На рубеже века

С годами и десятилетиями все полнее осознается поразительная широта литературных интересов и привязанностей Горького.

Известно, с каким неослабевающим вниманием следил он за литературной судьбой Вересаева, Куприна, Андреева, Серафимовича, Бунина и многих, многих других писателей своего поколения. Сам Горький как человек и художник стал центром притяжения для целой плеяды литераторов, он навсегда вошел в сознание писателей-современников, открывших своим творчеством XX век в русской литературе.

Уже в советские годы, оглядываясь на прошлое, Горький мог по достоинству оценить стойкость тех, кто, пройдя через все потрясения эпохи, не отстал, не заблудился, не свернул с прямого пути. Обращаясь к Вересаеву, Горький однажды писал: «Тут просто так случилось, что мы, идя одним путем, шли далеко, – физически, географически далеко друг от друга и редко встречались, – вот и все. Но я всегда чувствовал в лице Вашем сопутника, коего привык уважать и за твердость шага, и за неуклонность со своей тропы. И уж разрешите сказать, что моя тропа так же одинока, как Ваша, и хотя шума я возбуждал нередко больше, чем Вы, но ведь Вам известно, что шум-то этот дешево стоит и, право, никогда не оглушал меня. И не путал моих симпатий. К Андрееву, к Бунину я был ближе, чем к Вам, часто видел их, жил с ними, но, проверяя мои симпатий, чувствовал Вас яснее, чем их» ¹.

Это признание говорит о многом. В частности, оно бросает особый свет на историю многолетних литературных отношений Горького и Бунина, отношений непростых, противоречивых и далеко еще не исследованных во всем своем значении и конкретных деталях.

В этих отношениях никогда не было того внутреннего созвучия общественных симпатий и социальных устремлений, которые объединяли Горького и Вересаева и закономерно привели их в ряды советских писателей. Дружба Горького и Бунина не знала той интимности и одновременно тех резких личных конфликтов, того незатихающего спора, той пристрастности во взглядах, которые еще до Октябрьской революции разделили Горького и Леонида Андреева. И тем не менее отношения Горького и Бунина оставили глубокий след в судьбе обоих писателей.

Творческие результаты этих отношений значительно глубже, чем это принято считать. Писательские интересы Горького и Бунина нередко скрещивались на узловых проблемах литературного движения эпохи. И сколь бы ни был разным угол зрения писателей на эти проблемы, как бы ни расходились их ответы на тревожные вопросы русской жизни, самый факт пристального художественного внимания к этим вопросам поддерживал глубокий интерес друг к другу.

ЗНАКОМСТВО

Первая встреча Горького с Буниным состоялась в марте 1899 года на набережной Ялты. Познакомил писателей Антон Павлович Чехов. «Чуть ли не в тот же день, – вспоминал через много лет Бунин, – между нами возникло что-то вроде дружеского сближения, с его стороны несколько сентиментального, с каким-то застенчивым восхищением мною:

– Вы же последний писатель от дворянства, той культуры, которая дала миру Пушкина и Толстого!» ²

К моменту встречи с Горьким Бунин был уже достаточно известен в литературных кругах. Его сборник рассказов «На край света» (1897) и книга стихов «Под открытым небом» (1898) свидетельствовали о незаурядном, быстро крепнущем таланте.

Уже в раннем творчестве Бунина 90-х годов прозвучали некоторые из мотивов, к которым он так или иначе возвращался на протяжении всей своей жизни.

И в стихах и в прозе Бунин тесно связан с традициями реалистической литературы. Конечно, по широте охвата жизни Бунин-прозаик не идет ни в какое сравнение ни с Толстым, у которого он жадно учился и влияние которого испытал на себе, ни с Чеховым, чье искусство оказало определяющее воздействие на весь склад бунинской прозы, ни с Горьким, поднявшимся на гребне литературной славы в те же годы, когда появились первые книги Бунина. Великое многообразие типов русской жизни конца XIX века, целые пласты социальных отношений эпохи остались за пределами его произведений. Но одна область этих отношений была исследована Буниным с величайшей тщательностью и знанием дела: гибель, конец патриархальных отношений в деревне, деревне барской и деревне мужицкой. До самой Октябрьской революции эта социальная проблема оставалась одной из наиболее острых. И на ее анализе крепло мастерство Бунина.

