Молодым товарищам

ИЗ ПИСЕМ СТУДЕНТАМ ЗАОЧНОГО СЕМИНАРА ЛИТЕРАТУРНОГО ИНСТИТУТА

ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!

Начиная с вами работу в качестве руководителя по творческим вопросам, хочу с первого же знакомства обратить внимание на опасность, которая подстерегает впереди любого одаренного поэта. Начну издалека.

Перед моим взглядом прошло великое множество юных стихотворцев. От вас они отличались только тем, что приходили в Литературный институт прямо со школьной скамьи, тогда как вы – люди гораздо более зрелые, люди с биографией, наконец, люди, которые и сейчас, будучи студентами, не оставляют своей профессии: среди вас есть техники, электромонтеры, преподаватели, актеры, железнодорожники, моряки, журналисты. Но внутренний мир поэта при всем различии оттенков всегда один и тот же: это умение быть счастливым от сознания, что сама жизнь – счастье.

В детстве все люди – поэты. Все дети глубоко чувствуют радость существования, но с годами человек часто утрачивает это стихийное чувство, и если бывает счастлив, то в редкие минуты удачи. Поэт же – это сердце, которое сумело пронести детскую радость сквозь всю свою жизнь, озаряя сердца других людей и вызывая в них ответные отблески. Вот почему поэт обществу не обходил. В нашем советском государстве, где борьба за счастье ведется уже не в одиночку, а всеми для всех и воплощается в сознательном строительстве грядущего, роль поэта особенно высока: он воспевает радость творчества миллионов людей, возбуждает в обществе гордость за их исторический труд и зажигает в человечестве ненависть ко всему, что пытается подорвать и опошлить великое переселение народов в коммунизм.

Пока художник не расплескал в себе этого драгоценного чувства радости и негодования – он поэт. Когда же чувство это улетучилось, а стихотворец делает вид, будто по-прежнему обладает им, он становится фальшив. Утрата этого чувства зависит от многих причин. Здесь не место перечислять их. Но об одной причине, очень характерной для многих молодых поэтов, необходимо сказать сейчас же.

Студенты первого курса, как правило, это юность, влюбленная в поэзию. Нет такой жертвы, на которую бы они не пошли, чтобы сделать свою работу достойной великого времени, Правда, техники у них «еще маловато, но этот недостаток искупается беспредельной преданностью их призванию – искусству стиха.

На следующих курсах студенты приобретают уже известную власть над поэтической формой. Искусство их еще продолжает быть зеленым, но становится глубже, музыкальнее, фразы пластичнее, слова более точными и впечатляющими. И тут начинается самое страшное: добрые знакомые, которых молодые авторы «зачитывают» своими стихами, делают им преувеличенные комплименты: «Ваня!. Помни, что ты Пушкин или в крайнем случае Есенин!» Они советуют Ване дать свои шедевры в журнал и нередко сами энергично помогают в этом, используя связи в редакциях,

И рот незрелые, хоте и неплохие стихи выходят в свет! Запах типографской краски, идущий от напечатанных строчек, еще так недавно ржавевших в ученической тетради, совершенно опьяняет нео-Пушкина или в крайнем случае нео-Есенина, а первый гонорар окончательно уносит его в межпланетное пространство. Кто теперь посмеет сказать ему, что в его стихотворениях не все благополучно? Если к тому же какой-нибудь сноб, предпочитающий зеленые плоды спелым, упомянет его имя в обзорной статье – к парню уже не подступись. Он окончательно уверовал в свою исключительность, он судит о классиках снисходительно, а современников и в грош не ставит. Теперь он учится в институте позёвывая и как бы делает одолжение преподавателям, когда посещает их лекции. Основная всепоглощающая задача его – печататься, печататься, как можно больше печататься!

Это уже начало конца. Такой студент поэтом не будет. Литературную суету он принимает за подлинную жизнь литературы и не предвидит того черного дня, когда примелькавшееся его имя вдруг попадет под удар критики, расправляющейся с халтурой, серостью или стандартом.

