Более объективный взгляд все же подсказывает, что наряду с проблематикой, вытекающей из эстетических представлений Лённрота, «Калевала» заключает в себе, конечно же, и собственную фольклорную проблематику. Между прочим, с фольклорной проблематикой в «Калевале» неизбежно сталкиваются ее переводчики на другие языки. Семантический синкретизм архаической лексики, историческое своеобразие стиля, необычность метафор – все это рано или поздно убеждает переводчиков в том, что они имеют дело с древней поэзией, а не с обычным литературным произведением XIX века.

Тем не менее, споры не утихают до сих пор, и односторонности общего взгляда не избегают весьма осведомленные переводчики и специалисты. В 1968 году со специальной статьей-докладом о «литературности» лённротовской «Калевалы» выступил западногерманский ее переводчик профессор Ханс Фромм3. Его утверждение недвусмысленно: «Калевала» – это «литературное произведение середины XIX века», а народные руны послужили Лённроту лишь «сырьем» (Rohstofi). Автор статьи считает правомерным сближать Лённрота не с Гомером, а с Вергилием, чья «Энеида» относится всецело к литературе. Сопоставление оказалось заразительным, и совсем недавно, в 1984 году, в ежегоднике научно-культурного Общества «Калевалы» известный финский этнолог и фольклорист профессор Лаури Хонко (ранее сопоставлявший Лённрота с Оссианом) опубликовал статью с характерным заглавием: «Лённрот – Гомер или Вергилий?» 4. Автор склонен думать: Вергилий.

Повторяю: авторы упомянутых статей – весьма крупные специалисты в своей области и история возникновения «Калевалы» им хорошо известна. Особенно большую и кропотливую работу в этой области проделал финский профессор Вяйне Кауконен, который вслед за А. -Р. Ниеми подробнейшим образом исследовал состав «Калевалы», сопоставив каждый стих двух ее редакций с собственно фольклорным материалом (в 1984 году вышло аналогичное его исследование по составу другой классической книги Лённрота – антологии народной лирики «Кантелетар»).

Итоги скрупулезного исследования в кратком изложении следующие. Почти каждому стиху леннротовской «Калевалы» отыскивается точное соответствие в собственно народных рунах, хотя Лённрот использовал фольклорные стихи не обязательно в том же контексте и в тех же эпизодах, как это было у сказителей (по эпизодам совпадает примерно одна треть стихов). Около 1 – 2 процентов общего количества стихов «Калевалы» Лённрот сочинил сам, проявляя при этом редкостное чувство народного стиля. В подтверждение этому в упомянутой статье Л. Хонко приводится следующая показательная деталь: некоторым сочиненным Лённротом стихам нельзя найти соответствия в тех фольклорных записях, которыми он располагал, но зато им отыскиваются точные соответствия в записях последующих собирателей; и это не может быть объяснено обратным влиянием текста «Калевалы» на рунопевцев, ибо в данных конкретных случаях такое влияние исключалось. Благодаря превосходному знанию фольклорной поэтики Лённрот успешно «восстанавливал» недостающие стихи, предугадывал их существование в народной традиции, в народной памяти.

В рассуждениях о «чистой литературности» лённротовской композиции, на мой взгляд, вольно или невольно недоучитывается своеобразие и самой «Калевалы», и той эпохи, когда «Калевала» возникла.

Необходимо сказать, что в ту пору, когда выступил Лённрот, финская литература была еще в зачаточном состоянии, неразвитым оставался и финский литературный язык. Хотя литературный язык и возник еще в середине XVI века в связи с Реформацией и деятельностью Микаэля Агриколы, однако вплоть до начала XIX столетия это был книжный язык исключительно церковной, не светской литературы. В течение шести веков (до 1809 года) Финляндия входила в состав шведского государства, и в условиях продолжительного социального и национального угнетения литературный финский язык не имел условий для нормального развития. В сфере официальной гражданской жизни, судопроизводства, образования, науки господствовал шведский язык. Бесправие финского языка обрекало на гражданскую немоту большинство нации, прежде всего низшие сословия народа, и борьба за язык имела политическое значение. После отрыва Финляндии в 1809 году от Швеции и присоединения ее к России на правах конституционной автономии постепенно усиливалось финское национальное движение, антифеодальное по своему социально-классовому содержанию. Вместе с тем это была борьба за развитие народной культуры – за финские школы для крестьянских детей, за газеты, театр, литературу. Причем литература должна была опираться на народный язык и народную поэзию, – отсюда усилившееся внимание к ним со стороны демократической интеллигенции.