Ощущение разрыва традиционных родовых и семейных связей, чувство социального и личного одиночества, катастрофической неустроенности бытия, господства загадочных, враждебных человеку внешних сил, фатальный разлад с историей и ее движением – все это в высшей степени характерно для мироощущения Бунина и лежит в основе ведущих тем его творчества.

Судьба патриархальной русской деревни, переживавшей неслыханные муки капиталистического разорения, всеобщего обнищания, вымирания, хозяйственного развала, неотступно стояла перед глазами Бунина-художника. Бесславный конец оскудевшей дворянской усадьбы и повседневная драма разоренной дотла мужицкой избы связывались в сознании Бунина общностью судьбы, чертами единого и всеобъемлющего «вселенского горя».

По всей совокупности своих взглядов Бунин мог осмыслить ход реального общественно-исторического процесса лишь с патриархально-утопических позиций, с точки зрения прошлого, а не будущего. Эта точка зрения, в основе своей враждебная миру наступающих буржуазных отношений, позволяла до поры до времени объединять (причем совершенно искренне!) узкие сословные интересы с надеждами и представлениями многомиллионной крестьянской массы, принявшей бесчисленные муки и со стороны старых хозяев-помещиков, и со стороны наступающего капитала. Но эта иллюзия общности судеб двух исторически враждебных друг другу классов могла сохраняться лишь до тех пор, пока крестьянская масса оставалась неподвижной, пока накопившиеся в ней горы злобы, протеста, желания в корне изменить собственное положение не находили практического выхода.

Не случайно эта именно сторона исторического процесса – пробуждение революционной активности массы, её сознательности, рост «чувства личности», которым сопровождалось освобождение ее от замкнутой сословности, – все это либо вовсе не нашло своего отражения в творчестве Бунина, либо получило явно искаженный отклик.

В распадающемся, отмеченном печатью тления мире лишь природа выступает для Бунина как неизменное, прочное, вечно возобновляющееся начало. Она – последний оплот того естественного, здорового, свободного от скверны общественных противоречий бытия, которое рушилось на его глазах вместе с уходящей поэзией патриархального существования.

Знакомство с творчеством Бунина не могло оставить и не оставило Горького равнодушным. Горький сразу же обратил внимание и на черты подражательности, от которых Бунин еще не избавился к концу 90-х годов, и на то органичное, «свое», что уже сказалось в его произведениях.

В письме к Чехову 29 апреля 1899 года Горький так формулирует свое первое впечатление от бунинских стихов и прозы: «Стал читать рассказы Бунина. Порой у него совсем недурно выходит, но замечаете ли Вы, что он подражает Вам? «Фантазер», по-моему, написан под прямым влиянием Вашим, но это нехорошо выходит. Вам и Мопассану нельзя подражать. Но у этого Бунина очень тонкое чутье природы и наблюдательность есть. Хороши стихи у него – наивные, детские и должны очень нравиться детям» ³.

Свое мнение о стихах Горький развил в письме к Бунину, с которым у него после первой встречи в Ялте завязалась оживленная переписка. Получив в подарок книгу «Под открытым небом», Горький писал Бунину: «Читал и читаю стихи. Хорошие стихи, ей-богу! Свежие, звучные, в них есть что-то детски-чистое и есть огромное чутье природы. Моим приятелям, людям строгим в суждениях о поэзии и поэтах, Ваши стихи тоже очень по душе, и я очень рад, что могу сказать Вам это» ⁴.

