Н. С. Павлова. Природа реальности в австрийской литературе

Н. С. Павлова. Природа реальности в австрийской литературе (Studia philologica). М.: Языки славянской культуры, 2005. 312 с.
Н. Павлова написала исследование о природе реальности в австрийской литературе. Такой книги на материале австрийской литературы и культуры XIX-XX веков еще не было. Книга продолжает традицию отечественного сравнительного литературоведения, заложенную в трудах А. Веселовского, В. Жирмунского, А. Михайлова. Магистральная мысль, которая приводит в единство разнообразный конкретный материал из истории австрийской и русской литератур XIX-XX веков, – мысль о «встречном течении». В русской литературе было воспринято из австрийской культуры то, что ей внутренне близко.
Вопрос о характере австрийской литературы – лишь подступ к основной и глубинной теме книги. Это – внешний сюжет исследования. С ним тесно связан внутренний сюжет – проблема смысла в литературе. Раскрывая эту категорию, автор не стремится к окончательной дефиниции. «Смысл» всегда раскрывается в динамике. Автора интересует процесс возникновения смысла.
Н. Павлова показывает, как менялся с течением времени характер австрийской литературы. Восходящее к древнегреческому первоисточнику слово «характер» этимологически связано с семантикой «отпечатка», «своеобразия» и «чекана». «Характер» народа предстает во времени как подвижный, неустойчивый «отпечаток», как текучий и размывающийся «чекан». Он возникает на основе констант, постоянных величин этнопсихологического склада. Вместе с тем устойчивые черты постоянно размываются, деформируются под воздействием меняющейся реальности. Н. Павлова цитирует глубокую мысль Р. Музиля: «У жителя страны по меньшей мере девять характеров – профессиональный, национальный, классовый, географический, половой, осознанный, неосознанный и еще, может быть, частный; он соединяет их в себе, но они растворяют его, и он есть, по сути, не что иное, как размытая этим множеством ручейков ложбинка…» Особая «ложбинка» австрийской литературы в истории мировой словесности – важная тема рецензируемого исследования.
Каким образом «природа реальности» выражается в литературе? В этом вопросе Н. Павлова опирается на мысль А. Михайлова о том, что всякая историческая эпоха – почва культуры. Внутреннее устройство произведений символически отражает «устроенность самой эпохи». В литературе схватывается «внутренняя форма» жизни. «Внутренняя форма» – одна из граней категории «смысл».
Выражаясь вовне, проступая в литературе, «внутренний мир» австрийцев обнаруживает себя в «театрально-музыкальном начале», «неунывающей общительности». В Австрии до сих пор сохраняют силу традиции «народного барокко», которое соединяет строгую, стройную религиозную картину мира с «вниманием к эмпирике жизни». Цитируя поэта и драматурга рубежа XIX-XX веков Г. фон Гофмансталя, Н. Павлова констатирует: австрийская традиция легко и непринужденно включает «единичное в рамки целого».
Воплощая в творчестве ряд важнейших этнопсихологических констант, национальные классики XIX столетия Ф. Грильпарцер (1791 – 1872) и А. Штифтер (1805 – 1868) передают двойственное переживание мира. Интересна, однако, не двойственность сама по себе. Примечательна ее австрийская форма: двойственность без «двоемирия».
Характерными «австрийскими» свойствами Ф. Грильпарцер считал сдержанность, «скромность», искренность чувства и здравый смысл. Грильпарцер показывает взаимосвязь и противоречивость этих черт. В художественном мире этого автора двойственность заложена во «внутренней форме» произведений. Так, в пьесе «Праматерь» (1817) и в новелле «Бедный музыкант» (1847) различим «глубинный слой» творчества Грильпарцера, содержащий «ситуацию трагической раздвоенности при неосуществимости соединения». На скрещеньи противоположностей возникает внутреннее содержание пьесы «Праматерь». Характерную для пьесы «неопределенность» тонко уловил А. Блок. Он взялся за перевод пьесы, ощутив перекличку эпох. Всякий перевод представляет собой холст, содержащий изображение на обеих сторонах. Парадная сторона и оборот, перевод и оригинал «договаривают» друг друга. Русского поэта привлекло переживание жизни, в которой что-то новое бродит, не давая себя схватить и увидеть, пропадая и снова возвращаясь. Это «новое» «все еще не может окрепнуть, плачет немного неожиданными слезами <…> и погибает зря, как русские самоубивающиеся юноши без «цели в жизни»» (с. 73). В новелле «Бедный музыкант» характерные для героя искренность чувства, сдержанность, тяготение к порядку неожиданно отменяют здравый смысл. Такое сочетание свойств также сближает прозу Грильпарцера с глубинными мотивами русской литературы.
В воспитательном романе А. Штифтера «Бабье лето» (1857) мир изображен как устойчивый и гармоничный. Главный герой путешествует, знакомится с новыми людьми. Однако «расстояние, которое проходит герой, не в километрах дальнего пути – оно в постепенном сокращении дистанции между ним и почитаемыми им людьми, прошлым, искусством, природой» (с. 54). Суть воспитания героя – «в уважительном и терпеливом отношении ко всему вокруг» (с. 49). В романе царит атмосфера порядка. Причины и следствия соотносятся между собой, люди и вещи занимают отведенные им места, события разворачиваются неспешно. Большую роль в сюжете играют цепочки соответствий и повторений, которые несут в себе сгустки смысла: поэтическая повторяемость в романе дает ощущение стабильности.
Для читателя, воспитанного на русской литературе, психологически разреженный мир Штифтера открывается как противоположность психологической насыщенности творчества его младшего современника Достоевского. Герои австрийского писателя почти не говорят о себе, раскрываясь лишь в самые решающие моменты. Автор, как и герои, считает для себя запретным «вторгаться в сокровенные уголки душ». Вместе с тем, угроза «беспорядка» и «хаоса» также входит в пространство романа-утопии с рассказом о несчастной любви главных героев старшего поколения Матильды и барона фон Ризаха. И хотя судьба «исправляется» в судьбах молодых героев Генриха и Натальи, Штифтер создает ощущение хрупкости изображенного мира. На нем лежит «предчувствие разрушений». Порядок, закрепленный в бесчисленных подробностях и деталях, чреват в мире Штифтера переходом в свою противоположность.
В реалистической, социально заостренной прозе австрийской писательницы М. фон Эбнер-Эшенбах центральной темой является столкновение социальных слоев, «богатых и бедных». «Идиллические ситуации» всякий раз обнаруживают «зыбкость готовой перевернуться жизни» (с. 85). Рассказчику М. фон Эбнер-Эшенбах «излагает свое понимание событий, только частично отражающее правду. Что-то остается не до конца проясненным. В этом «не до конца проясненном» скрывается главный смысл творчества Эбнер-Эшенбах». «Переворачивание», зыбкость, непроясненность – «ключевые слова», передающие категорию «смысл».
Смысл в литературе возникает благодаря тождеству различного и различиям тождественного. Свойства и качества явлений выявляют текучесть, релятивность, гипотетичность. Категория «возможного» становится центральной в разделе, посвященном роману Р. Музиля «Человек без свойств». По тонкому замечанию Н. Павловой, «жизнь, по Музилю, всегда двусмысленна: что-то в ней не соответствует тому, что казалось безусловным».
Смысл рождается в австрийской литературе как арена встречи «своего» и «чужого». Австрийским стало то, что «сумело впитать многоголосие разных культур, духовность многих народов…» Многоголосие связано с подвижной точкой зрения, с умением взглянуть на себя со стороны. В этой точке встречаются традиции русской и австрийской культур. Навязанный исторической ситуацией и обусловленный многонациональностью «Дунайской империи» диалог был и внутренней потребностью австрийских писателей разных веков.

