На передний край идеологической борьбы

Верными помощниками партии назвал советских писателей Н. С. Хрущев. На всех этапах нашей истории солдатам революции, творцам коммунизма помогали строить, жить и сражаться лучшие произведения художников, ставших певцами социалистической нови. Строки Маяковского полюбились красногвардейцам, штурмовавшим Зимний дворец, с песнями Демьяна Бедного шли в бой красноармейцы и партизаны, отстоявшие нашу Родину в борьбе с белогвардейцами и интервентами. Образ Павла Корчагина вдохновлял молодых строителей Комсомольска. Не одно поколение колхозных активистов видело для себя образец в Семене Давыдове. Василий Тёркин служил примером жизнелюбия и стойкости, верности Родине и мужества защитникам Волжской твердыни и освободителям Европы. Подвиг молодогвардейцев, воспетый А. Фадеевым, рождал трудовой энтузиазм у послевоенной молодежи, восстанавливавшей разрушенные фашистами города и села. Современные советские поэты горды тем, что сочиненные ими песни явились для первых космонавтов выражением переполнявших их чувств – гордости, счастья, радости жизни.

Активное участие принимают советские писатели в осуществлении того грандиозного плана коммунистических работ, который намечен Программой КПСС. Служение народу и партии – высшее призвание литературы, единственно верный критерий плодотворности работы каждого художника социалистического реализма. «Высота требований, которые предъявляются к художественной литературе, быстро обновляемой действительностью и культурно-революционной работой партии Ленина, – говорил Горький почти тридцать лет назад, но слова эти сохранили свое значение и сегодня, – высота этих требований объясняется высотою оценки значения, которое придается партией искусству живописи словом. Не было и нет в мире государства, в котором наука и литература пользовались бы такой товарищеской помощью, такими заботами о повышении профессиональной квалификации работников искусства и науки». Наших литераторов не могут не радовать слова Н. С. Хрущева, заявившего от имени партии и ее Центрального Комитета, что советская литература и искусство развиваются успешно и в основном хорошо выполняют свои задачи.

Встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства, на которой были произнесены эти слова, явилась своеобразным смотром творческой активности и революционной боевитости литературы. Речь Н. С. Хрущева, ставшая событием большой важности в духовной жизни советского общества, продемонстрировала, как следует на практике применять ленинские методы идеологической работы. Литература социалистического реализма получила глубокую и ясную программу деятельности в период развернутого строительства коммунизма, обогатилось наше понимание идейной позиции художника, его роли в народной жизни и в борьбе двух лагерей – социалистического и империалистического, – борьбе, которая определяет ход современной истории.

С ленинской прямотой и страстностью Н. С. Хрущев подверг резкой и принципиальной критике ошибки и существенные недостатки в работе деятелей литературы и искусства. Эти ошибки и недостатки объясняются проникновением в литературную среду чуждой нам идеи мирного сосуществования буржуазной и социалистической идеологии, «добрососедских» взаимоотношений в искусстве различных идейных направлений. Суть этих ошибок – в отступлении от принципа коммунистической партийности, классовости, в забвении классовых интересов, стойко защищать которые – гражданский и нравственный долг каждого советского писателя.

Декадентское искусство, абстракционизм, формализм порождены разложением капиталистического общества. Они выражают ту крайнюю разобщенность, разъединенность людей в буржуазном мире, которые служат господствующим классам эксплуататорского общества одним из мощных заслонов для защиты их социальных позиций. Крайний индивидуализм, субъективистский произвол, отрешенность от реальной Действительности, от социальных проблем, пренебрежение красотой – таковы характерные черты модернистского искусства. Все это принципы, прямо противоположные и враждебные идейно-эстетической основе социалистического реализма. Коммунистическая партия, на которой лежит ответственность перед народом за судьбы искусства и литературы, никогда не допустит, чтобы духовное оружие умирающего класса было подброшено советским художникам. Критикуя молодых живописцев, ставших на бесплодный путь абстракционизма и «левацких» экспериментов, молодых поэтов, увлеченных формалистическими выкрутасами и заумью, композиторов, которые увидели «новый путь» в «додекафонии», музыке шумов, кинорежиссеров, стремящихся во что бы то ни стало угодить снобам, партия напоминает им, что идейные противники коммунизма используют все эти заблуждения и ошибки во враждебных советскому народу целях. Эта партийная критика помогает ошибающимся встать на правильный путь.

