Михаил Слонимский и Петр Павленко – история взаимоотношений, судьба романов. (По страницам непубликовавшихся писем)

В архиве М. Л. Слонимского (ЦГАЛИ СПб.) хранятся многочисленные письма к нему нерепрессированных писателей, и среди них письма П. А. Павленко 1931- 1938 годов ¹. В архиве Павленко (РГАЛИ) писем Слонимского нет – либо Павленко вообще не хранил писем, либо уничтожил их в пору массовых арестов в конце 1930-х годов. Его письма Слонимскому уцелели, как кажется, все; они немало говорят об авторе, но, пожалуй, и об адресате.

1. ЗНАКОМСТВО И ПЕРЕПИСКА

К моменту знакомства Слонимского с Павленко у каждого из них была определившаяся биография.

Михаил Леонидович Слонимский родился в 1897-м в Петербурге (точнее – в Павловске) в литературной семье; едва  закончив гимназию, воевал в первую мировую (с 1914-го по 1918-й), потом служил у Горького секретарем, готовился стать его биографом, но, начав всерьез писать прозу, службу бросил. Впервые напечатался еще в 1914-м, в 1922-м вышла его первая книга (рассказы) «Шестой стрелковый». Евгений Шварц, знавший Слонимского с молодости, вспоминал: «Ему лучше всего удавались рассказы о людях полубезумных, таких, например, как офицер со справкой: «Ранен, контужен и за действия свои не отвечает» (герой его «Варшавы»), И фамилии он любил странные, и форму чувствовал тогда только, когда описывал в рассказе странные обстоятельства. Путь, который он проделал за годы нашего долгого знакомства, – прост. Он старался изо всех сил стать нормальным. И в конце концов действительно отказался от всех своих особенностей. Он стал писать ужасно просто… И чувство формы начальное потерял, а нового не приобрел» ².

26 мая 1922 года К. И. Чуковский, знавший Слонимского еще ребенком, записал в Дневнике: «Чудесно разговаривал с Мишей Слонимским. «Мы – советские писатели, – ив этом наша величайшая удача. Всякие дрязги, цензурные гнеты и проч. – все это случайно, временно, не это типично для советской власти. Мы еще доживем до полнейшей свободы, о которой и не мечтают писатели буржуазной культуры. Мы можем жаловаться, скулить, усмехаться, но основной наш пафос – любовь и доверие. Мы должны быть достойны своей страны и эпохи». Он говорил это не в митинговом стиле, а задушевно и очень интимно» ³. Пожалуй, даже Федин в те годы так не формулировал существа своего отношения к «советской власти»…

«Серапионовы братья», заседания которых часто проходили в узенькой комнатке Слонимского в «Доме искусств», фактически просуществовали с 1921 по 1923 год, так и не став – в отличие от ЛЕФа, «Перевала», «Кузницы» – «юридическим лицом», как сказали бы теперь. У группы не было единой платформы (декларацию Льва Лунца ⁴разделяли отнюдь не все серапионы). Однако долгие годы сентиментальная память о первых годах содружества поддерживала контакты серапионов. По крайней мере трое из них (Федин, Слонимский и Тихонов) имели очевидный вкус к делам издательским и тем самым – литературно-командным. Об этом писал в, может быть, пристрастных воспоминаниях потомственный литератор Николай Чуковский, который посещал собрания серапионов, но официальным членом группы не стал: «Единство серапионов не раз помогало им в истории их отношений с другими группами литераторов. Прежде всего это сказалось внутри так называемого «старого» Союза писателей, возглавлявшегося Федором Сологубом. Они были приняты туда нехотя и сначала заняли самое скромное положение среди разных полупочтенных старцев, чрезвычайно себя уважавших. Но за какой-нибудь год они перевернули в Союзе все и, в сущности, стали его руководством» ⁵. В 1929 году союзы писателей Ленинграда и Москвы стали соответственно ленинградским и московским отделами Всероссийского союза писателей. Именно Слонимский, Тихонов и Федин стали главными деятелями ленинградского отдела ВССП, затеявшими вместе с лидерами московского отдела реформирование ВССП. Этим они оборонялись от идеологических агрессий РАПП, издательскую же независимость им давала кооперативная собственность: «Издательство писателей в Ленинграде» (ИПЛ) и московская «Федерация». (Главой первого был Федин. а в редакционном совете состояли, имея решающий голос, серапионы Слонимский, Груздев, Тихонов; секретарем совета служила легендарная подруга серапионов Зоя Гацкевич, ставшая женой серапиона Никитина.) Н. Чуковский рассказывает о дипломатическом умении серапионовских лидеров избегать жестоких ударов РАПП: «Старый» Союз писателей в Ленинграде был их главной цитаделью вплоть до создания «нового» Союза после ликвидации РАПП. Они установили дружественные и деловые связи с родственными им писателями в Москве, – сначала с Пильняком и Лидиным, потом с Леоновым и, наконец, с Павленко» ⁶.

