«Начало всякого искусства есть любовь». Вступительная статья, составление и примечания Р. Каралашвили. Перевод А. Михайлова.

Творчество Германа Гессе все лучше становится известным советскому читателю. На русский язык переведены наиболее значительные произведения писателя¹. Появился целый ряд интересных исследований, посвященных его творчеству². Это тем более отрадно, что в лице Гессе мы имеем дело с одним из наиболее самобытных и интересных представителей западноевропейской литературы первой половины XX века.

Интерес к творчеству Гессе особенно возрос за последние годы (в США и Японии он даже признан «самым читаемым европейским автором за последние сто лет»). Однако на своей родине Гессе почти с самого начала имел довольно широкую аудиторию. Его книги, отмеченные многими литературными премиями (в том числе и Нобелевской премией), уже давно привлекали внимание таких мастеров слова, как Иоганнес Бехер и Бертольт Брехт, Франц Вейскопф и Арнольд Цвейг, Роберт Вальзер и Франц Кафка. Роллан говорил об «истинно гётевском величии духа» Гессе, а Томас Манн причислял его творчество к «наивысшим и чистейшим попыткам и усилиям нашей эпохи».

Герман Гессе относится к тому типу художников, который принято называть «интеллектуальным». Размышления о судьбе культуры и цивилизации в XX веке, о судьбе человека в современном потребительском обществе и поиски путей самопознания и самоусовершенствования перемежаются в его творчестве с раздумьями об искусстве³ и своих творческих исканиях, о формах художественного познания действительности и о роли искусства в современном мире. Высказывания писателя о литературе и искусстве характеризуются простотой и точностью формулировок, свежестью и оригинальностью наблюдений, ясностью и дисциплинированностью мысли. В своем подавляющем большинстве они рассчитаны не столько на специалистов-литераторов, сколько на рядовых читателей, продолжая тем самым просветительские традиции немецкой литературы, Это, однако, не снижает их огромного познавательного значения и для теоретиков и историков литературы. Предлагаемая публикация высказываний Гессе о литературе и искусстве призвана познакомить советского читателя с еще одной, до сих пор ему неизвестной стороной творчества этого замечательного художника.

Причем при составлении данной подборки высказываний Гессе о литературе мы намеренно не включили в нее целый ряд важных его работ – «Немного теологии», «Братья Карамазовы, или Закат Европы» и др. Руководствовались мы следующими соображениями: во-первых, включение их в подборку представлялось весьма проблематичным уже с точки зрения объема нашей публикации; во-вторых, если даже рамки данной подборки позволили бы подключить некоторые из названных работ, то это могло произойти лишь за счет других более коротких высказываний на самые различные темы и привело бы к некоторой односторонности публикации, мы же стремились отразить в ней по возможности широкий спектр теоретического мышления Гессе. Кроме того, крупные эссеистические работы, по-видимому, рано или поздно будут переведены на русский язык, в то время как перевод тех источников, которым мы отдавали предпочтение, в ближайшее время вряд ли можно предвидеть. Это в первую очередь письма Гессе, дневниковые записи, рецензии, а также целый ряд более мелких эссеистических работ, приводимых полностью или в отрывках.

Можно выделить четыре тематические доминанты нашей публикации: 1) О себе и собственном творчестве. 2) Писатель и его время. 3) Мировой литературный процесс в оценке Гессе. 4) О книгах, литературе и искусстве.

