На пороге XXI века

Valentine Ivasheva, On the threshold of 21th Century. The Technological Revolution in Literature, Progress Publishers, M. 1978, 211 p.

Это смелая и яркая книга. В моей стране хорошо известны работы Валентины Ивашевой об английской литературе. На моей памяти никто в Советском Союзе не уделял столько внимания современным английским писателям. И все же никто из нас не мог бы предположить, что работа ее примет это новое направление. Оно оказалось возможным благодаря широкому знакомству автора не только с текущей литературой, но и с некоторыми наиболее драматическими событиями в современной науке и технике. То, что она имеет сказать нам, существенно и должно быть выслушано. Никто, вероятно, не согласится со сказанным ею полностью, но автор к этому и не стремится. Она лишь приглашает нас к размышлениям и спору. Она высказала свое собственное суждение. Теперь наша очередь принять участие в дискуссии. В. Ивашева ставит важные вопросы. Не менее существенны для литературы и для общественного благополучия и предлагаемые ответы на них.

Суть концепции В. Ивашевой состоит в том, что мы переживаем невиданный в мировой истории период революционных перемен в технике. Некоторые результаты этих перемен воздействуют на наше материальное бытие, другие производят глубокий социальный эффект, например порождают размышления о силе ядерного оружия. Есть и результаты, – с моей точки зрения, так же как, думаю, и с точки зрения автора, – более значительные в плане дальней перспективы. Они влияют на наши представления о собственной человеческой сущности и об условиях жизни, в которых все мы пребываем.

В. Ивашева относит начало этой новой технической революции куда-то к концу войны с Гитлером. На самом деле эта революция, вероятно, началась чуть раньше – с практического использования открытий физики молекулярных частиц. Аналогично протекало внедрение точных электронных приборов в индустриальный прогресс. Оно имело своим непосредственным результатом создание эффективных вычислительных машин. Принцип работы компьютеров был понят за много лет – до этого, но именно новая электроника сделала возможным практическое создание этих сложных машин.

Электроника сделали мощный бросок вперед в конце 30-х годов. Без умелого использования электронных устройств Англии было бы труднее устоять в 1940 году.

Никто еще не нашел удовлетворительного определения для того перерыва постепенности в развитии техники, свидетелями которого мы сейчас являемся. Д. -Д. Бернал предложил назвать его научной революцией, примененной в промышленности. Но такое определение, при всей его точности, вряд ли можно назвать изящным. В. Ивашева говорит просто – техническая революция, и мы знаем, что она имеет в виду, хотя были и другие, более ранние технические революции.

Так или иначе, ее основополагающий тезис состоит в том, что, во-первых, новый скачок в развитии технического могущества воздействует на всю нашу жизнь, имея последствия как положительные, так и отрицательные; во-вторых, что все мы должны понять как сам процесс, так и его последствия; в-третьих, что и атмосфера, и конкретные факторы этой революции должны стать частью современной литературы; в-четвертых, что это последнее уже происходит и представляет собой безусловно положительное явление.

С позициями первой и второй почти все мы можем согласиться. Как граждане, мы не можем вынести ответственное суждение, не поняв, что именно происходит и какими могут быть последствия происходящего. Я сам двадцать лет назад говорил о необходимости образования для современного человека. Этому человеку не следовало бы быть невежественным ни в гуманитарной, ни в научной области. Книга В. Ивашевой – пример того, как человек, глубоко погруженный в литературу, может обратиться к проблемам новой техники.

Что касается положений третьего и четвертого, я сделал бы некоторые оговорки. Верно: как граждане, комментаторы, серьезные журналисты мы должны понять суть происходящего. Если у нас есть некая продуктивная мысль, следует ее высказать. Но художник перерабатывает жизненный материал по-иному. Попытки уловить любые колебания современной атмосферы очень трудны и подчас производят комическое впечатление. Лишь немногие из серьезных писателей предпринимали их, а тем более успешно. Иногда это удавалось Достоевскому: но в этом смысле, как и в других, он был исключением даже среди гениальных писателей. Диккенс выказывал себя прекрасным журналистом, когда писал статьи о текущих событиях, но вся его истинно творческая работа «задерживалась» во времени лет на двадцать, а то и больше. Он не полагался на свою интуицию до тех пор, пока бурлящее настоящее не отстаивалось в прошлое. Он звучит с замечательной непосредственностью, и это иногда вводит в заблуждение людей, не родившихся в Англии в XIX веке. Это настоящий триумф его страстного литературного мастерства: ведь на самом деле он описывал события с такой же временной дистанции, как Толстой в «Войне и мире».

В. Ивашеву отличает безграничная любознательность и интеллектуальная энергия. Ей нравится ощущать дух современности, а, если возможно, чувствовать и самую злобу дня. Но я полагаю, что следует предоставить писателям самим решать, о чем им писать, не насилуя себя, повинуясь глубинным импульсам собственной души.