Знакомство с Павленко – последнее звено в цепи литманевров, потерявших смысл после роспуска РАПП в 1932 году. Впрочем, у Слонимского деловое знакомство с полезным и набиравшим административную силу Павленко переросло в дружбу, продолжавшуюся до конца 1930-х.

Петр Андреевич Павленко был двумя годами моложе Слонимского и не имел военного опыта первой мировой. Он родился в 1899 году в Петербурге в скромной семье воинского писаря; но с 1900-го семья поселилась в Тифлисе. По окончании гимназии Павленко учился в Бакинском политехническом; в 1920 году он бросил институт и ушел в Красную Армию военным комиссаром. Согласно справке НКВД, Павленко подозревали в том, что в 1919-м он служил у белых⁷. Павленко утверждал, что состоял в РКП(б) с 1919-го, но документами подтверждался его стаж только с 1920-го⁶. В 1921-м он демобилизовался и служил в редакции тифлисской «Зари Востока» (первая его публикация в газете датируется 3 декабря 1922 года: заметка «Книга в ячейке»). В 1924 году в Тифлисе с ним познакомились серапионы Тихонов и Полонская. Елизавету Полонскую поразило, что молодой безвестный журналист «был в курсе всего, что делалось в литературе в Москве и Ленинграде. Он знал все журналы, всех редакторов» ⁸. В 1924-1927 годах Павленко работал в советском торгпредстве в Турции, одновременно являясь собкором «Зари Востока» и одесских «Известий»… Эренбург в мемуарах «Люди, годы, жизнь» вспоминал, как в 1926 году Павленко показывал ему Стамбул⁹. С 1928-го Павленко в Москве. Первый опубликованный им рассказ – «Лорд Байрон» – написан в соавторстве с Борисом Пильняком, которого он вскоре предаст. (Ахматова считала Павленко причастным к гибели Пильняка¹⁰.) Наверное, Пильняк познакомил его с перевальцами, и Павленко стал членом их литературной группы. Еще в начале 1930 года он подписывает коллективное заявление «Перевала» против нападок на группу, но быстро понимает, откуда и куда дует ветер, и в том же 1930-м выходит из «Перевала» ¹¹. Есть свидетельства, что в трагической судьбе перевальцев Павленко сыграл недобрую роль¹². Вступив в московский отдел ВССП, Павленко довольно быстро занял место в руководстве Союза. Ко времени его встречи со Слонимским собственно литературные достижения Павленко выглядели скромно: «Азиатские рассказы» (1929) и «Стамбул и Турция» (1930). У Слонимского, начавшего литературный путь раньше, они весомее: его неравноценные романы «Лавровы» и «Фома Клешнев» воспринимались как начало большой панорамы русского XX века ¹³. Воспоминания Слонимского о Павленко дают точную справку: «В начале тридцать первого года он появился в Ленинграде. Николай Тихонов познакомил нас («Павленко, тот самый»), а день- два спустя мы уже сидели в номере «Европейской гостиницы», и Павленко с огромной энергией доказывал, что необходимо сейчас начать большую литературную дискуссию, может был» выпустить книжечку «Разговор пяти или шести», в которой, в статьях пяти или шести писателей, надо бы обнажить все самые больные вопросы нашей литературы…» ¹⁴

Общие позиции по реформированию ВССП Павленко сформулировал в письме Слонимскому от 4 августа 1931 года. Оно написано во время отдыха на берегах Оки и содержало характерную приписку: «Я сижу в идиотском одиночестве на Оке, кормлюсь, молоком, лечу свою утробу, пытаюсь писать повесть о Парижской коммуне, давно задуманную, но пока хандрю, бездельничаю и скучаю. Приезжайте на Оку. Отличные места!» Вот программная часть письма:

