№4, 1984/Обзоры и рецензии

На подступах к цельности

Н. Е. Покровский, Генри Торо, М., «Мысль», 1983, 188 с.

При жизни Генри Дэвид Торо был по преимуществу известен лишь узкому кругу бостонских интеллектуалов – участников Трансцендентального клуба. Даже публикация «Уолдена» не произвела в Америке того впечатления, которое, по нашим нынешним представлениям, должна бы была произвести.

Через сорок с лишним лет после смерти автора, в 1906 году, появилось 20-томное собрание сочинений писателя, но и оно событием не стало: в философии того времени господствовали уже другие идеи, а в литературе на смену романтикам пришли реалисты – Марк Твен, Хоуэллс, Джеймс, молодой Драйзер.

Но еще тридцать лет спустя положение круто переменилось. Приветствуя появление сборника лучших произведений Торо – книги, рассчитанной на массового читателя, – С. Льюис писал об «Уолдене»: «Это одно из немногих неоспоримо классических произведений американской литературы было опубликовано в 1854 году, но звучит и сегодня современнее Дос Пассоса».

Положим, в этих словах была некоторая доля рекламного преувеличения, однако дальнейший ход времени показал, что, в общем, Льюис не ошибался. Идеи Торо, пусть истолкованные поверхностно и односторонне, стали необыкновенно созвучны умонастроениям «контркультуры», оказавшей столь заметное воздействие на общественный климат буржуазного мира в 60 – 70-е годы. Действительно, в эту пору и «Уолден», и лекция «О гражданском неповиновении», и некоторые другие сочинения Торо читались не менее охотно, нежели иные книги современных авторов.

В сопоставимой прогрессии увеличивалась в объеме критическая литература, посвященная художественно-философскому наследию американского писателя. Проблема, однако, заключалась в том, что, как прежде, так и теперь, нередко смещались реальные пропорции. Большинство исследователей, рассматривая Торо как предтечу нынешних движений протеста, упирают на факты его биографии: отказ платить федеральные налоги, участие в аболиционистских кампаниях, робинзонаду на берегу Уолденского пруда и т. д. Другие погружаются в анализ литературной деятельности Торо, обращаясь, естественно, в первую очередь к особенностям художественной формы «Уолдена». Что же касается собственно философских взглядов Торо, то они, как правило, остаются в тени.

По сходному, в известном смысле, пути разворачивается освоение творческого наследия Торо и у нас (хотя о связях его с духовно-политическими веяниями второй половины XX века судят гораздо более точно и исторически обоснованно).

Подобную избирательность можно понять. Торо ведь и впрямь не был кабинетным ученым, любая философская доктрина имела в его глазах ценность лишь постольку, поскольку могла быть испытана практически, личным опытом. «Быть философом, – писал он, – значит не только тонко мыслить или даже основать школу; для этого надо так любить мудрость, чтобы жить по ее велениям – в простоте, независимости, великодушии и вере. Это значит решать некоторые жизненные проблемы не только теоретически, но и практически». С другой стороны, лирическая проза «Уолдена», выдерживающая сопоставление с такими эталонами жанра, как «Дневник» Сен-Симона, «Исповедь» Руссо, «Былое и думы» Герцена, бесспорно заслуживает пристального изучения.

Но бесспорно и другое. Не создав формально завершенной философской системы, Торо в то же время выдвинул целый ряд идей, отличающихся подлинно философской глубиной и сыгравших немалую роль в духовном развитии Америки. Необходимо также отметить, что в свете этих идей лучше становятся видны некоторые закономерности романтизма как мирового культурного явления.

Вот почему столь своевременным представляется исследование, осуществленное Н. Покровским. Это не просто первая на русском языке книга о Торо, это первая в нашей стране работа, целиком посвященная философской проблематике его творчества.

Написанная в строго академическом стиле, она в то же время не лишена духа внутренней полемики с давней традицией истолкования трудов и самой личности Торо исключительно со стороны практического жизненного поведения. Весьма убедительно Н. Покровский показывает, что при всем своем равнодушии, даже презрении к формальной систематизации идей Торо неустанно выстраивал целостную (хотя и подвижную, разумеется) философскую концепцию природы, личности, общественного развития. В основе этой концепции лежит представление об индивиде как изначальном и самодостаточном центре мирового космоса. Вот почему Торо оказалось так близко центральное понятие трансцендентализма, сформулированное его наставником и другом Эмерсоном, – «доверие к себе». Только при таком условии, полагал Торо, может вырасти подлинно самобытная, независимая от социальных догматов личность. С присущим ему бесстрашием он доводит до логического предела известное высказывание Эмерсона: «Чем меньше у нас правительства, тем лучше». В интерпретации Торо оно звучит так: «Лучшее правительство то, которое не правит вовсе». Теперь понятно становится, почему сто лет спустя Торо сочли идейным предшественником леворадикального бунта. Но, как пишет Н. Покровский, подобное представление имеет явно редукционистский характер. Ибо в той же лекции «О гражданском неповиновении» высказывается соображение о возможности «подлинно свободного и просвещенного государства». Иное дело, что Торо так и не удалось – на что также справедливо указывает автор книги – удовлетворительно разрешить чисто трансцендентальное противоречие между этикой индивидуализма и демократическим стремлением к подлинно справедливому и нравственному мироустройству.

