Н. В. Пестова. Австрийский литературный экспрессионизм: монография

Н. В. П е с т о в а. Австрийский литературный экспрессионизм: монография. Екатеринбург: УГПУ, 2015. 273 с.

Искусство экспрессионизма, приходящееся на первые десятилетия XX века, оказалось чутким камертоном эпохи слома, отказа от косных форм жизни и сопутствующего ему поиска новых эстетических ресурсов. Будучи неоднородным, представленным разнообразными творческими группами и национальными модификациями, данное течение по-прежнему остается лакунарно изученным феноменом. Н. Пестова обращается к такому недостаточно разработанному в истории литературы аспекту, как национальная специфика австрийского экспрессионизма. Действительно, творчество художников Австро-Венгрии долгое время находилось в тени немецкого экспрессионизма — более мощного и по своему критическому накалу, и по количеству ярких творческих индивидуальностей и их объединений, и по числу и влиятельности публицистических изданий, давших путевку в литературную жизнь молодым дарованиям и теоретически обосновавших существование нового искусства. Автор книги ставит под сомнение оправданность исследовательского подхода, при котором австрийская вариация экспрессионизма предстает изначально вписанной в общенемецкий контекст.

Уже на раннем этапе своего бытования австрийский экспрессионизм обладает, по мнению Н. Пестовой, рядом отличительных особенностей: повышенным интересом к эстетическому, устремленностью к иррациональным фантастическим мирам, синкретичностью форм. Новое течение сыграло роль цементирующего начала в объединении и взаимовлиянии разных видов искусств, а молодые писатели — главные герои монографии: талантливые художники Оскар Кокошка и Альфред Кубин, а также Георг Тракль, прославившийся прежде всего как поэт, — продемонстрировали в своем творчестве уникальный синтез литературы, живописи, музыки. В созданном австрийскими экспрессионистами особом интермедиальном типе произведения — Gesamtkunstwerk — проявилось своего рода ренессансное начало (вспомним всесторонне одаренных гениев Возрождения). Однако мироощущение лирических героев экспрессионизма, переживающих вселенскую катастрофу в масштабах своего единичного существования, носит далеко не ренессансный характер. Предельный субъективизм, уход в себя в творчестве австрийских писателей оказались парадоксальным образом наиболее радикальным средством воздействия на внешнюю реальность.

Монография интересна тем, что намечает выход в широкое культурное пространство, не ограниченное только временем существования экспрессионизма. По сути, Н. Пестова включается в дискуссию о природе «австрийскости», о феномене национального духа, которому на протяжении уже не одного десятилетия приписывается самопогруженность, отчужденность от большой жизни общества, опасная самодостаточность. Однако общественно-политическая неангажированность австрийской литературы в целом и, в частности, одного из ее значимых течений — экспрессионизма — кажущаяся. Сосредоточенность художника на себе, его независимое бытие в вымышленном мире фантазии, грезы, сна, симптоматично в принципе, и тем более в стране, познавшей горький опыт призрачного существования в гибнущей империи-обманке. Лирическая остраненность австрийских творцов — вызов рушащемуся миру, кровавому и хаотичному. Попранное человеческое «я» протестует в художественном произведении, беря себе на вооружение прежде всего эстетические средства. И в этом отношении радикализм австрийского экспрессионизма, как верно подчеркнуто в монографии, иного свойства, нежели германский.

Отречение от внешней антигуманной изолгавшейся действительности происходит за счет создания ее противовеса — собственного мира. В стихотворении О. Кокошки «Грезящие юноши» (1908) — это сновидческая фантазия терзаемого внутренними комплексами, неудовлетворенным желанием лирического героя, образ которого подвергается несомненной автомифологизации. В романе А. Кубина «Другая сторона» (1908) — это антиутопическая картина сумерек сознания. В поэтическом творчестве (1906-1913 — годы прижизненной публикации) Г. Тракля — таинственная реальность иррациональных метафорических образов.

Выбор исследовательницы не случайно пал на эти три произведения. Происходящие из единого национального источника, они отличаются несомненной идейно-эстетической общностью, проявляющейся, в частности, в их разомкнутом — интермедиальном, интертекстуальном характере. Традиция, с которой австрийцы, в отличие от немцев, не стремились окончательно порвать, заявляет о себе в творениях Кокошки, Кубина и Тракля в многочисленных аллюзиях и реминисценциях. Влияние художников, начиная от Ф. Гойи и заканчивая Дж. Энсором, очевидно в полижанровом романе «Другая сторона», снабженном иллюстрациями автора. В стихотворении «Грезящие юноши» также соположены словесный и графический ряды, при этом последний создавался Кокошкой под впечатлением от работ Л. Кранаха, Г. Климта, Ж. Минне и других выдающихся творцов. В звукосимволистской, «цветовой», стереоскопичной поэзии Тракля реализуется «принцип музыкальности», возникают образы, принадлежащие разным сферам человеческих чувств.