Только идейной беспечностью некоторых теоретиков искусства, закрывающих глаза на непримиримо острую борьбу двух идеологий в современном мире, можно объяснить тот факт, что формалистические теории в последнее время получили у нас известное распространение и поддержку. Как ни странно, защита формализма в теории нередко ведется под флагом освоения литературоведением новейших достижений естественных наук.

Многие предложения применить кибернетику для исследования художественного строя произведений искусства продиктованы мыслью о том, что идейно-эстетический анализ в принципе якобы «не научен», так как критерии и результаты исследования здесь иного рода, чем в точных науках. Поэтому намечается следующий путь «перестройки» эстетики: «Современная эстетика весьма далека от того, чтобы изучать произведения искусства как звено цепи «событие – сигнал – реакция», и подобное предложение большинству искусствоведов показалось бы с непривычки совершенно неприемлемым. Однако, идя по этому пути, можно постепенно поставить эстетику в ряд точных наук, оперирующих количественной мерой и точными критериями». Можно подумать, что иные наши филологи и отправились по этому пути, который в последние годы довольно широко пропагандируется на Западе, отправились в поисках «количественных мер», якобы способных поставить эстетику в ряд точных наук. Но эти «количественные меры» при анализе произведений искусства ведут не к научности и точности, а к формализму, который в лучшем случае является мертвой классификацией чисто внешних признаков, наглухо закрывающей дорогу к подлинно содержательному идейно-эстетическому анализу.

Это со всей очевидностью показали тезисы докладов «Симпозиума по структурному изучению знаковых систем» в Институте славяноведения, некоторые работы филологов, занимающихся математической лингвистикой, которые опубликованы в сборниках «Кибернетику на службу коммунизму», «Структурно-типологические исследования», «Машинный перевод». Стремление перейти в анализе явлений литературы к математическим подсчетам, к «количественным мерам» привело к отказу от идейно-эстетических критериев. В результате искусство не рассматривается как особая форма отражения действительности, оно изымается из сферы идеологии. «Фонетика рождает мысль», «некоторый набор знаков внушает художнику содержание», – вот один из выдвигаемых в работах представителей «структурального литературоведения» тезисов. Обсуждается вопрос об «эстетической ценности «зауми», о «ценности» абстрактного искусства.

При внимательном рассмотрении теоретических положений и некоторых работ представителей «структуральной поэтики и стилистики» (во многом перекликающихся с тем, что делает сейчас в США Р. Якобсон) и книги В. Турбина «Товарищ время и товарищ искусство» – при рассмотрении этих положений становится ясно, что многие из них восходят к формалистическим концепциям 20-х годов. Показательно, например, что «структуралисты» говорят о необходимости переиздания работ деятелей «ОПОЯЗа», считают, что и сегодня они не утратили научного значения. Все это тем более удивительно, что сами творцы формалистических концепций давным-давно от них отказались, поняв их несостоятельность.

Вскоре после Октября В. Шкловский писал – и это характеризует идейную основу формализма: «Искусство всегда было вольно от жизни, и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города». Этот своеобразный политический дальтонизм был последовательным выражением искусства, замкнутого в себе самом, отрешенного от нужд и потрясений века, чуждого правде жизни. Теперь В. Шкловский убежден, что такого рода подход глубоко ошибочен, потому что, как он пишет в работе «Художественная проза», «цвет знамени в поэзии значит все. Цвет знамени – это цвет души, а так называемая душа имеет и второе свое воплощение – искусство».

О «цвете знамени» необходимо напомнить не только представителям «структуральной поэтики», которые выдвигают «количественную меру» как единственно научный критерий исследования литературы, отказываясь от идейно-эстетического анализа, но и поклонникам единого «современного стиля» в искусстве.

Логика рассуждений последних примерно такова: достижения физики, атомная бомба, кибернетика, реактивные самолеты и т. п. – все это вызвало серьезные и всеобщие изменения в мышлении людей нашего времени, что в свою очередь определило своеобразие стиля всего искусства XX века вне зависимости от мировоззрения художника, его национальности, традиций, на которые он опирается. Эта схема несостоятельна прежде всего потому, что современные научные и технические открытия служат прямо противоположным целям, находятся в железной зависимости от «цвета знамени» – за человека или против него, за коммунизм или против него.

