На боевых позициях

С НАРОДОМ И ДЛЯ НАРОДА

Поэзия в Политехническом!

Не правда ли, эти слова сразу же вызывают в памяти 20-е годы, Маяковского, представление о связанном с ним жгучем интересе к поэзии?

Еще не так давно при этом упоминании поэты завистливо вздыхали: нам бы такую аудиторию…

И вот снова поэтические вечера в Политехническом музее, шумные, многолюдные. Да что там, в Политехническом! Всех желающих послушать стихи не вместил не только этот знаменитый зал. Им тесно и в зале Чайковского, далеко не все сумели попасть на День поэзии даже во Дворец Спорта.

Четырнадцать тысяч слушателей стихов – цифра почти сказочная для любой другой страны. Но дело не только в цифрах. Иной раз всего интереснее наблюдать даже не за тем, как читают с эстрады, а за тем, как слушают стихи (конечно, если это хорошие стихи, а не ремесленные вирши, без которых не обходилось на некоторых, плохо организованных вечерах). Молодые любители поэзии живут одной жизнью, одними думами с поэтом, и каждая интонация отражается на их лицах – то задумчивых, то веселых, то гневных, опечаленных. И живут не порознь, не каждый сам по себе, а всем залом, в едином эмоциональном порыве.

Поэт обращается к слушателям, зная, что они всем сердцем воспринимают его строки. Слушатели требуют своих любимых стихов, зная, что они выразят их мысли и настроения. Все более прочен этот контакт. Прямое обращение к читателям, тон задушевной беседы отличают стихи Е. Винокурова и М. Светлова, Р. Рождественского и Е. Евтушенко, Р. Казаковой и Е. Исаева, многих поэтов среднего и младшего поколения. Как и Е. Евтушенко, каждый из его сверстников мог бы сказать:

О, мой ровесник! Друг мой верный!

Моя судьба в твоей судьбе.

Давай же будем откровенны

и скажем правду о себе.

Тревоги наши вместе сложим.

Себе расскажем и другим,

какими быть уже не можем,

какими быть уже хотим.

Вечера поэзии, как и выросшие тиражи поэтических книг, – лишь одна из многих примет заметно увеличившейся роли литературы в нашей общественной жизни. Сегодняшние дни в этом отношении напоминают такие моменты величайшего общенародного подъема, как годы революции, или первых пятилеток, или Великой Отечественной войны – времена большого поэтического взлета.

Чем же объяснить этот факт?

Мы не ошибемся, если скажем, что страна переживает очень поэтическое время, обозначенное решениями XX и XXII съездов КПСС. Весьма существенно и другое: наша литература посвящена этому времени, проникнута его духом, нравственной атмосферой.

Исторические решения XX и XXII съездов, принятие новой Программы партии – Программы развернутого строительства коммунистического общества, преодоление последствий культа личности Сталина – все это дало могучий толчок народной инициативе, самодеятельности, творческой энергии. По-новому живет и трудится страна, зримые приметы коммунизма видны в делах, мыслях, быте простых тружеников. Моральный кодекс коммунизма становится нормой каждодневной жизни миллионов людей; становится не сам по себе, не автоматически, а в борьбе за коммунистичность всех наших помыслов и дел.

На декабрьской встрече руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства Н. С. Хрущев говорил о том, как важна ныне борьба за умы, сердца и души людей. В этой связи встал вопрос о повышении ответственности художественной интеллигенции за развитие идеологической, духовной жизни общества, о главной линии развития литературы и искусства. Это – вопрос о жизненных основах искусства социалистического реализма, о коммунистической партийности и народности, о боеспособности нашего идейного оружия в борьбе за победу коммунизма. Вот почему развернулась острая критика всяких – отклонений от генерального направления развития нашего искусства, критика примиренческого отношения к проявлениям буржуазной идеологии, формализма и крайнего его выражения – абстракционизма.

