Проблемы новаторства советской литературы 20-х годов

Л. Н. Дарьялова, Художественный документализм Дмитрия Фурманова в литературе 20-х годов и критике, Изд. Калининградского университета, 1983, 76 с.

Художественный процесс 20-х годов со всей очевидностью показал, что в творчестве различных литераторов документализм является одним из принципов создания художественного образа. Способы реализации документального материала в произведениях литературы находятся в это время в центре внимания как писателей, так и критиков. В утверждении художественной продуктивности документализма едины представители различных литературных групп и группировок. Одни (как теоретики Лефа) видят в нем последнюю стадию на пути растворения искусства в действительности, другие – первый этап творческого освоения живого материала современности. С этой точки зрения интерес представляют творческие взгляды и художественная практика Дм. Фурманова, стоящего у истоков формирования социалистического реализма, в своих произведениях использующего в едином контексте автобиографические и документальные материалы для типического воплощения героической эпохи.

Работа Л. Дарьяловой «Художественный документализм Дмитрия Фурманова в литературе 20-х годов и критике» в историографическом аспекте исследует своеобразие творческой манеры писателя и восприятие его произведений от первых откликов, появившихся на страницах периодики, до монографических работ обобщающего характера.

Автор на обширном материале показывает, что интерес к Фурманову связан с развитием документализма в советской литературе. Закономерно и то, что всестороннее изучение своеобразия творчества писателя приходится на время бурного развития художественной документалистики в современном литературном процессе.

Фурмановым были намечены пути развития художественно-исторической прозы, разработана система творческого освоения биографии реальных исторических лиц, весьма важная для осмысления проблемы «прототип – художественный образ».

Избежав крайностей, характерных для лефовских деклараций, и не принимая их, Фурманов сумел создать оригинальные произведения, в которых в неразрывном единстве существовали документальный факт и авторский домысел.

Л. Дарьялова показывает, как взаимосвязанно шел процесс восприятия произведений Фурманова и принципов документализма в разное время.

Современники, отмечая оригинальность «Чапаева» и «Мятежа», тем не менее относят их то к автобиографической, то к мемуарной прозе. «Исследователи писали о «записках» (А. В. Луначарский), «мемуарной эпопее» (Машбиц-Веров), «мемуарном жанре» (А. Ревякин, И. Кубиков), «очерковости»»Чапаева» (Ф. Жиц) и т. д.» (стр. 8).

Постепенно авторы работ о Фурманове увидели, что в своих романах он стремился воссоздать типическую панораму гражданской войны. Его произведения показали становление личности политработника в эпоху важных исторических перемен.

Дневники, публицистика, художественные произведения в конечном итоге должны были трансформироваться в единое повествование – эпопею гражданской войны, которую писатель не успел создать.

Бурное развитие документальных жанров, проникновение различного рода исторических источников в текст художественных произведений, где они становятся органической частью повествования, выдвижение реальных исторических лиц центральными героями произведений – все это определило новаторство Фурманова в освоении материала революции и гражданской войны. По мере развития документализма в художественном творчестве все более повышается интерес к творческой практике Фурманова, своими произведениями заложившего традиции документального романа в советской литературе, показавшего множественность путей трансформации документальных источников в художественном повествовании.

Процесс создания художественных произведений, как правило, включает использование, с одной стороны, непосредственно документальных источников, с другой – личных дневников, эпистолярного наследия как однородных материалов, отражающих атмосферу исторических событий, психологическое состояние человека, его мировоззрение. И если в документальной литературе различные источники приводятся, цитируются, анализируются в связи с постановкой и решением социально-экономических, политических и военных вопросов, получая первоначальную систематизацию, отбор и обработку и представая в своей реальной однозначности, то в художественных произведениях они – составная часть тикческого содержания.

Сам по себе документ не может свидетельствовать об объективности авторской позиции. Его потенциал подлинности выявляется в контексте произведения.

Развитие документализма со всей очевидностью свидетельствует о том, что он тематически связан с воплощением животрепещущих проблем современности, жанрово разнообразен и творчески плодотворен, как один из принципов создания художественного образа, как стилевое явление, объединяющее творчество разных писателей, использующих документальные источники в художественном повествовании, рассказывающих «о времени и о себе», об эпохе, творчески исследующих формирование новой психологии, характер человека – участника и свидетеля происходящего.

Широкое представительство документа в произведениях 20-х годов оказало воздействие на весь последующий литературный процесс, в частности на прозу 60 – 70-х годов, в которой наблюдается тяготение к документированности художественного произведения. Но в ней функциональная роль документа несколько иная, чем в литературе 20-х годов, где документ как бы фокусировал в частном, конкретном факте главным образом лишь общие черты, выявлял именно их. Это происходило потому, что материал еще не отстоялся, еще не возникло общей исторической перспективы.

