№5, 1979/Обзоры и рецензии

Современность и история

М. Пригодий, Октябрь и советская литература. Из истории формирования всесоюзной общности литератур, «Дніпро», Киев, 1977, 335 стр.

Новая книга украинского литературоведа и критика М. Пригодия «Октябрь и советская литература» интересна во многих отношениях.

Во-первых, она посвящена исследованию литературного процесса 20-х годов, то есть периода формирования советской литературы, становления ее творческого метода. Проблемы эти не только не утратили своего особого значения и актуальности, но, напротив, в последнее десятилетие привлекают все большее внимание ученых.

Во-вторых, в поле зрения автора попадает сразу шесть национальных советских литератур (русская, украинская, белорусская, грузинская, армянская, азербайджанская), иначе говоря, два огромных культурных региона – славянский и закавказский. Тем самым книга далеко выходит за пределы материала, который обычно исследуется в индивидуальных монографических работах.

В-третьих, фактический объем исследования имеет не просто «количественный» смысл: автор ставит своей целью дать читателю представление о типологически общих процессах развития советских литератур с учетом их социально единых и одновременно – национально специфических черт и особенностей.

Наконец, важно то, что весь многообразный, исторически «пестрый» материал книги скреплен неким «сюжетным» стержнем – он организуется вокруг центральной для автора проблемы: истории формирования всесоюзной общности литератур, которая так или иначе проецируется – от этапа к этапу – в сегодняшний день.

Сосредоточив внимание на периоде формирования новых межлитературных отношений, автор верно определяет хронологические границы этого периода: «Идейно-эстетическое и организационное единство братских литератур сложилось в ходе борьбы народов за победу социализма, и на этой основе в 30-е годы начался новый этап в развитии советской многонациональной литературы. Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно художественных организаций» (1932), создание творческих союзов СССР, в особенности Первый Всесоюзный съезд советских писателей (1934) знаменовали собой завершение периода формирования всесоюзного единства литератур и начало нового этапа его расширения и углубления» (стр. 7).

Понятно, что формирование общности происходило на самых разных уровнях художественного развития, разными путями, и воссоздать «многоэтажную» конструкцию этого процесса в целом (да еще апеллируя к ряду литератур, опирающихся на различные, подчас уходящие в глубь веков культурные традиции) в рамках конкретного и достаточно компактного исследования практически невозможно. В подобных случаях автор и вправе, и вынужден ограничивать свою задачу. Ограничил ее и М. Пригодий: по существу он прослеживает взаимосвязи и контакты советских литератур 20-х годов лишь на уровне литературного движения (съезды и конференции, литературные группировки, поездки писателей в республики, издательская и переводческая работа и т.д.), особо выделяя в нем именно организационные формы литературной деятельности. Автор книги справедливо замечает по этому поводу: «Разумеется, организационные дела – не единственный компонент разностороннего взаимодействия литератур. Но в период коренного переустройства всей действительности, в том числе и литературной жизни, в годы становления советских национальных литератур… обостряется внимание как к платформам, вокруг которых собираются писатели, так и к структуре их организаций… Писатели не были безразличны к тому, в какую организацию они входят… В становлении советской многонациональной литературы они (организации. – В. К.) сыграли важную роль, в них перекрещивалось много принципиальных вопросов идеологического и творческого характера, без решения которых невозможно было двигаться вперед как в развитии новых литератур, так и в упрочении дружеских связей между ними» (стр. 99).

Быть может, этот специфический аспект книги и стоило бы как-то обозначить уже в ее подзаголовке. Тогда автор заранее оградил бы себя от претензий по поводу того, что в его исследовании отсутствует постановка вопроса о собственно творческих, художественных взаимодействиях, которые, конечно, не отличались размахом и качеством, присущим последующим десятилетиям, но, несомненно, уже рождались, готовили почву для будущего советской литературы. Думаю, однако, что научное произведение, как и произведение художественное, следует судить, исходя из его собственных законов (задач), руководствуясь тем, что в нем есть, а не тем, чего нет.