«Сейчас, когда мы начинаем борьбу во главе союзных «масс» – надо будет иметь в виду, что нас облепят попутчики нашего дела. У нас появятся многочисленные союзники, и, наконец, за исключением одного-двух Эфросов ¹⁵, весь ВССП перевалит на наши позиции. Строительство таких литературных «гигантов», как ВССП, тяжело и, в общем, гиблое дело. Мне думается, что курс на разукрупнение или, скажем, на автономные творческие группировки внутри ВССП есть основное дело дискуссии. ВССП должен стать союзом соединенных штатов, федерацией группировок советских писателей-интеллигентов и таким образом, чтобы творческая дискуссия была основным видом постоянной будничной работы ВССП. Что касается дискуссии в Москве, то она никак еще не развернулась».

Московская дискуссия началась в сентябре; Павленко рассказал о ней Слонимскому в письме от 26 сентября 1931 года: «Приехав в Москву, я попал с корабля на бал, с москворецкого парохода на дискуссию ВССП, за неделю измотался в доску и только сейчас сажусь за письмо Вам, чтобы дружески отвести душу. Московская дискуссия была отвратительно интересной. Она вскрыла (неожиданно – удачно) многое из того, что никак не удавалось прощупать в течение года будничной работы внутри ВССП. Самое прискорбное, что никакого левого крыла не получилось, были отдельные левые выступления, друг с другом не связанные и иногда друг Другу противоречащие. Знаменательно, что вслед за правыми, навалившимися на «Соть» ¹⁶ и Гидроцентраль» ¹⁷, тот же ход, не подумав, сделали и левые. Между нами говоря, Леонова – конечно – трудно считать леваком, но хотя бы тактически следовало отвести от него удары правых. Лидин в предвидении конференции уехал до ноября на Дальний Восток, Огнев от дискуссии смылся в Батум, Всеволод ¹⁸ хитро промолчал, Бабель даже не появился на дискуссии, Малышкин выступать отказался. Соревновались хайты ¹⁹. На днях посылаем Вам стенограммы конференции, Вы прочтете их с увлечением. Сейчас, как никогда раньше, необходим «Разговор 5-6″, итоговый разговор, сплошные точки над i. Надо подвести черту под всеми разговорами и сказать какие-то простые и веские слова о путях творческого размежевания. И теперь такую книгу можно сделать и серьезнее, и значительнее, чем весною. Нужен творческий манифест, нужен вызов. Это очень страшно, конечно. Уже и сейчас на нас вешают всех собак, многие не подадут при встрече руки, целый ряд дружб на ущербе, но – в конечном счете – это все такая мелкая чепуха по сравнению с тем, что обязательно, ценою невозможной энергии, надо сделать… На моск. дискуссии я не могу насчитать ни одного выступления, за которое хотелось бы пожать руку. Гольцев ²⁰? Говорил почти правильно, но с таким ханжеством, что весь эффект правильности был утерян. Мстиславский? Да, хорошо. Но он как-то не кажется мне творцом, не знаю – почему. Стар, что ли? Остальные пороли чушь. Я, думаю, тоже. Я волновался, плохо говорил, был зол и говорил глупо. У меня есть внутреннее оправдание, что я хотел говорить хорошо, но это, конечно, не в счет. Произвели мы тут перерегистрацию. Вытряхнули 110 человек, и все это люди с двойными фамилиями. Прямо общество провинциальных трагиков: Дудоров-Ордынец, Потехин-Спокойный, Маклакова- Нелидова и т. д. и т. д. Но впечатления очистки Союза нет. По-видимому, надо чистить еще».

Книжка «Разговор пяти или шести» (в ней предполагалось участие, кроме Слонимского и Павленко, еще Тынянова, Тихонова, Вс. Иванова и, может быть, Олеши) так и не вышла, а материалы дискуссии в Москве и Ленинграде печатала «Литгазета».

2 ноября 1931 года «Литгазета» сообщила, что 40 писателей из ВССП (Москва и Ленинград) были приняты председателем СНК Молотовым (на снимке, напечатанном в этом же номере, Слонимский сидит рядом со вторым человеком партии).