Таким образом, первый тематический круг включает высказывания писателя о себе, своих философских взглядах и о собственном творчестве. Герман Гессе был вдумчивым художником, постоянно анализирующим свое отношение к миру, к личным творческим усилиям. И хотя он считал себя человеком становления и развития, а посему и отрицал наличие четкого и стабильного мировоззрения, он, тем не менее, неоднократно пытался сформулировать основы своего миропонимания. Два догмата необыкновенно близки мироощущению Гессе и неизменно сопутствуют его высказываниям – это представление о единстве мира и понятие о полярной противоположности, взаимозависимости двух первичных мировых сил, определяющих диалектичность всех процессов в природе. Однако эти два догмата, представляющие как бы два столпа, на которых покоится его мировоззрение, были дороги Гессе отнюдь не как отвлеченные умозрительные спекуляции, а в их отношении к судьбам современного человека, ибо мировоззрение Гессе складывалось в условиях глубочайшего духовного кризиса буржуазного Запада, который писателем воспринимался в первую очередь как духовное вырождение и умирание индивидуума. Не удивительно поэтому, что Гессе искал пути, выводящие «европейского человека» из состояния деградации и духовного угасания. Этим объясняется и то, что Гессе, как известно, никогда не пытался дать широкую панораму жизни общества, а, считая себя «рыцарем души» и «адвокатом индивидуума», в каком-то смысле продолжал традицию немецкого воспитательного романа и писал так называемые «биографии души», в которых отображал внутреннее формирование личности. Современному русскому читателю практически известны всего лишь два романа писателя – «Степной волк» и «Игра в бисер» да еще несколько повестей. Поэтому из огромного числа высказываний Гессе о собственном творчестве мы, за малым исключением, отобрали те его суждения, которые комментируют произведения, известные нашему читателю.

Буквальным «открытием» последних лет было то внимание, которое Гессе уделял историческому развитию Германии, и его необыкновенная политическая прозорливость. Буржуазное литературоведение в свое время позаботилось о создании легенды о «Затворнике из Монтаньолы»; правда, надо сказать, что и сам Гессе своим образом жизни давал немало поводов для создания подобной легенды. Считалось, что писатель, уединившись в башне из слоновой кости, которой историкам литературы представлялся дом и сад на окраине маленькой деревушки в итальянской Швейцарии, под сенью фиговых деревьев вел отшельнический образ жизни, ничего и знать не хотел о событиях дня и бурных перипетиях истории и, отгородившись от всего мира, предавался мистическим размышлениям о суетности жизни. Однако постепенно издаваемое эпистолярное наследие Гессе⁴, и в особенности вышедшая в ГДР переписка с лейпцигским музыкальным и литературным критиком Генрихом Вигандом, а также двухтомная подборка политических сочинений, вышедшая в 1977 году в издательстве «Зуркамп», убеждают нас в обратном. И дело не только в том, что дом Гессе начиная с 1933 года превратился в постоянный приют и убежище для многих и многих беженцев из фашистской Германии, или же, скажем, в том, с какой принципиальностью отказывался писатель пойти на любые уступки, требуемые от него издателями из рейха. Дело скорее в том, что во все решающие моменты немецкой истории писатель всегда умел безошибочно оценить историческую ситуацию и сделать правильный выбор. Так, с самого же начала первой мировой войны Гессе последовательно выступал против шовинистического угара, охватившего почти всю немецкую интеллигенцию; во время немецкой революции 1918 года он, по собственному свидетельству, «был, без всяких оговорок, на стороне революции»; его не могло обмануть видимое благополучие Веймарской республики, скорую гибель которой он предсказывал задолго до прихода к власти фашистов. Гитлер для него уже в 20-х годах «не представлял загадки, да, к сожалению, и немецкий народ тоже, который выбрал и поклонился сатане и представил ему полный кредит для совершения всяких пакостей». Весьма критичным было и отношение Гессе, выступавшего против войны, к послевоенному политическому развитию Западной Германии. Часть материалов, подтверждающих политические убеждения Гессе, читатель найдет в нашей подборке. Они расположены таким образом, чтобы можно было проследить динамику развития политических взглядов Гессе, начиная с 1914 года⁵ до конца жизни (отметим, что в подборке все материалы даются не в хронологическом порядке).