М. Пригодий неоднократно подчеркивает сложность и противоречивость литературного движения 20-х годов, его социальную неоднородность. «В середине 20-х годов, – замечает он, – социалистическому направлению в развитии литературы противоборствуют силы, выступающие, главным образом, не под лозунгами буржуазной, открыто реакционной эстетики.., а прикрывающиеся клятвами верности принципам революционной литературы, беспокойством о ее будущем» (стр. 230). «Внешне казалось, что все болеют за новую революционную литературу, все ищут путей ее ускоренного подъема. Но плодотворность этих поисков зависела прежде всего от того, что вкладывалось в понятие «новая революционная литература», как и куда направляется ее развитие, что признавалось источником творческого вдохновения, новаторского поиска» (стр. 229). В качестве одного из выразительных примеров именно классовой, политической борьбы в литературном движении М. Пригодий приводит, в частности, литературную дискуссию 1925 – 1926 годов на Украине, у истоков которой стоял М. Хвылевой с его националистическими и одновременно антисоветскими (требующими идейно-эстетической переориентации украинского искусства на Западную Европу) лозунгами.

Более того, книгу М. Пригодия пронизывает постоянная полемика с облегченными, лакирующими реальность представлениями о начальном периоде истории советской литературы, согласно которым «после победы социалистической революции все литературы сразу (подчеркнуто мной. – В. К.) стали советскими, все писатели идейно и психологически были настроены на отражение в своих произведениях дыхания новой эпохи… прониклись идеей дружбы литератур…» (стр. 328) и т. п.

М. Пригодий на многих фактах показывает, что классовая борьба, сопровождающая широкое наступление социализма по всему фронту, захватывает и область литературы, где активизируются националистические и шовинистические тенденции. «Но в практике идеологической борьбы тех лет сложилось так, что многие из ее участников преувеличивали антисоциалистические силы и нередко считали, будто дело социализма вот-вот погибнет, а верх возьмут классовые враги. Это вносило излишнюю нервозность, усиливало подозрения, порождало поспешность в определении враждебных сил и тенденций» (стр. 315 – 316). И здесь, оценивая сложно-противоречивую динамику литературного движения 20-х годов с сегодняшней точки зрения, говорит автор, надо внимательно отделять зерно от плевел. Так, скажем, «напостовцы верно отмечали наличие классовой борьбы в искусстве, призывали к классовой бдительности». Однако они же «нередко искусственно обостряли классовую борьбу в искусстве… механически переносили в нее средства и приемы общеполитических столкновений, внутрипартийной борьбы…». Напостовские тенденции распространялись в Азербайджане, на Украине, в Белоруссии и в других национальных республиках. Ссылаясь на документы ЦГАЛИ СССР, автор упоминает, например, доклад Г. Давлетшина (Башкирия) на писательской конференции 1929 года, где тот «в полном соответствии с авербаховской схемой делит всех писателей Башкирии на пять категорий – новобуржуазные, старые «попутчики», новые «попутчики», крестьянские, пролетарские – и обличает всех, кроме последних». А ведь поскольку «в то время среди национальных творческих сил пролетарских (в узком смысле слова) писателей было очень мало… критиковалась, разоблачалась почти вся национальная литература» (стр. 316), – резонно замечает М. Пригодий.

Тем не менее, несмотря на множество издержек в деятельности литературных объединений и группировок 20-х годов, на сложно-опосредствованное отражение здесь классовой борьбы, на проявления шовинизма и национализма, вульгарно – социологических или формалистских тенденций и т. п., сама направленность литературного движения в республиках, подчеркивает автор, была объективно обусловлена строительством социализма, а сами его конфликты и противоречия по большей части имели внутренний характер и развивались в рамках устремленности его участников к общей цели: «Борясь против художественной реакции, молодое Советское государство заботилось в первую очередь о перевоспитании всего наиболее талантливого и честного… о решительной ликвидации всякой почвы для антисоветских настроений. Что касается других литературных групп, организаций, которые создавались по классовому (пролетарские, крестьянские), художественному признаку (футуристы, конструктивисты и т. п.), то противоречия между ними не были социально антагонистическими. Конечно, футуристы, конструктивисты несли на себе определенное влияние буржуазного искусства, но при этом не следует отбрасывать их субъективные стремления создавать новую литературу, служить делу революции, способность наиболее талантливых из них укрепиться, пусть и ценой сложной эволюции, на советской позиции» (стр. 101).

