Можем ли мы договориться?

Идея новой журнальной рубрики «Политический дискурс» возникла до бурных политических событий последнего времени. «Дискурс» — «чужое слово» на страницах «Вопросов литературы», и оно предполагало, что мы приглашаем авторов сторонним взглядом литератора и филолога посмотреть на ход политических дискуссий, оценить степень их диалогичности, интонационную уместность и речевую точность. Соответственно, главный вопрос рубрики в отношении современных политиков был бы таким: «Могут ли они договориться?»

События рубежа 2013-2014 годов с катастрофической очевидностью подсказали негативный ответ: не могут. И стало ясно, что стилистикой и риторикой ограничиться невозможно, что в современном политическом дискурсе нарушены какие-то важнейшие условия, делающие разговор и договор возможными, предполагающие необходимую степень взаимного доверия, уважения, согласия принять гарантии… Слово «гарантии» теперь годится лишь для комической репризы и демонстрирует, как стремительно в современном мире слова меняют или даже утрачивают значение.

Да и сторонним такого рода сегодняшнее обсуждение трудно представить, поскольку разговор в третьем лице явно сменился на первое лицо: «Можем ли мы договориться?»

И раньше было ясно, что обсуждение у нас идет как-то не так, что окрашенное местным колоритом любое ток-шоу превращается в крик-шоу, где основной риторический прием — не дать оппоненту закончить ни одной фразы, договорить ни одной мысли. Да если он и договорит, то кто ж его слушает? И так понятно, что будут говорить те, кто стоят справа от ведущего, и что им возразят стоящие слева. И оттуда, и отсюда долетают, задевая сознание, лишь оскорбительные фиоритуры. А тема — она давно известна, как и то, что, поговорив (точнее — покричав), каждый останется при своем, так сказать, мнении.

А поговорить? Это получалось плохо, а по мере обострения политических событий стало считаться и вовсе крамольным.

Показательна судьба двух выступлений в Киеве Михаила Ходорковского — краткой речи на Майдане и лекции в Киевском политехническом институте. Генпрокуратура РФ затребовала их текст, чтобы проверить, не содержится ли там чего-нибудь экстремистского. Это с одной стороны, а с другой (стороны стоят друг друга) — М. Ганапольский, комментатор с «Эха Москвы», признал оба выступления крайне неудачными, поскольку к раскаленной аудитории Ходорковский обратился с «округлыми фразами».

А вот подслушанный бытовой диалог:

— Путин сказал, что он ввел войска…

— Путин этого не говорил, наоборот, он сказал, что войска не были введены.

— Ну вот — он всегда врет.

— Подождите, так он сказал, что введены, или он врет, что не вводил? Одно из двух.

— Не ловите меня на слове.

Можно было бы эту спонтанную реплику спроецировать глубже в сознание, ее породившее: не заставляйте меня задумываться о слове, не заставляйте меня отвечать за свои слова. В политическом дискурсе — не только в бытовом, но и в официальном его изводе — это все не предполагается. Здесь даже старая дипломатическая мудрость: «Слова даны дипломату, чтобы скрывать свои мысли» — не подходит. Мысли теперь излагают с непререкаемой убежденностью, а вот их аргументация строится по принципу «не ловите меня на словах».

А почему бы и нет? Разве современный период культуры (постмодернизм?) не провозгласил, что означающее безнадежно разошлось со своим означаемым, что мы живем, а главное, мыслим и говорим в фантомном мире призраков, все еще бродящих в нашем сознании: гуманизм, коммунизм… Но ведь кое-что осталось: для одних — патриотизм, другие им, правда, возражают — глобализация, демократия…