Характеризуя взгляды Торо, Н. Покровский вполне обоснованно считает, что мыслитель «неакадемического» направления, автор «Уолдена» вовсе не ощущал себя на нулевом меридиане философии. Тут критик, к слову, вновь вступает в спор с популярным представлением о Торо как о доморощенном и невежественном проповеднике, у которого, естественно, не могло быть предшественников. Как показывает анализ, Торо настойчиво осваивал философию давних и новых времен – от Аристотеля, Платона, Плиния Старшего, мыслителей Востока до Канта, Фихте, Шеллинга. Но это было не просто ученичество. «В произведениях мыслителей Древней Греции и Рима, – пишет Н. Покровский (а также, можно добавить, в произведениях философов XVII-XIX веков), – Торо искал не решения стоявших перед ним теоретических проблем, но лишь подтверждения своих собственных идей» (стр. 64). А порой, формулируя их, вступал с предшественниками и особенно современниками в принципиальную полемику. Как известно, немецкие романтики, чье творчество всегда оставалось для Торо предметом пристального изучения, в поисках альтернативы новейшей цивилизации оборачивались к былым, добуржуазным временам. Автору «Уолдена» такая позиция была чужда. Бескомпромиссный критик американской государственности, американского образа жизни с его этикой бизнеса, Торо в целом сохранял жизнерадостное мироощущение, питавшееся неиссякаемой верой в будущие перемены. Такая вера была не просто его личным достоянием, в ней отражались важнейшие особенности идеологии американского романтизма, которые Н. Покровскому, несмотря на небольшой объем книги, удалось описать с достаточной ясностью.

При этом автор видит и совершенно особенное положение своего героя в кругу идейно близких ему современников. Чрезвычайно перспективной кажется мне мысль Н. Покровского об эволюции Торо в сторону философского натурализма. Пусть ему не удалось органично примирить различные идейные системы – «теряющий почву под ногами романтизм с набирающим философскую мощь натурализмом» (стр. 118), – само стремление к такому синтезу превращает творчество Торо в подобие моста, соединяющего различные эпохи в общественно-интеллектуальной жизни Америки XIX века.

Описывая похождения духа, в которых протекала жизнь Торо, Н. Покровский, конечно, помнит о материальной, так сказать, стороне этой одиссеи. Философская проблематика рассматривается в плотной связи и с событиями личной жизни Торо, и с такими явлениями общенационального масштаба, как борьба за отмену рабства, протест против грабительской войны в Мексике и т. д. В чисто умозрительном плане Торо вновь впадает в неразрешимое противоречие между столь важной для него идеей непротивления и мыслью о допустимости революционного насилия. Но на практике, о чем верно говорится в рецензируемой книге, он склонялся от непротивления к сопротивлению – особенно в моменты резкого обострения общественной обстановки. Торо никогда бы, разумеется, не возглавил бунта беглых рабов, но его речь «Слово в защиту капитана Джона Брауна», где восстание получило однозначную поддержку, прозвучала смело и сильно.

Короче, Н. Покровскому удалось, как мне кажется, написать достаточно цельный портрет Торо как теоретика и практического деятеля на ниве нравственного просвещения, человека, читая которого, Толстой, по собственному признанию, поднимался духовно.

Но ведь существует еще и Торо-художник, и вот его-то присутствие, к сожалению, в книге почти не ощущается.

Автор постулирует правильно: «Самобытность и неповторимость творчества Торо состояла в том, что на всех уровнях его мировоззрения осуществлялось естественное соединение художественности и философичности» (стр. 67).

Но уже следующая фраза по существу подрывает заявленную идею: «При этом философская проблематика доминировала с точки зрения содержания, а художественность – с точки зрения формы» (стр. 67). О каком же естественном соединении может идти в таком случае речь? Не удивительно, что все последующие попытки анализа «самобытности и неповторимости» успеха не приносят. Главка «На грани образа и понятия», думаю, совсем не получилась. Да они и не имеют принципиального характера, эти попытки, главным для автора остается «содержание» – смысловые ряды, трансцендентальная «корреспонденция», платонические мотивы и т. д.

Полагаю, это не просчет исполнения, а скорее результат ограниченности самого замысла: Н. Покровский, как говорилось, прежде всего стремится выявить философскую основу творчества Торо, эволюцию его мысли. До некоторой степени это понятно и даже необходимо, ибо, повторяю, такая работа в нашей науке еще не проводилась.

Но теперь очередь за исследованием синтезирующего типа, таким исследованием, в котором творчество Торо предстанет в полноте, не рассекаемой на «содержание» и «форму». Думаю, эта задача весьма актуальна – и не просто в историко-литературном или историко-философском плане. Торо ведь и впрямь остается нашим современником, писателем и философом, который предугадал негативные последствия конформизма и потребительской морали, а с другой стороны, выразил мощную убежденность в конечной победе человека над силами общественного зла.

Цитировать

Анастасьев, Н. На подступах к цельности / Н. Анастасьев // Вопросы литературы. - 1984 - №4. - C. 252-255
Копировать