Работая в ВССП, Павленко легко заводит контакты, перерастающие в дружбу, с лидерами РАПП Фадеевым, Авербахом, Ермиловым, бывает на Старой площади – в отделе пропаганды и агитации ЦК. Его сарказм зачастую становится циничным, а позиция аппарата – личной: «Я заседаю, злюсь, заседаю, пытаюсь удрать из Москвы… В литературе перерыв перед написанием очередной резолюции. О Замятине все подтверждается. Получены газеты с его многочисленными интервью – старик сорвался с цепи. Ну, пусть будет пухом ему земля эмиграции! ²¹ Но накануне история с Пильняком. Слышали небось? Вышла у нас «Седьмая Советская» ²², и вышла «Седьмая Сов.» в Париже. При сличении текстов легко обнаруживается разница, т. е. опять история с «Кр. Деревом» ²³. У нас в Союзе по этому поводу шум и скрежет зубовой. Есть настроения за исключение его из ВССП – за рецидивизм. Выборы мы свои откладываем на март. Как прошли Ваши? Кто Вы теперь? Генсек или Председатель или словчились и оказались свободным?» (январь – февраль 1932 года). В таком же тоне и приписка к письму от 4 марта 1932-го о смерти уволенного незадолго перед тем с должности главного редактора «Нового мира» В. П. Полонского: «Р. S. А Полонский-то? Упрямый человек: как сняли с «Н М» – так и умер. Теперь все говорят: «Неглупый, неглупый старик был».

Павленко не может жить без коридоров власти и в то же время клянет их – нет времени писать: «Тысячи дел, заседаний, хвороб и еще хаос с моей Коммуной, которая никак не хочет закончиться <…> Я болен, как сто тысяч калек. Союз висит ядром каторжника на голове и прочих оконечностях. А в это время ЛОКАФ ²⁴ хочет заделать меня своим секретарем. Мне же самому хочется очень немногого: 1) закончить Коммуну и 2) уехать с Тихоновым в Монголию, о чем уже стоит вопрос в секрет. ЦК. Между нами: «ЛГ» получила, но не будет печатать письмо Е. Замятина с очень формальным и сухим опровержением заметки «Руде право» (20 апреля 1932 года).

Летом 1932-го Слонимский побывал в Германии, собирая материал для повести о председателе правительства Баварской советской республики 1919 года Евгении Левине. Чтобы получить разрешение на эту поездку, он обратился за помощью к влиятельным друзьям, и в частности к вхожему в московские кабинеты Павленко; тот исправно информирует о продвижении дела (отметим, что после разрешения на поездку Слонимский и Павленко перешли на «ты») – «Поверьте слову, звоню и справляюсь ежедневно. Ответ всегда один: «Еще не выяснено». Говорил с Халатовым ²⁵, говорил на Старой площади, говорил с Леопольдом ²⁶. Его мнение, что он добьется решения вопроса в несколько дней» (начало февраля 1932-го); «На днях был у Рабичева ²⁷, спрашивал о Вашем деле, ответ недоумевающий: «Да ведь он же едет!» А сегодня получил из Уфы письмишко от Саши Фадеева, Вам привет и заботливая просьба ткнуться по Вашему делу еще кое-куда (адрес Саши – Уфа, ГПУ, т. Погребинскому ²⁸ для Фадеева). Но – по- видимому – все уже решено хорошо» (20 апреля).

Это первое упоминание Фадеева в письмах Павленко.

Адрес Фадеева, столь непринужденно названный Павленко, – первое упоминание об «органах» в его письмах и, понятно, не последнее. С Фадеевьм Слонимский переписывался с 1929 года, когда тот попросил у него что-нибудь для «Октября» и поинтересовался ходом работы над «Фомой Клешневым»²⁹. 10 ноября 1929 года Фадеев писал Слонимскому: «Я очень много времени потерял (и все еще теряю) на всякой литсуете и, когда вижу другого, вступающего на эту стезю, искренно скорблю. Понятно, Союза писателей Вам сейчас осиротить нельзя, но все остальное гоните, право, к такой матери – ведь это же зарез. Я на днях выезжаю за город, и тогда черта с два меня оттуда вытащишь. Право, очень советую Вам проявить здесь побольше упрямства и строптивости – хамства, наконец (я по опыту убедился, что хамство в таких вещах самое верное дело)». В начале 1930 года Слонимский пожаловался Фадееву, что запрещено новое, массовое издание его романа «Лавровы», 20 февраля 1930-го Фадеев ответил: «Разумеется, запрещение Лавровых для массовой серии это глупость и безобразие. Через 5 часов уезжаю на неделю в ЦЧО³⁰ (Воронеж и т. д.), поэтому не могу сейчас что-либо предпринять. Пока что я написал по этому поводу письма Стецкому³¹ и Лебедеву-Полянскому³² с просьбой о разрешении книги, а когда вернусь, продвину это дело до полной победы над «врагом». В 1933 году Фадеев и Слонимский перешли на «ты». Вскоре Фадеев обратился к Слонимскому с просьбой помочь издать роман Эльзы Триоле «Бусы» без купюр, сделанных редактором ИПЛ; купюры были сокращены – остались только вымарки Горлита: «Зная щепетильность автора, я просил издательство либо через Главлит добиться отмены этих вычерков, либо согласовать их с автором. Оставив соответствующее письмо Волину³³, я уехал на Дальний Восток. По приезде узнаю, что книга попросту разобрана и не выйдет. Два или три раза я писал в издательство о том, что считаю это неправильным и что исправления Горлита теперь согласованы мною с автором, но до сих пор нет никакого ответа. Чувствую себя очень неловко, потому что если бы не я, книга давно бы вышла в свет с некоторыми горлитовскими поправками. Очень прошу тебя выяснить, нельзя ли восстановить эту книгу».