Другая моя оговорка состоит вот в чем. На меня не слишком большое впечатление произвели приведенные В. Ивашевой примеры тех литературных произведений, в которых непосредственно осмысливается этот новый мир техники. Ее знания и уровень осведомленности значительно превосходят мои собственные. Но что касается литератур, о которых я кое-что знаю, сомневаюсь, чтобы хоть некоторым из подобных книг было суждено прожить больше двадцати лет. Нет ничего более мертвого, чем вчерашняя газета. Романы, стремящиеся поспеть за современностью и при этом жертвующие спасительной силой искусства, рискуют стать такими же мертвыми.

Особенно – и это мой главный- пункт несогласия с моим давним и уважаемым коллегой – я не могу разделить ее энтузиазма по поводу ценности и литературной значимости научной фантастики. Конечно, некоторые превосходные писатели обращались к этому жанру.

Проза Г. Уэллса озарялась порой вспышками гениальности, он был несравненно более одарен, чем любой из его английских или американских последователей, хотя Р. Брэдбери наделен незаурядным поэтическим дарованием. Но большинство из прочих оставят лишь кислый привкус разочарования, особенно те, что пишут об освоении космического пространства, открытии новых цивилизаций и тому подобном.

Большинство людей очень терпеливы, очень доверчивы и очень оптимистичны. Потребуется некоторое время – тридцать лет? пятьдесят лет? – прежде чем придет сознание того, что не будет никаких подобных освоений и что, если даже во вселенной и есть другие разумные существа, мы никогда об этом не узнаем. Жаль, может быть, что наша солнечная система оказалась опустошительно скучной, совершенно непохожей на ту, какой она могла увидеться во времена Г. Уэллса. Астроном И. Шкловский недавно сообщил нам, что и вся наша галактика выказывает признаки той же унылости. Вполне возможно, что органическая жизнь – лишь причудливая, лишенная значения и цели случайность и что мы одиноки в гигантском месиве материи и энергии. Шкловский с мрачным юмором говорит, что, конечно, могут быть разумные существа в других галактиках, но, поскольку сигнал от них будет идти, может быть, миллион лет только в один конец, попытка установить связь с ними, похоже, будет тщетной.

В моей стране ученые мало читают научную фантастику. Ее приверженцы принадлежат к другой культуре. Гораздо более высокими художественными достоинствами отличаются детективы. Не сенсационные боевики, а детективная литература. Она привлекает серьезную публику. Такие писатели, как П. -Д. Джеймс и Марджери Эллингэм, в полной мере обладают талантом превосходных романистов и признаны в этом качестве.

В. Ивашева определенно дает понять (ее научные описания ясны и содержательны, за исключением отчасти главы о Времени), что некоторые результаты технической революции, не затрагивающие пока наше материальное бытие, производят, с ее точки зрения, более глубокий психологический эффект, чем вся атомная энергия, компьютеры и космические завоевания, вместе взятые. Это в высшей степени справедливо в отношении открытия структуры ДНК и генетического кода. Еще раз сошлюсь на Д. -Д. Бернала, который считал, что это, быть может, величайшее из всех научных открытий. Когда значение его дойдет до общего понимания, люди глянут на себя новыми глазами, как было тогда, когда они начали понимать Дарвинову теорию происхождения видов.

Забавно: открытия Дарвина стали частью общей культуры гораздо быстрее, чем труды Крика.

В литературе XIX века, особенно у Джордж Элиот, самой образованной из ведущих английских романистов, есть некоторые примеры того, что В. Ивашева хотела бы видеть у теперешних писателей. Открытия в области генетики могли бы стать материалом творчества, здесь я полностью согласен с В. Ивашевой, ибо речь идет о каких-то органических, фундаментальных свойствах человеческой жизни, а не просто о наборе искусных технических приспособлений. Открытия современной генетики должны воплотиться в искусстве, и когда-нибудь это придется сделать.

Я разделяю также озабоченность В. Ивашевой по поводу некоторых аспектов воздействия этих открытий теперь, когда они стали бесспорными.

Есть опасность – это звучит в подтексте всех высказываний В. Ивашевой о технической революции, – что люди почувствуют себя во власти сил – слишком могущественных и бесчеловечных, чтобы с ними можно было бороться, что неизбежности исторического развития превратятся в непосильный для людей груз, что наша добрая воля лишится человеческого начала. Эта прекрасная книга – предупреждение о такой опасности.

Книга написана по-русски, а сейчас вышла в английском переводе. От этого она, возможно, немного утратила живость и энергию оригинального авторского письма, но перевод добротный, ясный и искусный. Есть одно или два выражения, которых я, например, не употребил бы по-английски, и одно слово – documental, – которого я никогда прежде не встречал.

И в заключение – один курьез. Почему советские поклонники Д. -Д. Бернала упорно называют его Джоном Берналом?

Никто из его друзей, родных, знакомых никогда так его не называл. Его всегда называли вторым именем, Десмонд, что довольно распространено в Англии. У большинства из нас несколько имен, чаще всего два, иногда три и больше. Одно выбирается для обиходного употребления совершенно произвольно. Никто, например, никогда не обращался к некоему знаменитому драматургу: «Джордж», хотя в его свидетельстве о рождении можно прочесть: «Джордж Бернард Шоу».

г. Лондон