№3, 1963/Обзоры и рецензии

Слово о друге

Александр Исбах. Луи Арагон. Жизнь и творчество, «Советский писатель», М. 1962, 340 стр.

Литературоведческие работы, как и художественные произведения, имеют множество жанровых форм, отвечающих разным вкусам, разным задачам, взаимно не заменяемым. Одни с увлечением читают «Из воспоминаний» Корнея Чуковского, другие предпочитают поразмышлять над проблемами творчества и с большим интересом углубятся в труд того же автора «Мастерство Некрасова». Талантливый исследователь непременно предлагает свой путь изучения жизни и творчества художника.

Книга «Луи Арагон» создавалась писателем-очеркистом. Этот дар не покидает автора и при вступлении в «строгую» область литературоведения: его очерки о Дмитрии Фурманове, Борисе Горбатове, Матэ Залке, Анри Барбюсе («Лицом к огню», «Советский писатель», 1958) – увлекательные воспоминания очевидца. В той же тональности написана книга об Арагоне. Правда, здесь критика гораздо чаще, чем раньше, интересуют собственно произведения, полюбившиеся арагоновские герои – Анис» и Орельсн, Сесиль и Монсэ. И в этой книге по-прежнему крупным планом – личность Арагона. «Не занимаясь скрупулезным анализом, – поясняет автор, – я хочу рассказать в этой книге о творческом пути человека, который четвертое десятилетие в первых рядах мастеров мировой культуры борется против сил реакции и тьмы, всегда лицом к огню» (стр. 2).

Если подойти к книге с мерками литературоведческого исследования, она оставит чувство некоторой неудовлетворенности.

Смутит, прежде всего, определенная сглаженность сложной эволюции Арагона. В основных чертах она намечена верно, но разговор об объективных и субъективных трудностях роста художника остается, как правило, за пределами книги, а ведь без них не оценить масштабности творческих поисков, внутренней борьбы художника за чистоту и действенную силу реалистического метода. У редкого мастера слова случается наблюдать такое бурное творческое развитие, такую неистощимую жажду эстетических исканий. В общей форме эта мысль, конечно, высказана, но порой А. Исбах комментирует произведения, далекие как по идейному, так и по эстетическому наполнению, «приблизительными» репликами, стирающими жанровые диапазоны творчества и реальные сложности пути. «Тяга к реальному миру, взгляд в будущее», – пишет автор о повести «Анисэ», где существеннее подчеркнуть сюрреалистическую форму видения мира, совмещение реалистических картин с фантастическими видениями, ярой ненависти к филистерскому бытию с туманными идеалами красоты. Определение «глубокий психологический анализ» с большим правом можно применить к романам «Путешественники империала» и «Орельен», психологическим по преимуществу, чем к «Базельским колоколам», представившим общество в контрастном социальном разрезе и сравнительно неглубоко вспахавшим пласт индивидуальной психологии.

В первой главе, возможно, удивит прорывающееся стремление вывести Арагона за рамки формалистических течений 20-х годов. Интересно, полно осветив деятельность дадаистов и сюрреалистов, показав, что могло влечь к ним молодого Арагона, А. Исбах все-таки уточняет: «Уже в ранних стихах Арагона мы находим мотивы, отличающие поэта от других дадаистов» (стр. 11). «Поэт (вопреки всем дадаистским канонам) любуется светом и солнцем» (стр. 12). «Поэт убеждается в том, что нельзя сводить анализ поэтического творчества к фрейдистскому метафизическому познанию внутреннего мира индивидуумов, как это делает Бретон, – надо исследовать классовый характер искусства» (стр. 16). Все это близко истине, если… сравнивать наиболее реакционные моменты эстетики сюрреализма с наиболее демократическими моментами эстетики сюрреалиста Арагона. Но узел противоречий гораздо сложнее, и об этом не раз пишет сам критик. Тогда лучше быть последовательнее и не считать исключением сатирическую кисть Арагона (достаточно вспомнить, как гротескны ханжеские маски в романе Бретона «Надя», как омерзительна «средняя» буржуазная семья под пером авторов «Непорочного зачатия» – Элюара и Бретона, как бессмысленна и ужасна картина первой мировой войны в стихотворной «Эпитафии для монумента погибшим на войне» Бенжамена Пере, чтобы убедиться, что критические тенденции часто были присущи течению сюрреализма); не преувеличивать прозорливости молодого Арагона в признании революционности искусства, ведь и журнал «Сюрреалистическая революция», наперекор собственным утверждениям о «грубости», «внеинтеллектуальности» социализма, выражал в ряде манифестов солидарность с русским пролетариатом и борющимися колониальными народами, призывая создать искусство, изменяющее «условия существования и весь мир». Знание последующей эволюции других участников группы не должно мешать правильному расположению фактов.