На предпоследней странице, читатель встречает сигнальное сочетание слов, итоговое для книги; «положительный смысл». Н. Павлова убеждена в наличии «положительного смысла» в австрийской литературе. Рискованное утверждение, если вырвать его из контекста и погрузить в современный постмодернистский теоретический контекст. Однако каждое слово итоговой формулы обосновано и подтверждено. Основная мысль исследования может быть представлена в виде смыслопорождающей триады:
Тезис: в австрийской литературе жизнь традиционно изображалась как «установленный и нерушимый порядок». Одна из очевидных констант австрийской культуры – доверие к жизни и оптимизм. Однако национальная литературная концептосфера, подобно национальному культурному миру в целом, – система, включающая связки антиномичных концептов и констант¹. По точному замечанию Павловой, «…вера в установленный твердый порядок – лишь одна сторона представления о реальности в австрийской литературе» (с. 310).
Антитезис: в австрийской Литературе существует и «прямо противоположное начало». «Жизнь, вызывавшая к себе доверие, представала одновременно способной к превращениям – многоликой, неустойчивой, нетвердой, зыбкой» (с. 310). Такова вторая константа австрийской литературы, органически связанная с первой.
Синтез: «Но если так, если покрывшая все, как чехлы на мебели, «материя», заслонила жизнь вещей и смысл человеческого существования, если утрачено значение «порядка», то не обнаруживается ли в австрийской литературе наперекор и вопреки этому второе спасительное качество воспринятой ею реальности? – Потрясения освободительны. Нетвердость рождает способность к превращениям, зыбкость скрывает в себе положительный смысл» (с. 310).
Автор размышляет не о каком-то особенном «австрийском смысле» в литературе. Внимание Н. Павловой сосредоточено на «австрийских» сочетаниях, комбинациях, формах смысла, созвучных русской литературной традиции.
В. ЗУСМАН
г. Нижний Новгород

1. См.: Зинченко В. Г., Зусман В. Г., Кирнозе З. И. Межкультурная коммуникация. Системный подход. Нижний Новгород: Изд. НГЛУ им. Н. А. Добролюбова, 2003. С. 125. [↩]