Кстати, интересный свет проливает на эту проблему писательская анкета «Искусство принадлежит народу» («Вопросы литературы», 1963, NN 1, 2). Отвечая на вопрос: «Как развитие жизни (социальные изменения, научный и технический прогресс и т. д.) влияет на характер художественного творчества?» – писатели по-разному определяют степень воздействия научно-технического прогресса на искусство. Одни считают, что он не вносит в искусство ничего принципиально нового, другие убеждены, что в той мере, в какой развитие науки и техники влияет на человеческую личность, оно воздействует и на искусство. Но и те и другие подчеркивают, что пути искусства определяются социальными изменениями. Только не считаясь с этим решающим обстоятельством, не принимая во внимание остроты и непримиримости идейных боев наших дней, можно выдвигать идею единого «современного стиля». Этот тезис – тоже своего рода дань настроениям мирного сосуществования идеологий. Он опасен еще и тем, что служит теоретическим оправданием для тех художников_; которые подлаживаются к зарубежной моде, следуют в своих произведениях поэтике западных модернистов и декадентов.

Отчетливо высказываясь на этот счет, говоря о новом в жизни – как первооснове художественного новаторства, большинство участников анкеты «Искусство принадлежит народу» тем самым отвечает и некоторым молодым писателям, которые неуважительно отзывались о традициях, неверно трактовали задачи литературы (см., например, ответы А. Вознесенского на анкету «Молодые о себе», «Вопросы литературы», 1962, N 9).

К слову говоря, писательские анкеты несомненно дают ценный материал для понимания творческих устремлений тех или иных художников, особенностей их творчества, для анализа и положительных и отрицательных тенденций в литературном процессе. Вот почему и журнал «Вопросы литературы» и некоторые другие органы печати стали их широко практиковать. Но это только первая половина дела. Задача заключается в том, чтобы материал писательских анкет был своевременно осмыслен, чтобы положительные тенденции были поддержаны, а отрицательные – подвергнуты критике, – только в этом случае анкеты принесут пользу.

Наши представления о характере социалистического гуманизма стали более зрелыми и широкими после того, как была отброшена неверная формула Сталина: человек – «винтик», за которой скрывалось пренебрежение к личности, внутреннему миру простого советского человека. Но забота о простом человеке, доброжелательное внимание к каждому вовсе не означают всепрощения, примиренческого отношения ко злу, пережиткам индивидуалистического мировосприятия, к влияниям чуждой нам среды.

Мы защищаем общечеловеческое, потому что в наши дни подлинно общечеловеческое и есть коммунистическое. Но никакими гуманными соображениями нельзя оправдать позицию «над схваткой», невозможно добру и злу внимать равнодушно – такого рода гуманизм мы не принимаем. Это созерцательный, а не социалистический гуманизм. Стать на путь созерцательного гуманизма – значит отказаться от революционного переустройства мира, от борьбы против эксплуататоров. Вот почему вызывают серьезные возражения некоторые статьи и выступления, посвященные проблемам гуманизма, как и некоторые художественные произведения, содержащие внеклассовую трактовку общечеловеческого. Из социалистического гуманизма выхолащивается его коммунистическая партийность, его революционная страстность, его социальный пафос.

Почему в последнее время так много внимания уделяется проблеме гуманизма? Не только потому, что литература – это человековедение, она исследует внутренний мир человека и воспитывает его, не только потому, что те благотворные перемены в жизни советского общества, которые рождены XX и XXII съездами КПСС, заставили нас по-новому взглянуть и на эту проблему, но и потому, что ныне, когда капитализм грозит человечеству истребительной атомной войной, мы, поднимая знамя истинного гуманизма, объединяющее все прогрессивное человечество, спасаем мир от ядерного безумия. Вместе с буржуазными свободами капиталисты отбросили прочь и последние остатки гуманности. Гуманизм строителей коммунизма стал могучим оружием в борьбе с человеконенавистнической идеологией империалистической реакции. Нельзя притуплять это оружие. Литература социалистического реализма, сражаясь за умы и сердца людей, должна умело его использовать.

Революционная борьба составляет главное содержание эпохи, в которой мы живем.