В главах «Реальный мир» и «Коммунисты» может не понравиться иногда излишне социологичное раскрытие содержания (см. стр. 71. 91, 143); или показаться странным, что почти нигде не ставится проблема творческого метода. В теоретических выступлениях последних лет Арагон много размышляет об отношениях социалистического реализма с современными ему литературными направлениями – критическим реализмом, модернизмом, натурализмом, – обойти эту проблему, исследуя творчество самого Арагона, трудно.

Пожелания можно множить, но тут снова возникает вопрос о жанре. Известная неопределенность жанровых очертаний книги заставляет высказать упреки литературоведческого плана, но ведь по преимуществу это – своеобразная монография – очерк, и она имеет свои собственные задачи. Книга верно передала темперамент художника – ищущий, дерзкий, непокорный.

Вас захватывает фигура французского мыслителя, художника, борца. Вот Арагон знакомится с социалистической новью – плотины Днепрогэса, домны Урала, прогулки по ночному Харькову после заседаний Второй международной конференции революционных писателей, – рука об руку с коренастым Матэ Залкой, высоченным Людвигом Ренном, неразлучной Эльзой и автором книги; вот он упрямо складывает русские фразы, чтобы позднее сказать: «Для вас я больше не иностранец, так же, как вы уже тридцать лет не чужие для меня»; вот в освобожденном от фашистов концлагере советский офицер А. Исбах читает взволнованным французам «Сирень и розы», а несколько лет спустя на одном из литературных вечеров в Париже к Арагону подходит застенчивый черноволосый человек и признается, что впервые услышал эти стихи от советского бойца; после войны снова встречи Арагона с московскими друзьями, дискуссии о принципах искусства, страстные споры с Александром Фадеевым о реализме в живописи, о картинах Пабло Пикассо. И снова Париж. Париж, встревоженный оасовской наглостью, трудовые будни Арагона, неутомимого рыцаря мира. Все эти картины выполнены пластично, с художественным тактом.

Автор раскрывает факты политической и литературной жизни Франции сквозь восприятие Арагона. Мы не найдем в книге развернутого повествования о современниках Арагона, о его соратниках или противниках по борьбе за реализм, но узнаем об арагоновских симпатиях и антипатиях, о многолетнем споре с Андрэ Жидом, о глубоком уважении к умному таланту Элюара и Роллана; книга не откроет нам панорамы современной литературной борьбы, но эхо ее слышится в рассказе о детище Арагона – газете «Леттр франсез», о вспыхивающих на ее страницах дискуссиях. Критик умеет оставить читателя наедине с художником, создать атмосферу непринужденной беседы между ними.

Когда стихи или проза Арагона по-настоящему увлекают исследователя, возникает оригинальный вид анализа – сопереживания, и читатель живо «чувствует» произведение. Это относится в первую очередь к главе о «Страстной неделе», где рассказ о постыдном бегстве короля, о возмужании будущего творца «Плота Медузы», о самоотверженности гордого Дежоржа, терзаниях маршала Бертье и клокочущем ненавистью мире «других» отлился в публицистически-взволнованную форму раздумий критика над историей и отношением к ней искусства. «Будущее – мечта других, зажженный в других свет, завещанный другим пыл», – передает Исбах слова Арагона и продолжает уже от себя: «Будущее – это новое поколение, в котором заложена надежда мира… Будущее – это твои сыновья, майор Дежорж, потомки человека 1793 года… Ты был прав, старик, сыны солдат второго года не посрамили своих отцов».

