Наедине с собой

Черт меня дернул заварить эту кашу, разворошить муравейник. Своими же руками обрушил лавину; как та унтер-офицерская вдова, себя высек. Юбилей, видите ли, захотелось справить, честолюбие ненасытное перед круглой датой потешить. Хоть бы шепнул кто доверительно: месячник бескомпромиссной взыскательности объявят. Так нет, развели конспирацию. Формулировки-то придумали – жить не хочется: отменить до особого распоряжения рецензионное обслуживание начальствующего литсостава; ввести в порядке эксперимента абсолютное равенство маститых и немаститых авторов перед эстетическими критериями; признать комплиментарность формой критической наркомании, считать таковую отягчающим обстоятельством и посему направлять злоупотребляющих на профилактику в специально создаваемое общество трезвых взглядов.

Нет, не повезло мне все же с днем рождения. На какие-нибудь полгода раньше – и нет проблем, как современная молодежь выражается. Все было бы как у людей. Папочки с золотым тиснением, портреты крупным планом, поток телеграмм, торжественный вечер, Сидишь себе этак на сцене, скромно потупившись, а критик о тебе с трибуны разные хорошие слова говорит. Про твою эволюцию, про становление таланта, про весомый вклад. А жена из зала глазами так и сияет, так и зыркает, кто как реагирует. Разве они не нужны, такие минуты? Еще как нужны: и в смысле жизненного тонуса, и в смысле переизданий.

И ведь что обидно, не скрою, – столько сил затрачено, столько души. Прессу мобилизовал – раз, боевых соратников поднял – два, двухтомник избранного пробил – три, подарочную книжку – четыре. И теперь – бац, все насмарку. Попал под месячник, как муравей под асфальтовый каток.

…Что он там гнет в газете, а еще друг называется! Стиль-то, стиль-то каков, сроду бы не поверил, что он так умеет. Ситуация моей повести «Прощай, топь», видите ли, на первый взгляд банальна. И на второй, и на третий тоже. Характеры лубочны, конфликты худосочны. Жизнь, дескать, опровергла авторские, то есть мои, выводы. Надо ли было, значит, так неистово ратовать за осушение болот, если в результате хуже стало: окрестные реки обмелели, а рыба в них повывелась.

Если бескомпромиссно, как призывает месячник, я, конечно, поспешил. На мормышку клюнул, на эффектный финал. Представляете, на бывших топях дружно колосятся рожь, овес и прочие злаки. Я даже собирался «Прощай, топь» в «Злачное место» переименовать, чтобы игру слов задействовать. Правда, редакторша, она у меня дошлая такая, скоро на пенсию, отсоветовала: не нужно, говорит, идти на поводу у внешней занимательности. Но это я в скобках, для мемуара. Теперь завершу концепцию. Так вот, представляете: солнце в зените, трактора урчат, самоходные комбайны ведут первую жатву на некогда заболоченных пространствах. Герой и героиня соревнуются за штурвалом могучего корабля полей. Это мне свойственно, чтоб синтез лирики и романтики выходил. А про то, что экологию потом перекосило, я и без рецензии знаю. Меня прототипы закрытой информацией засыпали, как реки пересохли, как вслед за мелиорацией ирригацию вызывали.