Третий раздел публикации рассказывает, как оценивал Гессе отдельных писателей и их произведения. Как известно, Гессе был страстным библиофилом, хорошо разбирался в книгах и много читал. По-видимому, основа для этого была заложена еще в детстве, в большой библиотеке деда – миссионера, издателя и лексикографа Германа Гундерта, где будущий писатель познакомился с классической немецкой литературой и приобрел первые навыки чтения. Страсть к чтению и самообразованию еще больше усилилась в пору работы в букинистических магазинах Тюбингена и Базеля. «Каждый час кажется мне потерянным, – писал в эти годы Гессе, – если я не провожу его за хорошими книгами и журналами». Кроме того, работа книготорговцем развила в Гессе вкус к внешнему оформлению книги, расширила познания в полиграфии, познакомила его с вопросами текстологии и книгоиздания. Неутолимая жажда чтения сопутствовала писателю всю жизнь. Однако он не только много читал сам, но был и популяризатором книги – писал критические обзоры, обсуждал и рецензировал лучшие образцы мировой литературы. Примечательной особенностью его рецензий было то, что Гессе рассматривал лишь те книги, к которым у него было живое, трепетное отношение, которые духовно обогащали и возвышали его, и всегда воздерживался от отрицательных рецензий. «Книжные рецензии Гессе на сегодняшний день не имеют ничего себе равного в Германии», – писал Курт Тухольский. «В каждой рецензии Гессе можно чему-то научиться, и даже очень многому». По данным Немецкого национального архива, Гессе за свою долгую жизнь прорецензировал около трех тысяч книг. К этому огромному количеству рецензий следует еще добавить свыше полусотни предисловий и послесловий, а также самостоятельных статей о тех или иных писателях. Основываясь на критических работах Гессе, издательство «Зуркамп» выпустило в свет «Историю литературы в статьях и рецензиях» (Hermann Hesse, Eine Literaturgeschichte in Rezensionen und Aufsätzen, Suhrkamp-Verlag, Frankfurt am Main, 1975), которая смогла вместить лишь одну десятую часть литературно-критических работ и рецензий Гессе. Учитывая это обилие материала, читатель поймет, что приведенные нами образцы рецензий и критических суждений Гессе являются лишь каплей в море и могут дать лишь приблизительное представление о деятельности Гессе – критика и рецензента.

Наряду с пропагандой литературных произведений, Гессе проводил большую воспитательную и просветительскую работу. Он учил своих читателей обхождению с книгой, давал советы по составлению домашней библиотеки, прививал навыки чтения, развивал литературный вкус. Этим задачам посвящены многие статьи Гессе: «Обхождение с книгами», «Чтение книг и обладание книгами», «О чтении», «Магия книги» и пр. Маленькой подборкой характерных отрывков из этих работ открывается последний раздел нашей публикации. Кроме поучительных советов и рекомендаций по обращению с книгой, читатель в этом разделе найдет много любопытных суждений Гессе по самым различным вопросам литературы, искусства и творческого мастерства. Он познакомится с высказываниями писателя об искусстве повествования, о литературных направлениях, о языке и ритме в поэзии, о литературной критике, наконец, об экранизации литературных произведений и об отношении писателя к психоанализу. Всем этим, самим по себе чрезвычайно интересным, высказываниям присуще еще одно свойство – за ними всегда ощущается цельная личность, все они какими-то невидимыми нитями связаны с единым мыслительным процессом, являются составными частями единой творческой концепции и могут служить как бы введением в богатый и многообразный поэтический мир Германа Гессе.

 

ВЕРА, О КОТОРОЙ Я ГОВОРЮ…

Я не учитель и не вождь, я исповедник, я стремлюсь и ищу и людям могу дать лишь по возможности правдивую исповедь обо всем том, что случилось и что стало существенным в моей жизни.

(Из письма. 1954 Год.)

Веру, о которой говорю, не просто выразить словами. Можно примерно так; верую, что, несмотря на очевидность бессмыслицы, у жизни есть смысл, сокрушенно признаю неспособность своего рассудка постигнуть этот конечный смысл, но готов служить ему, даже жертвуя собою. Слышу в себе голос этого смысла – в минуты, когда подлинно и всецело здравствую и бодрствую. Чего потребует от меня жизнь в такие минуты, постараюсь осуществить, если даже это вступит в противоречие с привычными законами и правилами моды.

Эту веру никому не навяжешь и никого к ней не принудишь. Ее можно только пережить в опыте⁶.

(Из письма. 1930 год.)