Дружеский, искренний тон первых встреч Горького с Буниным и благоприятное впечатление от первого знакомства друг с другом не вызывают сомнений, хотя так же несомненно, что некоторые мотивы, уже отчетливо наметившиеся в их произведениях 90-х годов, не звучали и не могли звучать в унисон. В поздних бунинских воспоминаниях, несущих на себе печать резкого отчуждения от Горького (и произвольно переносящих это отчуждение на более раннюю, дореволюционную полосу отношений), сохранилось свидетельство того, как было воспринято Буниным начало литературной известности Горького.

«Уже давно, – вспоминает Бунин, – шла о Горьком молва, уже многие зачитывались и «Макаром», и последующими созданиями: «Емельян Пиляй», «Дед Архип и Ленька»… Уже славился, кроме того, Горький сатирами – например, «О чиже, любителе истины, и о дятле, который лгал», – был известен как фельетонист, ибо писал и фельетоны (в «Самарской газете»), подписываясь: Иегудиил Хламида. Но вот появился «Челкаш»… Как раз к этой поре и относятся мои первые сведения о нем» ⁵.

Творческое кредо молодого Горького едва ли могло привлечь к себе молодого Бунина. И героико-романтические мотивы Горького, и его пристрастие к сильным, волевым натурам из социальных низов, и его резкие сатирические обличения по своей направленности и своему пафосу были далеки от сдержанной и холодноватой бунинской манеры. Это несходство вкусов, настроений, взглядов, а в конечном счете – мировоззренческих позиций, не замедлило проявиться в завязавшихся отношениях Горького и Бунина. В самых крайностях их искусства было нечто такое, что заставляло их оглядываться друг на друга, не соглашаться, спорить. Расхождение в творческих принципах вовсе не исключало интереса писателей друг к другу.

Не случайно сразу же после знакомства Горький предпринял активную попытку привлечь Бунина к сотрудничеству в журнале, с которым у него связывались большие надежды и широкие литературные планы.

ВОКРУГ «жизни»

Предложение о сотрудничестве в журнале «Жизнь» последовало в первом же письме, с которым Горький обратился к Бунину в апреле 1899 года.

«Не можете ли Вы, – писал Горький, – забыв статью Изгоева, прочитать статью Михайловского о «Жизни» и «Начале» и затем принять участие в «Жизни»? В «Жизни» марксисты не столь жестокие, как в «Начале», – доказательство апрельская книга. Давайте работать в одном органе?!

Давайте соберемся – вся молодежь – около этого журнала, тоже молодого, живого, смелого» («Горьковские чтения», стр. 11).

Решение привлечь Бунина к работе в журнале «Жизнь» созрело у Горького в момент достаточно сложной для журнала ситуации. Эта ситуация обострялась, с одной стороны, расколом в легальном марксизме, с другой – усилением полемики между реформистским и революционным крылом русского марксизма, чем в свою очередь не замедлили воспользоваться, чтобы подлить масла в огонь, публицисты народничества. В этот момент обострений идейной политики между главными течениями русской общественной мысли Горький настойчиво собирал союзников на литературном фронте.

С января 1899 года, после коренной реорганизации журнала, «Жизнь» стала выходить как литературный орган легального марксизма, опиравшийся во многом на сотрудников закрытого правительством журнала «Новое слово».

Фактический редактор «Жизни» В. Поссе приложил энергичные усилия, чтобы сформировать новый, боевой по направлению журнал с широким литературно-общественным профилем.

