Мысль и прозрение

Г. Ратгауз

МЫСЛЬ И ПРОЗРЕНИЕ

А. В. Карельский, Хрупкая лира. Лекции, статьи по австрийской литературе XX века. Составитель Э. В. Венгерова, М., РГГУ, 1999, 303 с.

Редко встречается сочетание аналитического дара с даром художественным в такой высокой степени, в какой им обладал Альберт Карельский. Новое свидетельство тому – недавно изданная книга «Хрупкая лира», где собраны его исследования и критические этюды об австрийских поэтах и писателях XX века – Гуго фон Гофманстале, Райнере Мария Рильке, Франце Кафке, Роберте Музиле, Германе Брохе и некоторых других. Карельский предстает в этой книге и как замечательный переводчик (в книгу вошли его переводы лирики Рильке, Ингеборг Бахман и обширных фрагментов из дневников Музиля).

Первый этюд посвящен одному из кумиров литературной Вены на рубеже XIX-XX веков – Гуго фон Гофмансталю, блистательному драматургу, прославившемуся в качестве либреттиста Рихарда Штрауса, поэту, новеллисту и эссеисту. Гофмансталь был законченным эстетом, но Карельский привлекает особое внимание к его «Письму лорда Чэндоса» (1902). Хотя оно и написано в форме искусной стилизации от лица английского вельможи эпохи Возрождения, исследователь усматривает здесь попытку вырваться из замкнутого круга эстетизма, недовольство существованием в чисто эстетической сфере, что говорит о большой проницательности Гофмансталя.

Райнер Мария Рильке всегда – наряду с Гельдерлином – принадлежал к любимым поэтам Карельского. Недаром так много стихотворений его приводится в немецком оригинале. Наделенный тонким и щедрым чувством звуковой гармонии, Карельский (и сам втайне писавший стихи) особенно ценил завораживающую мелодику ранней книги Рильке «Часослов». Его волнует «музыкальная стихия, звуковая аранжировка стихотворения» (с. 67). Вместе с тем исследователь стремится раскрыть те причины, по которым Рильке так притягивала Россия (отзвуки русских впечатлений мы находим даже в поздних «Сонетах к Орфею»). Это не только величие и суровость русской природы (нечто подобное Рильке находил и в природе Скандинавии, которой также посвящен ряд его ранних стихотворений). Еще больше волновало его другое. «Русская культура бесконечно далека от эстетской игры, она бытийно серьезна, она воспринимает себя как служение, служение- высшему нравственному закону. Символом этого стал для Рильке прежде всего Толстой» (с. 80). И действительно, толстовское начало ясно чувствуется в «Книге нищеты и смерти» (третья часть «Часослова»).

В подвалах жить все хуже, все трудней.

Там с жертвенным скотом, с пугливым стадом

Схож твой народ осанкою и взглядом.

Твоя земля живет и дышит рядом,

Но позабыли бедные о ней.

(Пер. В. Микушевича.)

Впечатляющие страницы посвящены «Новым стихотворениям» Рильке (две части, 1907 и 1908), созданным в Париже под явным воздействием Родена. Карельский, чтобы точнее передать немецкий термин «Ding- Gedicht», вводит смелый неологизм: «стихотворенье-предмет». То есть стихотворение, где внешний мир изображен с такой же безупречной наглядностью, как в творениях

изобразительного искусства. При этом «образ «предмета» у Рильке имел склонность разрастаться до размеров космоса (или вмещать его в себя – как угодно)» (с. 88). Позднее подобное восприятие мира будет очень близко Пастернаку («И через дорогу за тын перейти/Нельзя, не топча мирозданья»).