Жизнь заключена для меня лишь в этом скольжении от полюса к полюсу, лишь в этих переходах между двумя столпами, поддерживающими мироздание. Мне всегда хочется указать, указать с восхищением, на это блаженное пестрое изобилие в мире, всегда хочется напомнить о том единстве, что заключено в самой пестроте, и всегда мне хотелось бы показать, что прекрасное и безобразное, свет и тень, грех и святость лишь на миг выступают как противоречия, что они постоянно переходят друг в друга. Для меня высшие слова человечества – те немногие, что выражают своими магическими знаками такую двойственность, те немногие таинственные изречения, притчи, где великие противоречия мироустройства постигнуты одновременно и как необходимость, и как иллюзия.

(«Курортник», 1923 год.)

Вы говорите так, как будто «я» – величина известная, объективная. Но это совсем неверно; в каждом из нас два «я», и тот, кто знал бы, где начинается одно и кончается другое, был бы совершенным мудрецом.

Наше «я» субъективное, эмпирическое, индивидуальное, – стоит понаблюдать за ним, оказывается весьма изменчивым, капризным, крайне подверженным всяческим внешним влияниям. Так что это не та величина, на которую можно твердо полагаться, и тем более не может она служить нам мерой и внутренним голосом.

(Из письма. 1943 год.)

И вот вновь и вновь вращаются для меня Земля и Солнце; голубизна небес и облака, озеро и лес вновь и вновь отражаются в моем живом взоре, и мир вновь принадлежит мне, и он вновь исполняет в сердце моем свою многоголосую, волшебную музыку. Я хотел бы озаглавить этот день, эту страницу пестрых листков моей жизни одним словом – вроде «мира» и «солнца», словом, наполненным волшебством, звучанием, словом, полнее полного и богаче богатого, словом, которое означало бы полную осуществленность, совершенное знание.

И тут мне приходит в голову это слово, магическое слово этого дня, и я пишу его большими буквами через весь лист – МОЦАРТ. Это значит: у мира есть смысл и смысл этот ощутим для нас в своем подобии – музыке.

(Из дневника 1920 – 1921 годов.)

КАЖДЫЙ – ОДНА ИЗ ВАРИАЦИЙ МОЕЙ ТЕМЫ…

Все мои поэтические работы возникали без намерений, без тенденций. Но если искать теперь их общий смысл, то, конечно, такой найдется: всех их – от «Каменцинда» до «Степного волка» и «Йозефа Кнехта» – можно толковать как защиту личности, индивида, иной раз как вопль о помощи. Всякий человек в своей отдельности и уникальности, с его наследством и его возможностями, дарованиями и склонностями – вещь хрупкая, ломкая; адвокат очень ему кстати.

(Из письма. 1954 год.)

Моя поэзия, исповедь стареющего поэта, – это, как Вы правильно сказали, попытка представить непредставимое и напомнить о невыразимом в слове. И это грех. Но известна ли Вам такая поэзия или такая философия, которая занята была бы другим, а не старалась бы сделать возможным невозможное и не касалась бы запретного с чувством полной ответственности?

(Из письма. 1932 год.)

Поэт – словно мать. «Кнульп», «Демиан», «Сиддхарта», «Клингзор», или «Степной волк», или «Гольдмунд» – для меня братья, каждый варьирует мою тему.

(Из письма. 1930 год.)

«Сказки» послужили для меня переходом к новому виду поэзии ⁷; теперь они уже не нравятся мне, мне пришлось сделать еще немало шагов вперед, и я приготовился к тому, что в поэзии моя судьба будет той же, какой была в политике, а потом и в жизни, – ближние мои не поспевают за мной и оставляют меня в одиночестве.

(Из письма. 1919 год.)