Необходимость проверить боеготовность советского искусства подсказана великими задачами, которые определяют всю нашу работу в предстоящие десятилетия – эпоху строительства коммунизма. В Программе КПСС подчеркнута большая идейно-воспитательная роль литературы и искусства, указано, что главная линия их развития состоит в укреплении связи с жизнью народа, в правдивом и высокохудожественном отображении богатства и многообразия социалистической действительности, вдохновенном и ярком воспроизведении нового, подлинно коммунистического и обличении всего того, что противодействует движению общества вперед. Художник должен всегда быть с народом, писать для народа.

Еще пять-шесть лет назад писателей справедливо упрекали в недостаточном внимании к темам современности. За немногие годы изменилось многое. Большинство поэтов, прозаиков, драматургов пишет о сегодняшнем дне, о том, что происходит в жизни после XX съезда. И как ответ на это растет читательская аудитория у всех жанров литературы! Растет и активность восприятия прочитанного.

В социалистическом обществе с наибольшей силой и полнотой проявляются все функции реалистического искусства. Сколько было споров, какая из них главнейшая: познавательная или общественно-преобразующая? А ведь надо говорить о нераздельности этих функций. Художественное познание жизни, опирающееся на марксистско-ленинское мировоззрение, обязательно раскрывает писателю не только факты повседневности, но и перспективы развития. Освещение же этих перспектив обязательно требует, чтобы он вел борьбу за их укрепление и победу. Отравленный ядом скепсиса формалист, равнодушный копировщик для такой миссии не годятся – она требует гражданской и поэтической страстности, здорового нравственного чувства, боевой наступательности. Эти качества и отличают искусство социалистического реализма.

Все сказанное имеет не чисто «академический» интерес. Речь идет о верном воспроизведении больших и сложных явлений современности.

В центре внимания современной литературы – события последнего десятилетия, политический и нравственный подъем, охвативший советский народ. На первом плане во многих произведениях – созидательный труд народа, окрепшее чувство гражданственности, высота моральных требований советских людей. Это обусловило особый интерес писателей к активным характерам. Если раньше рядовые люди – персонажи литературных произведений – зачастую были фоном, оттеняющим величие «руководящих лиц», то теперь советский труженик – главное действующее лицо художественных произведений. И это человек, значительный своими делами и стремлениями. Он трудом крепит могущество государства, пытливой мыслью своей охватывает весь мир, настоящее и прошлое страны.

Да, и прошлое. Закономерно ли, что писатели, решая различные темы, затрагивают вопрос о последствиях культа личности Сталина? Разумеется, это вполне закономерно, партия говорит, что именно нам, современникам, необходимо разобраться во всем, что было, ничего не обходя и не скрывая; нужно только, смело разоблачая ошибки, не ударять по самому советскому обществу, укреплять его социальные и идейные основы. Нельзя обходить злоупотребления, допускавшиеся в прошлом, но эта тема не может решаться безответственно, сенсационно, как недопустимо было бы делать ее единственной темой нашей литературы. Самые сложные проблемы современности могут быть правильно, художественно полноценно разработаны писателем, если он заботится не о том, чтобы «пощекотать нервы» читателей, а о том, чтобы осмыслить эпоху, дать широкую картину действительности с трудом, бытом, общественной деятельностью современников, показать жизненность социалистических отношений, развивавшихся несмотря ни на что и связывающих наши дни с героическим прошлым и коммунистическим будущим.

Казалось бы, достаточно ясный вопрос, не требующий комментариев. К сожалению, без них не обойтись, потому что в печати появились ошибочные критические выступления.

Критика правильно оценила повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Но в некоторых статьях при этом как бы генерализовалась «лагерная тема», полезное произведение превращалось в эталон для всей литературы.

Л. Фоменко в статье «Большие ожидания» («Литературная Россия», 1963, N 2), верно отметив главное в повести – ее жизнеутверждающий характер, затем сосредоточилась на тех ужасах, описание которых, по ее мнению, прежде всего характеризует произведение. Дальше – больше. Предъявив А. Солженицыну неправомерное требование изобразить чуть ли не все стороны эпохи, она усмотрела первоочередную задачу нашей литературы в исследовании психологических процессов периода культа личности Сталина.