Много наблюдал я на своем веку таких скороспелых гениев, видел много погибших репутаций. Но знаю и других людей: эти не торопились стать знаменитыми. Они прекрасно понимали, что слава от них не уйдет: истинный талант всегда пробьется, затереть его в наших условиях невозможно, но легко можно самому погубить его, попавшись на удочку дешевой популярности, За литературную судьбу таких талантов я совершенно спокоен.

Дорогие товарищи! Я предупредил вас о тяжелой профессиональной болезни стихотворцев: аберрации. Человек не умеет взглянуть на свою работу со стороны. Происходит это главным образом от раннего печатания скороспелых произведений. Советую вам сделать из этого выводы,

А теперь давайте работать!

Э. П. ЗОРИНУ

Янги-Юль.

Уважаемый товарищ Зорин!

Вы принадлежите к числу людей, о которых можно сказать, что они «владеют пером». Но, судя по Вашему стихотворению «Бывает так», Вы далеки от самоуспокоенности. Позвольте же обратить Ваше внимание на некоторые маленькие погрешности в Ваших стихах и на один грех побольше.

Из мелочей укажу на однообразие рифмы: «торопливо – красиво», «занимался – преображался», «сказался – улыбался», «сумели – зеленели» и т. д. и т. п. Еще Пушкин говорил: «Гнушаемся мы рифмы наглагольной». Правда, он ею пользовался, но наряду с этим применял и такие по тому времени потрясающие, как «Чайльд-Гарольдом – со льдом». После Блока и Маяковского, совершивших громадную работу над открытием в поэзии новых созвучий, рифмовать стало и легче и труднее. Легче потому, что рядом с рифмой появился ассонанс и расширил возможность строки выражать мысль, труднее же потому, что рифмовать слова в одних и тех же падежных окончаниях теперь уже просто неприлично, ибо дело это не требует ни малейшей затраты творческих усилий: такие рифмы валяются под руками и поэтому тянут на банальность и штампы. Иногда, правда, Вы идете на смелые ходы. Например: «во сне – на столе» или «одолели – деревья», но я еще не понял, что это у Вас означает: поиски или просто неудачу?

О других мелочах подробно говорить рановато. Заметил я «нехороший сдвиг: «Тойто»: «Как будто он работой той». Но пока это случай единственный. Есть шаблонное выражение: «Жизнь кипит ключом», но так как, кроме этой одной фразы, других в этом роде не встретил, останавливаться на ней не стоит.

Есть, однако, у Вас один серьезный «недостаток: Вам свойственно слишком легкое решение темы. Вот стихотворение «Дом на пустыре». О чем оно? О том, что вот он – пустырь, а вскоре на нем вырастет здание. Но ведь Вы об этом сказали уже в заглавии! Что же прибавило к нему само стихотворение? То же «Лесовод». Человек прибыл с путевкой на лесное место, он лесовод и будет здесь работать. Ну, и что? Ну, и ничего. Лесовод. Далее: «Костер». Костер очень хорошая штука, без него плохо, а с ним замечательно. Ну, ну. Будем помнить.

Извините за деревянное изложение, но Ваши стихи дают для этого повод. Перечитайте под этим углом зрения «Новый город» или «Сон».

А между тем Вам же иногда удаются гораздо более глубокие вещи. Взять хотя бы «Не долгой жизнью умудренный». Это стихотворение насыщено чистым чувством и далеко не ординарной мыслью. Юноша завидует чьей-то большой и верной любви и сам мечтает найти такую же, быть достойным ее:

Чтоб чувство искреннее, раннее

В бездумной спешке не прожечь,

Чтоб горечь сердце мне не ранила,

Чтоб я не смог ее сберечь.

Любопытно, что для этого стихотворения Вы названии не нашли, – оно не укладывается в одно определяющее слово.