Вы правы, открывая в моих сочинениях, начиная с «Демиана», ноту нового; она слышна была еще прежде в некоторых «‘Сказках». Для меня цезурой послужило сильное переживание, связанное с мировой войной. До войны я был отшельником, но не вступал в конфликт с отечеством, правительством, общественным мнением, официальной наукой и т. д., хотя был демократически настроен и участвовал в оппозиции кайзеру и вильгельмовской Германии (сотрудничал в «Симплициссимусе», вместе с другими основал демократический, антикайзеровский «Мерц» и т. д. ⁸). Во время войны я увидел, что ни с кайзером, ни с рейхстагом, канцлером, ни с газетами и партиями решительно ничего не происходит, что весь парод с готовностью и воодушевлением, с диким ревом одобрения встречает акты возмутительного насилия, вероломного нарушения прав и т. д., что профессора и прочие официальные интеллектуалы шумят громче всех, я увидел далее, что наша так называемая «оппозиция», наша игра в критику и демократию были не более чем литературным приложением к газете и что даже если говорить о нас самих, то лишь немногие относились к нашему делу с полной серьезностью, так, чтобы в случае необходимости быть готовым умереть за него. Идолы «отечества» были ниспровержены, за ними наступил черед кумиров воображения, мне пришлось пристально вглядеться в нашу немецкую духовную культуру, в наш теперешний язык, в наши газеты, школы, в нашу литературу, – все оказалось по большей части лживо, внутренне пусто, включая и меня самого и все мое сочинительство, хотя писал я с благими намерениями.

Эту цезуру, вызванную разбудившей меня, наделившей меня знанием войной, можно найти во всем написанном мною начиная с 1915 года…

(Из письма. 1931 год.)

Я не склонен почитать неподвижные, раз и навсегда сформулированные догмы, я человек становления и перемен, и поэтому наряду со словами «Каждый – одинок»,»есть в моих книгах и другое: так, например, «Сиддхарта» от начала до конца – исповедание любви, и такое же исповедание заключают в себе другие мои книги.

(Из письма. 1931 год.)

Недавно одна молодая женщина спросила меня, что подразумевал я под «магическим театром» в «Степном волке». Ее очень разочаровало то, что я, сказала она, в каком-то наркотическом запое издеваюсь над самим собой и вообще над всем. Я ответил ей: пусть она еще раз перечитает эти страницы, зная при этом, что из всего когда-либо мною написанного нет для меня ничего более важного и священного, чем этот «магический театр», что он служит образом и покровом наиболее важному и ценному для моей души. Чуть позже она написала мне, что теперь поняла.

(Из письма. 1931 год.)

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ШВЕЙЦАРСКОМУ ИЗДАНИЮ «СТЕПНОГО ВОЛКА»

Поэтические творения могут пониматься по-разному – и верно, и ложно. В большинстве случаев автору поэтического произведения не дано решать, где кончается понимание читателей и где начинается непонимание. Не один писатель находил читателей, для которых создание его было прозрачнее, чем для него самого. А кроме того, и недоразумения могут при известных обстоятельствах быть плодотворны.

Так или иначе «Стенной волк» представляется мне книгой, которую не понимали чаще, чем другие мои книги, относительно которой заблуждались больше, чем относительно других, и нередко как раз не отвергавшие это произведение читатели, но другие, одобрявшие его и даже восторгавшиеся им, высказывались о нем странным, удивлявшим меня образом. Отчасти (только отчасти) объяснялись эти странные случаи тем, что книга, написанная пятидесятилетним человеком, говорящая о проблемах этого возраста, нередко попадала в руки очень молодым людям.

Но в среди читателей моего возраста нередко встречались такие, на которых книга моя производила впечатление, но которым загадочным образом была зрима лишь половина заключенных в ней содержаний. Мне кажется, эти читатели нашли в Степном волке самих себя, отождествили себя с ним, вместе с ним страдали и мечтали, а при этом совершенно упустили из виду, что в книге ведется речь и о другом и что говорится в ней не только о Гарри Геллере и его трудностях <…>. Конечно, я не могу предписывать читателям, как понимать мой рассказ. Пусть каждый претворит его в нечто отвечающее ему и полезное ему! Но мне было бы приятно, если бы многие среди моих читателей заметили, что в истории Степного волка хотя в изображены болезнь и кризис, но не болезнь, ведущая к смерти, – не гибель, а исцеление.

(1941 год.)

ВЕЧЕР ЗА РАБОТОЙ⁹

Наступивший субботний вечер мне было очень важно использовать, я потерял уже несколько вечеров на этой неделе, два на музыку, один на друзей, один из-за недомогания, а потерять вечер для меня все равно, что целый день, потому что работается мне лучше всего в поздние часы. Большое произведение, которым я жил вот уже два года, именно теперь вступило в такую стадию, когда решается самое существенное в судьбе книги.