Л. Фоменко пишет:

«Сильнее всего пока что в таких произведениях мир эмоциональный. Еще трудно, по-видимому, отрешиться от непосредственного чувства гнева, горя, ненависти, чтобы полно и объективно передать в образах и созидание, и беззакония того времени.

Сейчас думается только о разрушении, о поруганных жизнях, о тех, кто понес незаслуженное наказание.

Настало время от разоблачений и констатации переходить к исследованию психологических процессов минувшей трагедии».

Соображение о необходимости переходить от эмоционального отклика на трагические события к художественному исследованию жизни было бы вполне своевременным. А вот призывы вновь и вновь заниматься «психологическими процессами минувшей трагедии» вряд ли помогут нормальному развитию советской литературы, они скорее узаконят тематическую односторонность и узость.

С общей направленностью статьи И. Чичерова «Во имя будущего» («Московская правда», 8 декабря 1962 г.) спорить не приходится. Автор верно понял идею повести А. Солженицына, определив эту идею в названии своей статьи, он ведет публицистический разговор о времени, о литературе. И. Чичеров резонно возразил А. Дымшицу, который писал, что «Один день Ивана Денисовича» будет всегда красоваться над выходом из мрачного прошлого, и доказательно разобрал произведение. Но в этой же статье высказано положение, вызывающее серьезное несогласие.

«Отношение к этой повести, – заявляет И. Чичеров, – мне думается, своего рода лакмусовая бумага. Тот, кто ее не принимает… тот, по моему мнению, не видит ее огромного художественно-политического значения в деле морального оздоровления народа и должен спросить себя: а не сидят ли еще во мне остатки культа личности».

Художественно-политическое значение повести очень велико, недооценивать ее было бы неправильно и едва ли, например, можно согласиться с утверждением Ф. Чапчахова, будто уязвимым местом повести являются «нотки абстрактного «общечеловеческого» гуманизма, невольная подмена социально-классовых критериев… отвлеченно-этическими…» («Номера и люди» – «Дон», 1963, N 1). Но само стремление этого или какого-нибудь другого автора критически рассмотреть образы, линии, ситуации книги, поспорить о ней – нельзя ставить под сомнение, как нельзя в литературно-критических обсуждениях возвращаться к осужденным методам: согласен с тем, что мне нравится – ты «наш», не согласен – «не наш». Вряд ли этого хотел сам автор статьи «Во имя будущего», однако подобный вывод напрашивается из его собственного утверждения.

Нет ли противоречия в такой постановке вопроса: сказать всю правду о периоде культа личности, его последствиях и не генерализировать эту тему, не превращать ее в «лакмусовую бумагу» для современной литературы и ее читателей?

Никакого противоречия тут нет. Просто все более очевидна необходимость рассматривать подобные темы с особой политической и художественной взыскательностью и в общем «контексте» прожитой нами исторической эпохи. XX съезд КПСС вооружил нас таким цельным взглядом на всю эпоху и отдельные ее периоды, которого не могло быть раньше, когда не все факты были известны народу.

 

ОБРАЗ ВРЕМЕНИ

В самом деле, не приходится подробно доказывать, какие трудности стояли перед писателями в период культа личности. Некоторые стороны жизни оказывались недоступными для изображения, о других они не могли сказать всей правды.

После XX съезда партии писатели смогли рассказать о переменах, происшедших в стране, о том, как внедряются в жизнь ленинские принципы. Как известно, эмоциональность действительно преобладала в некоторых книгах над глубоким анализом. Были и «издержки»: произведения, в которых изображение ошибок и недостатков заслоняло положительное содержание жизни.

С помощью партии литература успешно преодолела нездоровые настроения. Герои ряда книг, вышедших еще в конце 50-х годов, не ограничиваются критикой старых нравов. Они задумываются о практической программе предстоящих дел, горячо обсуждают животрепещущие проблемы экономики, политики, человеческих взаимоотношений. Остропроблемные эти произведения сами становились предметом страстных обсуждений. В чем – в чем, а в равнодушии к общественным и этическим вопросам не упрекнешь такие вещи, как «Битва в пути» Г. Николаевой, «Раздумье» Ф. Панферова, «Братья Ершовы» В. Кочетова, «После свадьбы» Д. Гранина.