Пишите мне, Эдуард Павлович, присылайте новое.

Ноябрь 54.

Э. П. ЗОРИНУ

Янги-Юль.

Уважаемый Эдуард Павлович!

Прежде всего давайте условимся: Вы будете присылать в Литературный институт не по одному стихотворению, а в количестве по крайней мере пяти-шести, чтобы можно было успешнее следить за линией Вашего развития.

Теперь о стихотворении «Беглец». По заданию оно очень интересно: комсомолец, бегущий с целины, потому что испугался трудностей, – тема жгучая и, естественно, требующая такого же горячего лирического решения. Как Вы справились с этим?

Стихотворение начинается сухой и четкой информацией.

Тайком,

Собрав мешок заплечный,

Он тихо вышел на крыльцо.

Нагнав сугробы, ветер встречный

Колючий снег бросал в лицо.

Здесь все слова на местах, за исключением глагола «нагнав». Так как стихотворение называется «Беглец» и читатель, принимаясь за текст, крепко помнит заглавие, то фраза «нагнав сугробы» сначала воспринимается им как действие беглеца, и только потом при встрече с «ветром» читатель видит, что ошибся. Таких вещей с читателем делать нельзя: он уже споткнулся и потерял ощущение той четкости в информации, которой добивался автор. Напишите: «вокруг сугробы», и вопрос снят.

Затем Вы описываете движение беглеца по степи. Описано толково, но «тучи» срифмованы с «крадучись», тогда как в литературе принято говорить «краадучись». Далее-совершенно удивительная фраза: «То он со встречным разомнется»… Абсолютно непонятно, в чем дело? Далее – совсем не по-русски: «вне очередь собранье». Далее: ужасно звучит строка: «Лесрук», которую ритмически никто не прочтет «Лес рук».

Но дальше идут удачи:

Беглец ощупывал рукою

Перед собою каждый шаг.

 

Эмоционально хорошо проведен финал:

«Бежал! Бежал!» – сипела вьюга.

Заколыхнула сердце жуть –

Ни взгляда ласкового друга,

Ни теплой шутки в добрый путь…

И нет вдали ему спасенья.

За синью рек,

За далью гор

Все так же будет гнать презренье

И жечь лицо его позор.

Над стихотворением надо поработать. Речь идет не только о ляпсусах языка, но и о том, чтобы изложение побега было чем-то большим, чем просто толковым. Так ведь можно изложить и в прозе.

3.1.55.

Э. П. ЗОРИНУ

Янги-Юль.

Уважаемый Эдуард Павлович!

Вы, наверное, уже получили мое письмо относительно стихотворения Вашего «Беглец». Пишу вдогонку о двух других.

Стихотворение «Лесничий» очень приятно по своему таежному аромату, только вряд ли смола пахнет, как вино.

Живую картинку дают строки:

Здесь рысь была,

Здесь белка хлопотала,

Орехи шелушила про запас.

Но дальше возникает у Вас слово «мальчиш». Это что – неологизм или так у Вас в Янги-Юле говорят? Но уже по поводу ударения «веснушчатый» буду с Вами ссориться, поглядите в любом словаре – везде «веснушчатый».

Должен обратить Ваше внимание и на ошибку, свойственную, к сожалению, огромному большинству начинающих поэтов. Вы, как и они, не понимаете, насколько сильно ощущение паузы после строфы. Не слыша этой паузы и продолжая речь, как ни в чем не бывало, Вы сталкиваетесь с ощущением читателя, который эту паузу чувствует очень хорошо.

Весь день бродили.

Вечером, уставши,

Варили кашу с солью на воде.

Признаться, так вкуснее этой каши

Парнишка и не пробовал нигде.