1. Кроме переведенных ранее на русский язык повестей «Петер Каменцинд» и «Сиддхарта», а также сборника рассказов «Окольные пути», за последнее время вышли три книги Гессе: «Под колесами» (1961), «Игра в бисер» (1969) и «Избранное» (1977).[↩]
2. Среди прочих работ в первую очередь следует отметить книгу В. Седельника «Герман Гессе и швейцарская литература» (1970) и монографию А. Березиной «Герман Гессе» (1976).[↩]
3. В двенадцатитомном собрании сочинений Германа Гессе (Hermann Hesse, Gesammelte Werke in zwölf Banden, Suhrkamp-Verlag, Frankfurt am Main, 1970) статьи о литературе и искусстве занимают два последних тома, которые впоследствии были выпущены и отдельным изданием: Hermann Hesse, Schriften zur Literatur, Bd. 1 – 2, Frankfurt am Main, 1972. Однако литературно-критическое и публицистическое наследие Гессе гораздо обширней. Во-первых, к нему следует отнести некоторые статьи, включенные издателями в другие тома собрания сочинений, как-то: «Художник и психоанализ», «Ночные игры», «Почерк и шрифты» и т. д. Далее – это многочисленные статьи, зарисовки и этюды, не вошедшие в собрание сочинений, а опубликованные в отдельных сборниках, подборках и посмертных изданиях. И, наконец, много интересных мыслей об искусстве, о собственном творчестве и литературной жизни его времени содержат письма, дневниковые записи и черновые наброски писателя,[↩]
4. Будучи очень добросовестным корреспондентом, Гессе, по далеко не полным подсчетам, за свою жизнь написал более чем 30 тысяч писем. Приблизительно одна тридцатая часть этих писем издателями Урсулой и Фолькером Михельс была отобрана для боль шого трехтомного собрания писем: Hermann Hesse, Gesammelte Briefe, Bd. 1 – 3, Suhrkamp-Verlag, Frankfurt am Main, 1973 – 1978. Существуют также издания переписки Германа Гессе с Роменом Ролланом, Томасом Манном, с издателем Петером Зуркампом, с венгерским историком культуры Карлом Керени, женой издателя Евгения Дидерихса – Еленой Фогт-Дидерихс и два тома юношеских писем Гессе.[↩]
5. Мы начинаем нашу подборку с 1914 года по той причине, что политическое прозрение Гессе, по его собственному свидетельству, совпадает с началом войны. В предисловии к сборнику статей «Война и мир» (1946) Гессе писал: «Свой политический путь я начал довольно поздно, когда мне было сорок лет. Меня пробудила и вывела из состояния пассивности жуткая действительность войны, и я был глубоко потрясен той легкостью, с которой мои бывшие коллеги и друзья поддавались этому молоху».[↩]
6. В данной связи уместно отметить, что Гессе весьма скептически относился к оторванным от практического опыта чисто умозрительным спекуляциям. «Интеллектуальные познания, – замечает он, – это макулатура. Доверие заслуживает лишь тот, кто говорит о пережитом».[↩]
7. »Сказки» Гессе («Необычайное известие с одной незнакомой звезды», «Тяжелый путь», «Сновидения», «Фалдум», «Ирис» и пр.) в основном создавались в годы первой мировой войны. С войной же, как известно, связан глубокий духовно-мировоззренческий кризис в жизни писателя, определивший качественные изменения в его художественном методе. [↩]
8. Гессе в течение многих лет сотрудничал в крупном сатирическом журнале «Симплициссимус» (Мюнхен), основанном Альбертом Лангеном. С 1907 года он совместно с писателем Людвигом Тома, бывшим редактором «Симплициссимуса», начал издавать оппозиционно-гуманистический еженедельник «Мерц». Журнал, который, по замыслу издателей, должен был противостоять германофобским идеям, исходящим из прусского Берлина, вначале предполагалось назвать «Зюддойчланд», однако впоследствии, в память мартовской революции 1848 года, был назван «Мерц». Гессе издавал этот журнал до 1912 года.[↩]
9. Написано 2 декабря 1928 года во время работы над романом «Нарцисс и Гольдмунд».[↩]