Усилением проблемности характеризуется дальнейшее развитие советской литературы. Углубляющийся историзм помогает писателям-реалистам развить единую концепцию жизни, в свете которой ясна целеустремленность нашего развития при всей его сложности и противоречивости, понять, что было в эпохе положительного, что отрицательного, и показать сегодняшний день как прямое порождение социалистических закономерностей.

Выше мы говорили о росте влияния лирической поэзии, происходящих в ней качественных изменениях. То же самое можно сказать и о других жанрах. Так, эпические произведения, пусть пока не очень многочисленные в поэзии, художественно убедительнее, чем прежде, передают ощущение непрерывности исторического процесса. «Середина века» В. Луговского – несомненный шаг в развитии поэтической мысли. А поэма А. Твардовского «За далью – даль» имеет принципиальное значение для всего литературного развития современности.

Нет нужды подробно анализировать эту поэму, высоко оцененную народом, получившую широчайшие отклики в критике. Но стоит еще раз подчеркнуть художественное завоевание поэта, сумевшего блестяще раскрыть в своем произведении образ времени, дух нашей эпохи.

Размышляя в преддверии коммунизма о жизни и людях, А. Твардовский в своей поэме рассматривает взглядом художника целую полосу нашей истории. Кстати, нельзя безнаказанно игнорировать целостность поэтического замысла произведения, как это иногда делается. То, разбирая «За далью – даль», скороговоркой упоминают о главе «Так это было» и волей неволей смягчают остроту поэмы. То делают акценты только на этой главе и обедняют общие исторические перспективы, переданные всем ходом повествования. Поэма же А. Твардовского стала кульминацией идейно-художественных исканий советской литературы именно потому, что в ней последовательно проведен единый, широкий, философски зрелый взгляд на историю и современность в их многообразных связях.

Через многие книги буржуазных писателей проходит мотив потерянного времени. И это не случайно: время непонятно и страшно тем, кому оно отсчитывает последние часы. Оно дорого хозяевам и творцам мира, они торопят его, повторяя слова, ставшие названием литературного произведения: «Время, вперед!». Образ обретенного и понятого в его закономерностях времени развертывается и на страницах поэмы «За далью – даль».

Образ бесконечных далей соединяет в себе представление о многих вехах «биографии» Родины, являющейся также биографией советского человека. Советская страна:

Она не просто сотня станций,

Что в строчку тянутся на ней,

Она отсюда и в пространстве

И в нашем времени видней…

Все дни и дали в грудь вбирая,

Страна родная, полон я

Тем, что от края и до края

Ты вся – моя, моя, моя!

«Все эти даты, вехи, сроки» – поступательное развитие нашего общества, с богатством опыта, радостью достижений, испытаниями тяжелых уроков, дерзостью новых планов. Все это – наше, кровное, пройденное вместе со своим народом. Когда память уводит поэта «к началу всех моих начал», в бедное деревенское детство, воспоминания его не приобретают элегического характера. Слушая грохот могучей индустрии Урала, он как бы восстанавливает нервущуюся нить героических времен.

И пусть тем грохотом вселенским

Я был вначале оглушен,

Своей кувалды деревенской

Я в нем родной расслышал звон.

Память прожитых лет – своеобразный мост, соединяющий в поэме настоящее с прошлым и будущим. «Путешествие» во времени, конечно же, не только композиционный прием, это творческий принцип автора произведения. Оглянуться на прошлое надо для того, чтобы строить сегодняшнее. Поэт вспомнил «одной судьбы особой повесть». Зачем?

Я не скажу, что в ней отрада,

Что память эта мне легка,

Но мне свое исполнить надо,

Чтоб в даль глядеть наверняка.