Точка. Все. Привыкши уже к тому, что автор ведет меня от строфы к строфе и вместе с этим от мысли к мысли, я отчеканиваю в своем сознании строфу о каше и считаю вопрос о ней исчерпанным. Принимаясь за новую строфу, я жду новой авторской мысли. Вот она:

С дымком,

С каким-то привкусом особым,

Как этот лес, как все, что в том лесу…

Отец и сын сидят за полночь оба.

Поет уютно чайник на весу.

Итак, отец и сын, обладающие каким-то особым привкусом (хотя вряд ли автор пробовал их на язык), сидят оба за полночь. Так, что ли? Вы скажете, что тут после слова «в лесу» стоит у Вас многоточие, да к тому же две последние строки отодвинуты типографски на целый сантиметр вниз – но… у ритма в строфе своя грамматика. Его строй сильнее всех Ваших многоточий и чисто-бумажных пролысин.

В стихотворении «Станция Талая» есть тоже приятные места.

Например, такое:

Ровный,

красавец,

как стрелка зеленая,

Поезд несется.

Хорошо начало речи старика. Веришь в его говор, в его интонации, хотя и не веришь в ударение «окруженный».

Все же мой старый упрек в легкости решения темы остается в силе. Замысел любого Вашего стихотворения всегда несколько примитивен. Исключение – «Беглец».

Э. П. ЗОРИНУ

Янги-Юль.

Уважаемый Эдуард Павлович!

Очень порадовала меня Ваша правка стихотворения «Беглец» и «Лесничий». Значит, не зря работаем. В «Беглеце» уже нет строфических неполадок и неверных ударений. Но Вы добавили одно четверостишие, само по себе неплохое, но уводящее в сторону от главной темы. Вы пишете о дезертире:

Ему с рожденья лавры славы

Родные прочили в удел,

Но слава шла тому по праву,

Кто меньше всех о ней радел,

Кто беззаветно, без оглядки

Старался Родине помочь…

Зачем это? Ваша задача показать, как молодой, неустойчивый парень, каких немало, испугался трудностей на целине и бежал. Так было в прошлых вариантах. Теперь же, включив новую строфу, Вы ставите уже проблему одаренного человека, который слишком много внимания уделял славе, и поэтому жизнь на целине его совершенно не устраивала. Проблема, вообще говоря, интересная, но ей нужно посвятить специальное стихотворение. Здесь же она извращает Ваш замысел, меняя мотивировку побега: одно дело – бегство от трудностей, другое – стремление к деятельности, в которой человек с наибольшей силой может применить свое дарование. Конечно, бегство остается бегством и подлежит суровому осуждению, но кара тут будет разная. Талантливый скрипач, ставший трактористом, – это не очень великое достижение, и здесь общество виновато, пожалуй, не меньше самого беглеца. Читатель это почувствует и не сможет отнестись к беглецу так, как замышлял его автор.

Из мелочей хочу указать на банальное сравнение: «мысль, как гвоздь».

Стихотворение «Лесничий» стало после правки крепче, приятнее. Продумайте, однако, фразу о дедушке:

И без него представить невозможно

Мне этот лес, как друга без липа.

Тут все неудачно: и дед, который как бы является лицом леса (трудно воспринимается), и друг, который без лица (воспринимается просто мучительно!).

Отмечу строку о лесе:

Что сотня лет стоит.

Эти сотни лет подмечены, конечно, очень метко, но в данном случае они совершенно ни к чему – разве что для рифмы, иначе как же мальчонка ногами торопливо «засеменит»?

Все прочие стихи по-прежнему отличаются примитивностью, хотя в концовках Вы и пытаетесь приподнять их, вдохнув немного романтики. Вот, например, описание целины («Распутица», «Весна»). Описание скучное, монотонное, без малейшей изюминки, нет не только воображения, но и простой наблюдательности. Ну, что это за строки:

До полуночи гул и движение

Над землей обновленной стоит:

Здесь идет не на шутку сражение,

Не на шутку ведутся бои.

Серые, стертые слова, которые приходят в голову всякому. А дальше еще того хуже:

Вот гдедело!