По существу книга М. Пригодия на материале ряда литератур аргументирует и развивает концепцию литературного движения 20-х годов, выдвинутую в свое время первым томом «Истории русской советской литературы» («Наука», М. 1967), где был подведен своего рода итог многочисленным спорам об организациях и группировках, спорам, развернувшимся в конце 50-х – начале 60-х годов. Концепцию, основанную прежде всего на внимательном прочтении документов партийной политики в области художественной литературы того периода: Резолюции ЦК РКП(б) 1925 года и Постановления ЦК ВКП(б) 1932 года. Жаль только, что сам автор почти не упоминает (хотя бы в отсылочном виде) своих предшественников, в частности и продолжавших работу по изучению литературных организаций: А. Метченко, А. Дементьева, С. Шешукова, В. Роговина, Л. Кищинской, П. Бугаенко, Л. Фарбера, А. Беляева и других литературоведов, на исследования которых монография М. Пригодия так или иначе объективно опирается.

Прямое сопоставление тенденций и форм, характерных для литературного движения в разных республиках, убедительно подтверждает их неслучайность, общезначимость, историческую закономерность, идет ли речь о русских пролеткультовских организациях и украинском «Гарте», о Всероссийском союзе крестьянских писателей и украинском «Плуге», о русских футуристах в «Лефе», об украинском Аспанфуте и армянской «Группе 3-х», о белорусском «Маладняке» и «Союзе красных перьев» в Азербайджане.

В то же время бесспорная ценность книги М. Пригодия состоит в том, что она всюду, где для этого имеются реальные основания, наряду с общностью стремится акцентировать моменты особого, национально-своеобразного, культурно-специфичного в литературном движении советских республик,

Особенно подробно эти моменты рассмотрены по отношению к украинскому материалу, наиболее близкому автору. «Гарт», например, в отличие от Всероссийского Пролеткульта и ВАПП, замечает он, не берет на себя роль законодателя, полагая, что основные принципы программы создания пролетарской литературы сформулированы в соответствующих документах и Программе Коммунистической партии, руководствуясь которыми и следует заниматься конкретной творческой работой. «Лидеры «Гарта» расходились с напостовцами в понимании ленинской идеи интернационализма, критиковали позицию руководителей ВАПП по вопросам развития литератур народов СССР и их всесоюзного объединения» (стр. 121). «Плуг» больше ориентировался на крестьянскую бедноту и был теснее связан с пролетарскими писателями, нежели соответствующая организация в России.

«Белорусские писатели внимательно следили за литературной жизнью в братских республиках, и им становилась ясной неплодотворность механического перенесения организационного опыта пусть и родственных литератур» (стр. 132). Они искали такие формы объединения, которые подсказывались социально-экономическими и общественно-культурными условиями республики, где, в результате того, что литературная жизнь после победы советской власти начиналась «почти с нулевого цикла», мог быть сразу же сделан упор на «широкой консолидации творческих сил на советской основе». Именно такую роль сыграла здесь «единая классовая организация писателей из рабочих и крестьян» – «Маладняк», во многом идентичная по консолидационным своим установкам азербайджанскому «Союзу красных перьев». Ассоциация пролетарских писателей Армении, выросшая на базе литературной группы «Мурч», во многом унаследовала положительные и отрицательные качества ВАПП, а «Группа 3-х»»объединила шумливость русских футуристов с пафосом пролеткультовских «революционных» лозунгов».