В литературе 60 – 70-х годов документ является связующим звеном между частным фактом и общим развитием истории. Он как бы высвечивает место частного в общем историческом процессе. Документ показывает не столько общее, сколько выявляет нюансы, по-новому вскрывающие суть хорошо известных читателю исторических событий.

В работе Л. Дарьяловой рассматриваются различные точки зрения исследователей на функциональное многообразие документализма в истории советской литературы.

«На четвертых «Фурмановских чтениях» в Иванове (1981) ¹, – пишет Л. Дарьялова, – обозначилась новая ступень в осмыслении документализма. Документальное начало проявляется, по мысли Я. Явчуновского, на различных уровнях литературы как системы: на уровне творческого процесса (прототипы), в художественном произведении (метод, стиль, жанр, портретность характеров, хроникальность), в историческом функционировании и в восприятии произведения (узнаваемость)» (стр. 31).

С этим нельзя не согласиться.

Установка на максимальную точность в 20-е годы определила отношение писателей к решению одного из аспектов проблемы «прототип – художественный образ», связанной с исторической подлинностью художественного повествования.

В произведениях этого времени взаимодействуют различные персонажи: конкретно-исторические личности; вымышленные герои, за которыми легко угадываются реальные прототипы; вымышленные герои, представляющие собирательные черты различных лиц.

Во многих произведениях наблюдается тенденция изображения подлинного героя на первом плане, а вымышленного (созданного фантазией художника) – в подчиненном ему положении. Этот исторически «подтвержденный» герой создает эффект подлинности «воображенного» писателем героя.

Анализ с этих позиций «Мятежа» Фурманова дает богатейший материал для понимания особенностей развития литературы первого десятилетия советской власти.

Л. Дарьялова верно отмечает, что «установка на подлинность изображаемого – важнейший принцип «Мятежа», его эстетический принцип, обязательный и для автора, и для читателя. Писатель хочет подчеркнуть, что происходящее в романе, описанное им, все это было, что здесь нет никакой выдумки, все исторически достоверно. Вместе с тем нет ничего ошибочнее рассматривать «Мятеж» лишь в границах исторического очерка. Перед нами не просто исследование, созданное компетентным историком и социологом, но и художественное произведение, прежде всего, художественное произведение» (стр. 63).

Добавим: одно из первых художественных произведений советской литературы, в котором автор, отказавшись от экзотизма в изображении Востока, показал социальное преображение Средней Азии и Казахстана в период революции и гражданской войны².

Отталкиваясь от автобиографических впечатлений, Фурманов писал художественно-документальный роман, поэтому многое из того, что составляло этапы восприятия среднеазиатской действительности, осталось в дневнике и публицистике писателя. «За бортом» романа оказались дневниковые записи, отражающие первое знакомство с «этим загадочным, знойным Туркестаном» ³, предшествующее приезду в Ташкент, сложные взаимоотношения между Реввоенсоветом и Политотделом Туркестанского фронта и т. д. Все это оказалось в документальном подтексте художественного произведения. Помимо подобного способа работы с дневниковым материалом был и другой, когда дневниковые записи (с небольшими стилистическими поправками) «поглощались» общим контекстом произведения, ничем не выделяясь, становились его органической составляющей⁴.

Права Л. Дарьялова, отмечающая, что «стройное здание «Мятежа» отражает активное отношение Фурманова к материалу с точки зрения идейной задачи, его представления о законах времени. Субъективное начало помогло лучше выявить объективный образ эпохи, а принцип достоверности у Фурманова есть всегда художественное обобщение в форме документального, доподлинного» (стр. 66).

Новаторство Фурманова в освоении материала революции и гражданской войны предопределило пути формирования документализма. Рассмотрение его творчества на широком фоне литературы первого советского десятилетия, литературоведческой интерпретации его художественного опыта в разные периоды развития советской литературы помогает глубже понять основные тенденции реализации принципов документализма на разных этапах формирования социалистического реализма.

Есть в книге частности, с которыми нельзя согласиться. Вот, к примеру, одна из них: «Мятеж» определяется то как роман, то как повесть, причем это происходит даже в одном предложении: «Если в «Красном десанте» и в «Чапаеве» наряду с реально существующими героями действуют вымышленные персонажи, то в новом романе все основные герои выведены под своими подлинными именами, в том числе и автор, он же герой повести Дмитрий Фурманов» (стр. 62 – 63). Тем не менее работа Л. Дарьяловой ценна тем, что помогает полнее представить развитие документализма, проследить творческую преемственность советских писателей.

г. Фрунзе

1. Об этих чтениях см. «Вопросы литературы», 1982, N 1.[↩]
2. См. подробнее статью «Открытие темы» М. Рудова в его кн.: «Звенья открытий», Фрунзе, «Кыргызстан», 1970.[↩]
3. Дм. Фурманов, Собр. соч. в 4-х томах, т. 4, М., Гослитиздат 1961, с. 219.[↩]
4. Так написана, в большей степени, глава «По Семиреченскому тракту», хотя и для всего романа подобный способ является устойчивым.[↩]