Люблю я весеннее

Молодое раздолье полей.

Это – счастье,

Труда воскресение,

Это – праздник

Работы твоей.

Здесь пафос явно искусственный, и недаром возникает такой фальшивый образ, как «труда воскресение». Что это за воскресение? Как его понять? Умер у нас труд, что ли, и вот теперь воскресает? Или благодаря дальнейшему разъяснению («это праздник») его надо понимать как воскресный день, то есть выходной? Выходной день Труда? Что за нелепость! По-видимому, чувствуя, что стихотворение оказалось вне поэзии. Вы подшиваете к нему концовку из тех, что работают наверняка:

За околицей пары влюбленные

До рассвета встречают весну.

Так же, в сущности, написана и «Распутица»:

ЗИС’ы,

ГАЗ’ы,

МАЗ’ы

вдоль дороги…

И так далее, а в концовке:

И идут, соединивши руки,

Эти двое к солнцу напрямик.

Читать все это муторно: скулы сводит.

Под все это Вы еще подводите базу: «Мне почему-то всегда казалось, – пишете Вы, – что поэзия – это вообще нечто чуточку примитивно, ее основная цель – передать переживание, общее настроение. К стихотворению не предъявишь требований, которые предъявляются к рассказу.

Да, не предъявишь. Но разве требования к стихам скромнее, разве уровень их идейной высоты от этого снижается? Напротив. Запросы людей, тянущихся к поэзии, всегда выше тех требований, что предъявляются к рассказу. Стихотворение может заключать в себе сюжет, построенный по всем правилам новеллистической занимательности, но в отличие от новеллы оно должно поднять фабулу до широкого обобщения в самой сжатой, кристаллизованной форме. Но оставим в стороне рассказ. Разве в поэзии не должно быть мыслей? Разве стихам чужда мудрость? Сентенция? Афоризм хотя бы? Но если даже говорить только о переживаниях, так дайте хотя бы это! А какое переживание дает финал Ваших «Горячих ключей»?

Поселок все растет,

И говорят, что вскоре,

Примерно через год,

Здесь будет санаторий.

Что тут пережито? Это же информация для «Вечерней Москвы»! И за какие грехи русского стиха это нужно называть поэзией да еще на эту тему теоретизировать?

Не нужно писать только для того, чтобы писать. Если сказать не о чем, лучше молчать, а уж если решил поведать миру о своих чувствах, то о таких, которые могут его заинтересовать либо новизной, либо глубиной, либо, наконец, свежестью.

Э. П. ЗОРИНУ

Янги-Юль.

Дорогой Эдуард!

О Ваших новых стихах. «Цветы на камне» сделаны изящно, но уж очень пахнут старомодными стихами девяностых годов. Так мог бы написать даже Апухтин и уж во всяком случае Андреевский, если Вы такого помните. «Старые слова» написаны ясным, хорошим почерком, но первая половина – уютный быт солдата, вернувшегося с войны, сделана гораздо вкуснее, чем вторая часть, которая по замыслу должна была быть трагедийной. Трагедии не получилось – перед нами только план ее, чертеж, набросок. (Кстати: ударение в слове «унты» должно стоять на последнем слоге.)

Поэмка «Спитамен» привлекает внимание своей экзотикой. Однако сюжет ее не очень понятен. Солдат Спитамен и царь Эллады любят, оказывается, одну и ту же девушку, и царь готов уступить ее солдату в обмен на голову какого-нибудь согдинца, то есть соплеменника солдата. Так ли я понял? А если так, то на кой дьявол это нужно царю? Неубедительно! В сюжете поэм не должно быть натяжек, а если течение фабулы» – настолько неожиданно, что кажется натяжкой, значит дело в глубине ситуации или психологии героев, в таком случае необходимо распутать нить этой ситуации или узел душевных переживаний со всей тщательностью прозы. У Вас этого нет. Язык поэмы перегружен древностями и географией:

Яксарт (!) казненных принимал на дно

И бормотал,

От теплой крови пьяный –

Пил Зюлькарнай (!) согдийское (I) вино,

Добытое в подвалах Экбатаны (!).