Постичь тайный замысел экспрессионистских произведений, по убеждению исследовательницы, невозможно, подходя к ним с сугубо рационалистической меркой и применяя только один метод. «Семантика неопределенности» (с. 111) как ведущий принцип эстетики Кубина, отсутствие параллелизма между видеорядом на литографиях и текстом у Кокошки, синтетосемия как доминанта художественного мышления Тракля обоснованно требуют актуализации разных интерпретационных моделей: герменевтической, психоаналитической, биографической, социально-критической.

Личность автора опосредованно присутствует в текстах всех трех писателей, наполняя метафорически и символически переосмысленными биографическими фактами художественное пространство. Трагический опыт индивидуальной жизни, будь то отвергнутая юношеская любовь у Кокошки, сложные отношения с отцом у Кубина или фронтовая служба и увлечение наркотиками у Тракля, рождают пронизанные страстью, ужасом и болью (доминанты экспрессионистского настроения) образы нездешнего мира. Зыбкая атмосфера ирреального, генетически связанная с романтизмом, возникает из причудливой вязи абсолютных метафор, лишенных прочных референциальных связей, освободившихся как от денотата, так и от референта.

Расшифровать экспрессионистский код автору монографии удается как через обращение к фрейдовской методике толкования сновидений, не подчиняющихся логике бодрствующего сознания, так и посредством филигранного лингвостилистического и отчасти герменевтического анализа ключевых для творчества того или иного писателя слов. В траклевской поэзии это «непереводимые» «fremd» и «ein Fremdes», в стихотворении Кокошки — многослойное по своему смысловому и ассоциативно-образному наполнению, а потому неподвластное однозначному толкованию «Traum», в романе Кубина — структурообразующие для художественной концепции «Traum», «Dämmerung», «Entfremdung».

К устанавливаемым в монографии вариантам истолкования «Traum» в «Грезящих юношах», в том числе и интертекстуальным, можно было бы добавить реминисцентную отсылку к популярному в европейской традиции (Ш. Перро, братья Гримм) образу Спящей красавицы, отгороженной от мира непроходимым лесом и разбуженной через много лет принцем. У Кокошки со сказочной принцессой соотносится образ спящей Лилит Ланг, отделенной, словно стеной, от влюбленного в нее юноши.

Точно так же можно расширить реминисцентный ряд, которому принадлежит образ глаза-яйца в «Другой стороне» А. Кубина. Он напоминает о стеклянных глазах механических кукол из «черной» фантастики Э. Т. А. Гофмана, важного источника экспрессионистского визионерства. Примечательно, что образ глаза найдет свое бытование и в более поздних произведениях ХХ века: в сюрреалистическом творчестве С. Дали, в культовом фильме все того же Дали и Л. Бунюэля «Андалузский пес», в романе Ж. Батая «История глаза». Приведенные отсылки в «постэкспрессионисткое будущее» служат доказательством безграничности интертекстуального полотна, в которое вплетены полисемантические образы австрийских писателей.

В книге Н. Пестовой глубина анализа произведений знаковых для австрийского экспрессионизма фигур соединяется с широтой охвата литературной жизни Европы первых десятилетий ХХ века. Картину эпохи дополняет обращение к таким темам, как публикационная деятельность австрийских экспрессионистов в Германии, журнальная полемика вокруг нового направления, а также обзор творчества незаслуженно забытых талантливых авторов (например, Ф. Яновица, Г. Кульки). Благодаря богатству фактографического материала, обилию реалий литературно-публицистической жизни, конкретике в передаче непростых отношений между писателями, издателями и критиками, читатель погружается в самую гущу событий и становится свидетелем перипетий становления, расцвета и упадка экспрессионизма.

Некоторые сомнения вызывает примененная в монографии исследовательская стратегия, предполагающая обособленное рассмотрение произведений австрийцев. Спорадические сравнительные отсылки к творчеству писателей Германии призваны подчеркнуть прежде всего общность литературного течения в двух странах. Большую убедительность концептуальный тезис о национальной самобытности экспрессионистского искусства приобрел бы благодаря углубленному компаративистскому анализу произведений немецких и австрийских авторов и выявлению не только и не столько черт сходства, сколько их отличий.

Тем не менее книга Н. Пестовой несомненно вносит лепту в системное исследование австрийской версии экспрессионизма и обогащает представления о духовной жизни народа и специфике ее воплощения в искусстве.

Анна ВОРОТНИКОВА

Воронежский государственный педагогический университет