Наблюдения во время работы

Желание писать в отрочестве, юности и молодости у меня возникало «приступами». Просто хотелось оставаться наедине с чистой бумагой, даже если это была канцелярская книга, исписанная с одной стороны (именно в такой книге я написал сам для себя в конце 30-х годов инсценировку романа Гончарова «Обыкновенная история»). «Приступы» эти проходили, и я жил-поживал без них, с удовольствием ныряя и барахтаясь в других волнах бытия – любовь, театр, книги, путешествия, компания друзей. Иногда «приступы» возникали часто, порой редко – через несколько лет.

Разгар войны. Тьма, голод и холод. Выписавшись из госпиталя! я уехал к отцу в Кострому. Я на костылях, в ноге резиновые трубки, но которым вытекает гной из костей. Все подчинено напряженной борьбе за биологическое существование. Казалось бы, для другого не остается ни чувств, ни мыслей, ни чисто физических сил. И вдруг – приступ. Сладкий, долгий. При свете крохотного «пегасика» я сочиняю пьесу «Вечно живые». На душе радостно, счастливо. А кругом война?

Были в другие стимулы. В Театре Революции, где я учился, ставили пьесу «Иван Болотников». Неожиданно меня вызывают в кабинет директора. Там, кроме самого директора, художественный руководитель театра тех лет знаменитый Максим Максимович Штраух, завлит и еще какие-то важные лица. Меня спрашивают, могу ли я написать интермедию в репетируемый спектакль. Смысл ее должен быть таков: в стан Болотникова приходят скоморохи и разыгрывают незатейливую сценку. Вот эту-то маленькую пьеску внутри пьесы меня и просили сочинить. Ко мне обратились, вероятно, потому, что я много писал в вашу театральную стенгазету и мои опусы, видимо, были замечены. Я ответил чистосердечно, что не знаю, смогу ли, но непременно попытаюсь.

– Когда напишете? – спросили меня.

И тут я ответил так непрофессионально, что даже рассмешил «заказчиков».

– К завтрашнему дню, к после обеда.

Мне сказали, что можно так не торопиться, время еще есть. Но я в тот же день пошел в Ленинскую библиотеку, прочел все, что можно было найти о скоморохах, а вечером в своей каморке сочинил эту пьеску в раешных стихах. На следующий день отдал руководителям театра. Писал с удовольствием, без оглядки. Мне кажется, так всегда и надо писать. Пьеска была поставлена без каких-либо изменений, играли ее отменно, и она всегда заканчивалась громкими аплодисментами. Мне было и удивительно и приятно.

А вот еще стимул. В 1948 году я был уволен из Театра ЦДКЖ, где работал актером и немножко режиссером: не сработался. Устроиться на работу не мог. Хожу туда-сюда, – никакого толку. Начал бедствовать. А тут еще получаю письмо от Натальи Ильиничны Сац из Алма-Аты (я работал в Театре для детей и юношества Казахстана в Алма-Ате в 1945 – 1946 годах и имел несчастье, а может быть, счастье заключить с театром договор на написание для них пьесы). Так вот в письме Наталья Ильинична напоминает мне о том, что я не только заключил договор, но взял под него аванс, и в ультимативном тоне предлагает или вернуть аванс, или написать пьесу. Вернуть аванс я не мог ни при каких обстоятельствах. Оставалось написать пьесу. И я ее написал в три недели. Она называлась «Ее друзья». Пьеса шла широко и дала мне, человеку весьма небогатому (как инвалид Отечественной войны я получал тогда скромную пенсию), деньги.

Тогда у меня в голове зашевелилась следующая фальшивая мысль. Ну хорошо, рассуждал я, мною написана пьеса на близкую мне тему. Все ребята, ее населяющие, – мои хорошие знакомые и я сам. А могу ли я написать пьесу о чем-нибудь, что мне не близко?

Мой мозг говорил мне: писатель только тот, кто может написать о чем угодно и что нужно. Если я настоящий писатель, а не автор одной случайной пьесы, я должен написать на тему, совершенно далекую от меня.

Этот метод работы (ох, голова в подобных случаях иногда путает, – об этом я еще напишу ниже!) привел меня и к неверному действию. Выбрал тему, нашел нужного героя. Это был молодой рабочий высшего разряда Виктор Маклухин. Я ходил на завод, где Виктор работал, бывал у него дома, в школе, где он учился по вечерам, и т. д. Стал писать пьесу. Дело клеилось скверно. Работал я над этой пьесой около трех лет.