На этой культурно-исторической почве развернулась деятельность Лённрота. Он был самым выдающимся посредником между устной народной и книжной культурой, между фольклором и литературой, между народным языком и литературным языком. Через выпускаемые Лённротом и другими авторами книги, газеты, альманахи финский язык завоевывал для себя новые области знания, чтобы стать современным культурным языком. В языковом отношении Лённрот выступил настоящим пионером: исследователи подсчитали, что он ввел в литературный финский язык тысячи новых слов, проявив при этом превосходное языковое чутье. Большинство из его лексических новообразований прочно вошло в обиход.

Лённрот создавал общенациональный литературный язык, и принцип языковой общепонятности был чрезвычайно важен для него также при издании фольклорных произведений (существующих в устном бытовании только на диалектах). Принцип этот сказался уже на том, как Лённрот записывал руны. С точки зрения сугубо специальных требований научной фольклористики (которые начали вырабатываться еще тогда) записи Лённрота не во всем удовлетворительны, – обстоятельства вынуждали его записывать руны быстро (например, в поездку в Северную Карелию весной 1634 года он за одиннадцать дней записал четырнадцать тысяч стихов), и такая скоропись достигалась особой системой сокращений. Записи Лённрота не воспроизводят всех диалектных и иных особенностей исполнения рун, не снабжены сведениями о сказителях (последующими исследователями эти сведения были во многом восстановлены по путевым дневникам и письмам Лённрота). Однако дело не только в обстоятельствах и несовершенной технике записи, не только в тогдашнем уровне фольклористической науки, но и в первостепенном значении для Лённрота общенациональных культурных задач, по сравнению с которыми филологические тонкости отступали на второй план. Еще в 1829 году в статье по поводу фольклорных сборников Топелиуса-старшего Лённрот, исходя из интересов общенационального языка и общенациональной роли фольклора, отстаивал право разумной языковой унификации фольклорных текстов, предназначенных для общего, а не специально научного пользования. Лённрот писал, что хотя языковед-диалектолог, специально изучающий особенности говоров, может многое возразить против его принципа языковой унификации, однако и диалектологу надлежит помнить, что «руны – не его частное дело. К ним должно относиться как к священному наследию, доставшемуся нам от предков. И с этой точки зрения нужно сделать все возможное для их общедоступности, придать им такой вид, чтобы их могла читать вся нация; а это немыслимо, если воспроизводить диалектные различия вплоть до мелочей». Этими же принципами разумной языковой унификации Лённрот руководствовался при подготовке «Калевалы».

Медик и филолог по образованию, Лённрот был многосторонним ученым. Его иногда называют «скромным сельским лекарем», недостаточно учитывая, что он был весьма образованным человеком, владел древними и новыми языками, постоянно расширял и углублял свои гуманитарные интересы. Человек нового времени, ученый с европейской известностью, почетный член многих научных обществ, он вместе с тем был представителем народа и сознавал себя законным наследником народно-поэтической традиции.

Деятельность Лённрота как народного просветителя в высоком значении этого слова была многообразной: он лечил людей, писал врачебные пособия, издавал журнал и исторические книги, собирал и публиковал фольклор, создал фундаментальнейший словарь финского языка – и все это при своем редкостном трудолюбии успел сделать один.

Облик Лённрота, его характер, одежду, привычки, манеру держаться выразительно описал Я. К. Грот, тогда профессор русской словесности Хельсинкского университета, с которым составитель «Калевалы» был хорошо знаком и вел переписку. Через Грота фигурой Лённрота чрезвычайно заинтересовался П. Плетнев, ректор Петербургского университета и редактор журнала «Современник», в котором появлялись статьи Грота о финской культуре. В одном из писем к Плетневу Грот следующим образом передает впечатления от первой встречи с Лённротом, состоявшейся в июне 1840 года: «Ласково встреченный им, я увидел в нем человека средних лет с огненными глазами, с добродушной улыбкой, с лицом, почти багровым от загара, с приемами неловкими и вовсе не светскими;

  1. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24, М., 1953, с. 27.[]
  2. Этот известный эпизод из биографии Маркса изложен подробнее в статье финского философа-марксиста Ю. Маннинена, посвященной самым ранним сведениям о Марксе в Финляндии (J. Manninen, Marx ja Väinämöisen soitto. – In: «Tiede ja edistys», 1983, N 2, s. 2 – 9).[]
  3. Н. Fromm, Elias Lönnrot als Schöpfer des finnischen Epos Kalevala. – In: » Volksepen der uralischen und altaischen Völker «, Hg. v. Wolfgang Veenker, Wiesbaden, 1968, S. 2 – 12.[]
  4. L. Honko, Lönnrot: Homeros vai Vergilius? – In: «Kalevala – gettran vuosikirja 64», Helsinki, 1984, s. 31 – 36.[]

Цитировать

Карху, Э. Народный эпос и его литературная жизнь (К 150-летию первого издания «Калевалы») / Э. Карху // Вопросы литературы. - 1985 - №2. - C. 105-127
Копировать