 

Цитируемые строчки – творческий «ключ» и к главе «Так это было», где взят большой отрезок нашей истории, связанный с именем Сталина. Поэт поставил перед собой нелегкую задачу: сказать всю правду об этом сложном периоде, не умолчать об ошибках, но и не сбросить со счетов достигнутое. Он следует одному девизу:

Тут ни убавить,

Ни прибавить, –

Так это было на земле…

Исходя из единственно верной концепции нераздельности судьбы народной – судьбы человеческой, автор рассматривает четверть века нашей истории как часть жизни всего народа – свидетеля и участника исторических событий («Мы знаем те и эти годы и равно им принадлежим»). Были и победы, и поражения, и высокая мудрость, и горькие заблуждения. Складывался постепенно и упрочался культ личности Сталина, – так было. Но продолжалась жизнь народа, уходя корнями в задуманное Лениным и сохраняя неиссякаемые творческие силы для нового рывка вперед. «Всему выходит срок», – и вот день смерти Сталина. «Тот день настал, черту означил, и мы давно за той чертой…» На «тризне грозного отца» советские люди как бы мгновенно повзрослели, ибо поняли, что не обожествленный ими вождь, а они сами полностью ответственны «за все на свете – до конца».

Там – хороши они иль плохи –

Покажет дело впереди,

А ей, на всем ходу, эпохе,

Уже не скажешь: «Погоди!»

 

Не вступишь с нею в словопренья,

Когда гремит путем своим…

Не останавливалось время,

Лишь становилося иным.

 

Так образ движущегося времени становится в поэме все более сложным и богатым, потому что раскрывается качественный характер происходящих изменений. И время «становилось иным» и поэт «наново постиг» смысл многих понятий «на гребне возраста иного, на рубеже эпохи новой…». Теперь страна живет по-новому, люди стремятся » в большом и малом быть как Ленин».

Поэт размышляет и о связи и о непохожести разных исторических периодов: «Все та же, та же, да иная и даль, и жизнь, и все вокруг». В итоге неуклонного движения вперед жизнь легла на правильный курс, страна Советов идет вперед, как флагман, прокладывающий путь всему человечеству.

За годом – год, за вехой – веха,

За полосою – полоса.

Нелегок путь.

 

Но ветер века –

Он в наши дует паруса…

 

Оптимизм поэмы А. Твардовского объясняется художественным постижением тех исторических путей, на которых была выстрадана ленинская правда, под знаменем которой коммунистическая партия, советский народ построили социализм и борются за победу коммунизма. Этот исторический оптимизм, повторяем, является не только личным достоянием автора «За далью – даль», но свойством лучших произведений нашей поэзии, прозы, драматургии.

В годы, последовавшие за XX съездом, появились новые художественные произведения, воспроизводящие становление и победу социалистического общества.

В отличие от произведений периода культа личности, в которых иной раз принижалась роль партии, народа, они отличаются ясным пониманием исторических перспектив, сложности и противоречивости развития. «Костер» К. Федина, «Иначе жить не стоит» В. Кетлинской, «Дневные звезды» и «За Невской заставой» О. Берггольц, а также «Живые и мертвые» К. Симонова и другие романы, повести, пьесы об Отечественной войне – таков актив советской литературы, в широком аспекте осмысливающей прошедшие десятилетия.

А что в этой связи можно сказать о книгах, посвященных сегодняшнему дню? Во-первых, надо поддержать смелость писателей, берущихся за самые актуальные темы. Даже рискуя навлечь на себя обвинения в пристрастии к спискам и перечням, нельзя не назвать некоторые остропроблемные произведения прозы: «При свете дня» и «Приезд отца к сыну» Э. Казакевича, «Войди в каждый дом» Е. Мальцева, «Знакомьтесь, Балуев» В. Кожевникова, «Правда и кривда» М. Стельмаха, «Память земли» В. Фоменко, «Иду на грозу» Д. Гранина, «Небит-Даг» Б. Кербабаева, «Совесть» Д. Павловой, «Телефонистка» Г. Сеидбейли, «На диком бреге…» Б. Полевого, «Две жизни» С.