Надо сказать, что пристальное внимание не только к общему, но и к национальному своеобразию литературного процесса в советских республиках вообще является принципиальной установкой книги М. Пригодия, и в этом смысле она находится в русле всего советского литературоведения и критики, чей интерес к национальному «субстрату» в системе художественного сознания в последнее время по целому ряду существенных причин заметно усилился (среди таких причин – задачи этического и эстетического развития личности, немыслимые вне приобщения ее ко всему объему национальной истории и культуры; необходимость противостояния некоторым культурно-нивелирующим тенденциям научно-технического прогресса и т. п.). В данном случае автор проецирует этот интерес на саму историю литературного движения, выдвигая в качестве узловых моментов ее проблемы культурного наследия, единения литературного дела с общей борьбой народов за социализм и решения национального вопроса в культурном строительстве.

Не все в оценках, связанных в книге с категорией «национального», правда, представляется достаточно точным и выверенным. Не вполне понятно, например, что имеет в виду автор в следующем рассуждении: «Как известно, дело создания художественной культуры советского общества не удовлетворялось отбором в национальных культурах только демократических и социалистических элементов… Нужно было полностью преобразовать буржуазные национальные литературы во всем разнообразии их комплекса… При этом отметалась только незначительная контрреволюционная часть старой литературы» (стр. 41). Думается, эта формулировка несет следы значительно суженного, без учета всякого рода переходных форм и т. п., понимания демократических и социалистических начал национальной культуры в целом. Точно так же вызывают недоумение некоторые дефиниции конкретно-исторических художественных явлений, вроде: «Ошибается тот, кто представляет себе, например, украинский модернизм простой копией бальмонтовско-северянинских поэтических упражнений (? – В. К.)…»

Однако в широком смысле акцент на национальном своеобразии литератур (начиная с трактовки и русской литературы как национальной) в книге М. Пригодия вполне правомерен и, более того, для объективного историко-литературного исследования совершенно необходим. Важно при этом, что принцип этот ни в чем не противоречит идее формирования общности, общесоветских черт литературного процесса, которая не просто декларируется, но изучается в качестве важнейшего критерия деятельности самих организаций и группировок, выявляющегося здесь далеко не одинаково, претворяемого в жизнь с разной интенсивностью и в конечном итоге определяющего меру участия той или иной организации в развитии литературы.

Плодотворна и принципиальная методологическая установка работы на осмысление литературного процесса в масштабе социалистической культуры в целом. Резюмируя, автор книги пишет о необходимости «совершенствовать методику исследований: изучать развитие каждой национальной литературы с высоты всесоюзного культурно – творческого процесса, анализировать их взаимодействие и сближение в органическом единстве с процессом развития социалистических культур, сделать такое изучение средством познания путей становления и расцвета советской многонациональной литературы» (стр. 333). Именно таким путем и пытается идти сам М. Пригодий, начиная от анализа конкретных историко-литературных фактов и кончая предложенной им периодизацией формирования общесоюзной общности литератур по трем основным этапам: от Октября до середины 30-х годов, от середины 30-х до середины 50-х и отсюда – к нашему времени.

Ограничиваясь, ввиду необъятности материала, лишь организационно-практическими чертами литературного движения 20-х годов, книга М. Пригодия в этих своих пределах вместе с тем в известной степени отражает и состояние всей нашей литературоведческой науки, еще не нашедшей до сих пор методологически удовлетворительного выхода от литературного движения этого периода к собственно творческому, художественному процессу, хотя некоторые важные шаги в данном направлении уже предприняты (я имею в виду прежде всего вводную главу Л. Тимофеева к первому тому шеститомной «Истории советской многонациональной литературы», где высказано много интересных соображений по поводу «обращения наших литератур к образам и темам общесоветской значимости», «внутренней интенсивности» литературного взаимодействия, «близости основных принципов отбора и организации выразительных средств языка в границах… его национального своеобразия» и т.д.).

С этой точки зрения историкам литературы, обладающим остросовременным взглядом на рассматриваемую проблематику (а М. Пригодий, несомненно, в их числе), есть куда двигаться дальше.

Цитировать

Ковский, В. Современность и история / В. Ковский // Вопросы литературы. - 1979 - №5. - C. 247-253
Копировать