Не обошлось дело без неправильных ударений (Ваша давняя беда). «Эллин», а не «эллин», «цену», а не «цену», «вилась», а не «вилась». Кроме того, имеются слова, которые мне, например, совершенно неизвестны, а Вы объяснения не даете. Что такое «силь»?

И там, где смыл дороги бурный силь.

Это не опечатка, ибо в конце поэмы повторяется строка слово в слово. Как понимать другое слово – «серпантин»? По-французски «серпантин» – буквально змея. В переносном смысле это бумажная цветная очень длинная лента, которую вместе с конфетти бросают в воздух на всяческих маскарадах и балах. Но как понять это слово в Вашем тексте:

И там, где смыл дорогу бурный силь.

Где вьется серпантин с вершиной вровень.

Две неясности в двух строчках. Не слишком ли много?

Гораздо ближе сердцу читателя «В кокандском оазисе». Сюжет абсолютно ясен, краски ярки, но приятны, очень смачно описана азиатская еда, хотя «кровавыми сгустками рдеет гранат», – очень неаппетитно и обязательно требует замены. Но с Вашей рифмовкой согласиться трудно. Вы построили поэму в форме двустиший с мужской рифмой (аа – вв). При таком строении надо избегать ассонансов, которые вообще-то в мужских кляузулах чувствуют себя неуютно, а уж тем более когда их ставят один под другим. В самом деле, что это за рифмы: «жизнь – синь», «задрав – игра», «пропал – тропа», «взяв – грозя», В новейшей поэзии, в частности у Маяковского, они встречаются через строчку наряду с женскими ассонансами, поэтому не режут слуха, но в Вашем случае, когда они идут парами, да еще в таком повествовании, в котором подчеркивается поразительная невозмутимость главного героя, – рифмы Ваши нервируют и мешают сосредоточиться.

Очень жаль, что Вы не можете прислать мне «Перевал» в самой распоследней Вашей редакции. Попробую поискать его у нас в архиве.

12. II. 59 г.

Э. П. ЗОРИНУ

Янги-Юль.

Дорогой Эдуард!

В сотый раз вынужден отметить Вашу изумительную работоспособность, редкое для молодого человека умение работать над вариантами. Я знаю, что замучил Вас своим синим карандашом, но так как Ваши вещи с каждой новой правкой становятся почти неузнаваемыми и все выше поднимаются к уровню подлинного мастерства, то, надеюсь, Вы не очень на меня в обиде? Лучшее – враг хорошему.

Начало поэмы «Перевал» (теперь «Обвал») стало значительно яснее и энергичнее. Развитие повествования довольно долгое время не вызывает никаких недоумений: все идет нормально до того эпизода, когда один альпинист держит на веревке другого и затем выпускает веревку из рук. Написано это прекрасно, однако совершенно непонятно, кто кого держит. Нужно не раз возвращаться к началу эпизода и предыдущим, а затем и последующим главам, чтобы выяснить, что Федор держал Геннадия. Происходит это оттого, что читателя путает кепка. Одиннадцатая глава заканчивается раскрытием переживаний Федора. В двенадцатой говорится о скалах. Тринадцатая же начинается описанием кепки, которую несет горный поток:

…Где-нибудь

Эту кепку бывалую

На стреме в последний раз закружит,

В реку вынесут воды талые,

В реку,

Где путь караванный лежит.

И, вытащив невод упругий на сушу,

Ее, намокшую, люди найдут –

Выбросят?

Или усопшую душу

Словом ласковым

Помянут?

Очень хорошо, что гибель человека Вы показываете через деталь: кепку. Это берет за сердце сильнее, чем иное описание трупа.