Среди трех основных отделов «Жизни» – политического, научного и художественного – последний очень быстро приобрел решающее значение для лица журнала. Это обстоятельство отметил В. И. Ленин в письме к А. Потресову. Характеризуя некоторые материалы «Жизни» за первые месяцы 1899 года, В. И. Ленин писал: «…недурной журнал! Беллетристика прямо хороша и даже лучше всех!..» ⁶

Приглашая Бунина сотрудничать в «Жизни», Горький ссылался не столько на специфически марксистскую программу журнала (которая по многим причинам и не могла привлечь Бунина), сколько на общее его демократическое направление, здоровый, бодрый дух, который противостоял сумрачному и болезненному, декадентству. Тем самым Горький как бы наперед гарантировал известную свободу позиции Бунина. В этой же связи Горький предлагал «забыть» резкую статью Изгоева «Идейное пробуждение Франции» («Жизнь», 1899, январь), в которой тот оспаривал народническую концепцию ведущей исторической роли интеллигенции. Зная об отрицательном отношении Бунина к этой статье, Горький указал ему на статью Н. Михайловского в «Русском богатстве», где ветеран народничества доказывал, что «первоначальный резко и грубо очерченный облик русского марксизма бледнеет, воспринимая в себя некоторые инородные элементы. Это становится особенно ясно, – писал Михайловский, – если следить за статьями не только «Начала», но и родственного ему журнала «Жизнь» (в числе сотрудников обоих журналов значатся такие характерные писатели, как гг. Струве, Гвоздев, Туган-Барановский и др.). Относительно «Жизни» следует заметить, что уже г. Максим Горький представляет в ней резка антимарксистский элемент» ⁷.

Нет сомнения, что именно это место статьи Михайловского обратило на себя особое внимание Горького. Рекомендуя Бунину прочитать ее и затем принять участие в «Жизни», Горький не спешил отмежеваться от суждений Михайловского.

К концу 90-х годов путь Горького к революционному марксизму не был еще завершен. И это обстоятельство не могло не отражаться на его позиции. Не случайно в письме к В. Вересаеву в конце 1899 года Горький признался: «Мне, пока, решительно нет надобности быть всецело в группе Z или в группе W. Но по другим основаниям, чем Вл. Кор[оленко]. Вам это понятно? Добавлю – я не публицист, а – ка´ зна що!» И тут же Горький дополнительно обосновал свою позицию: «…еще раз нахожу нужным сказать, что теории для меня всегда были мало интересны. Разве важны умственные построения, когда требуется освободить человека из тисков жизни, и разве нужно непременно на основании законов механики изломать старую изработавшуюся машину?» ⁸

Особенность переходной позиции Горького в конце 90-х годов в том и заключалась, что, примыкая по своим взглядам к марксистскому течению, он не считал для себя необходимым быть всецело в той или иной его группе. Это положение могло сохраняться временно и лишь до тех пор, пока принципиальные различия между группами оставались для писателя неясными или казались ему мало существенными. Правда, и в это время Горький в «Жизни» отнюдь не представлял собой «резко антимарксистский элемент», как казалось или, вернее, хотелось Михайловскому. Сближение Горького с марксизмом не было ни временным, ни случайным.

1. А. М. Горький, Письма к писателям и И. П. Ладыжникову, «Архив А. М. Горького», т. VII, Гослитиздат, М. 1959, стр. 123.[↩]
2. И. А. Бунин, О Чехове. Незаконченная рукопись, Изд. имени Чехова, Нью-Йорк, 1955, стр. 222.[↩]
3. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, Гослитиздат, М. 1954, стр. 77.[↩]
4. »Горьковские чтения. 1958 – 1959″, Изд. АН СССР, М. 1961, стр. 12. Все последующие ссылки на этот источник приводятся в тексте. [↩]
5. И. А. Бунин, Из записей, Собр. соч., т. I, «Петрополис», Берлин, 1936, стр. 59 – 60.[↩]
6. В. И. Ленин, Сочинения, т. 34, стр. 15.[↩]
7. Н. К. Михайловский, Литература и жизнь, «Русское богатство», 1899, N 4, стр. 202.[↩]
8. А. М. Горький, Письма к писателям и И. П. Ладыжникову, «Архив А. М. Горького», т. VII, стр. 11.[↩]