Теплые страницы посвящены также «Балладе о двадцати семи, казненных в Надеждинске» (стр. 47- 48), поэме «Сирень и розы» (стр. 103 – 105), «Песне мира» (стр. 219) (кстати, собственные переводы Исбаха сделаны с профессиональным мастерством); проникновенно и тонко передана интимно-личная интонация, все громче звучащая в поэзии Арагона последних лет; удачно выполнена художественная параллель Сесиль Виснер – Анетта Ривьер; интересно решена тема потерянного поколения в связи с романом «Орельен» и т. д. – таких страниц в книге немало. Большое достоинство ее – любовь к факту. Главы «За социалистический реализм», «Теоретик и трибун», «Друг советской культуры», «Среди московских друзей и на баррикадах Парижа» буквально искрятся именами, конкретными реалиями литературных споров, в атмосфере которых творит Арагон. Они помогут читателю в дальнейшем плавании по безбрежному морю арагоновского творчества. Радует и привлечение французских публикаций об Арагоне. Так, А. Исбах обстоятельно знакомит советского читателя с серьезным трудом Р. Гароди «Путь Арагона» и интересными рукописными материалами, в нем опубликованными.

Книга прекрасно оформлена и иллюстрирована – заслуга автора и художника-оформителя В. Медведева.

В пределах жанра монографии-очерка можно высказать два пожелания. Первое: хотелось бы, чтобы тон книги реже сбивался с очеркового регистра на сухо-констатирующий (стр. 60 – 62, 199 – 204, 122 – 136, 233 – 238, 319 – 329). Особенно обидно, когда такая торопливая интонация врывается в рассказ о личных встречах и вместо интересной записи беседы приходится удовлетворяться строго-протокольным перечислением имен, упомянутых писателем при встрече (стр. 180 – 182). Кстати, из-за той же торопливости проскальзывают порой смысловые и фактические неточности. Так, более чем произвольна классификация современных писателей: Веркор – «внепартийный», Робер Мерль – «независимый, прогрессивный» (стр. 118); при анализе «Света Стендаля» упомянуто о полемике Арагона с Барресом, но обойдена молчанием целая глава в его защиту «Актуальность Барреса» и т. д.

Второе: в последнее время мы часто призываем к «творческим спорам единомышленников». Но (увы!) обычно ограничиваемся фразами вроде следующей: «Конечно, можно и поспорить с Арагоном в оценке той или иной книги, в характеристике отдельных явлений искусства. Но кто сказал, что соратникам противопоказаны творческие споры?!» (стр. 323). Вот и хотелось бы услышать их, внять развернутой аргументации спорящих, поразмышлять вместе с ними. Это любит и сам Арагон – ярый противник окаменевших понятий, дерзкий полемист. В пражской речи на церемонии присуждения ему почетного звания доктора философских наук в сентябре 1962 года он так определил задачи реализма, с которым связано все его творчество: «Я за открытый реализм, не академический, не застывший, способный эволюционировать, занимающийся новыми явлениями, не удовлетворяющийся тем, что давно очищено от скорлупы, отполировано, разжевано; реализм, который, чтобы понимать жизнь, попутно меняется сам и помогает изменять мир; будящий, а не усыпляющий нас; он – пионер в познании реальности, а не механический регистратор чисто вымытых фактов. Он участвует в формировании новых чувств, возникающих из новых обстоятельств».

Книга А. Исбаха пробуждает желание читать Арагона, приникнуть к этому щедрому источнику знаний о мире, человеке, искусстве. Разве не в этом состоит основная миссия критика – научить любить, «savoir faire aimer», словами Арагона?

Цитировать

Балашова, Т.В. Слово о друге / Т.В. Балашова // Вопросы литературы. - 1963 - №3. - C. 222-225
Копировать