В послевоенное время, когда Слонимский утратил положение в аппарате Союза писателей, его отношения с Фадеевым окончательно испортились; о своих обидах на генсека Союза писателей он рассказал в не опубликованных при жизни воспоминаниях ³⁴.

В связи с поездкой Слонимского в Германию Павленко попросил его найти переводчицу своих книг на немецкий. В воспоминаниях Слонимского об этом рассказано так: «- Пусть Фега пришлет фиги. Имя переводчицы его вещей на немецкий язык было Фега, и оно навело его, очевидно, на фиги… Не какой-нибудь там галстук, а фиги. «Добропорядочному» шаблону он предпочитал хотя бы и курьез» ³⁵. Строки из писем Павленко лета 1932 года позволяют судить о точности мемуариста: «В Берлине живет фрау Фега Фриш, переводчица <…> Если у тебя окажется время и будет охота, повидайся с ней»; «…спасибо тебе за возню с моей Фегой. Наверно, противная баба. Марок она мне, конечно, не пришлет, посылки тоже. Вот, сволочь!»; «Обидно, что ты не доконал эту мою суку Фегу Фриш. Ну, я ее пройму!»; «Если можешь пхнуть мою Фегу – то пхни. Посылку она прислала, но пищевую, чего не просил. Убеждаю ее отказаться от забот и перевести все на Торгсин – мнется. Если можешь – пхни ее ногой»…

В апреле 1932-го был распущен РАПП и началось создание единого Союза советских писателей. В воспоминаниях Н. Я. Мандельштам рассказывается, как в день объявления о роспуске РАПП она навестила гостившего в Москве у Павленко Николая Тихонова (Мандельштамы и Павленко жили в одном доме): «Я застала Тихонова и Павленко за столом, перед бутылочкой вина. Они чокались и праздновали победу. «Долой РАППство», – кричал находчивый Тихонов, а Павленко, человек гораздо более умный и страшный, только помалкивал…» ³⁶ Павленко и Слонимского ввели в Оргкомитет Союза писателей (в нем было 25 человек: А. М. Горький – почетный председатель, реальным главой он стал не сразу; И. М. Гронский – председатель, В. Я. Кирпотин – секретарь). Вскоре Павленко был утвержден кандидатом в члены Президиума Оргкомитета; он легко отказался от прежней своей идеи Союза как сообщества автономных творческих групп, сработался с Горьким, понравился ему, и тот привлекал его ко многим своим проектам, – Павленко принимал очередные обязанности, а про себя кряхтел. Слонимский не мог бывать на заседаниях Оргкомитета так же часто, как живший в Москве Павленко, и тот его понимал: «Если Оргкомитет станет вызывать – плюнь и сиди дома. (Впрочем, последний Оргк. был у Горького, в присутствии Лазаря Моис. Было интересно.)» (15 августа 1932 года). Каганович тогда- третье, а может быть, и второе лицо в партии, и Павленко лестно называть его по имени-отчеству. Характерно, что он ничего не пишет о встречах со Сталиным в доме Горького, – это не для почты (Павленко суперосторожен – в письмах 1936-1938 годов нет, например, и намека на аресты, даже в писательской среде). Но рассказывать безопасные вещи о, Сталине Павленко любил (он вообще славился как рассказчик). В дневниках К. Зелинского записано:

1. ЦГАЛИ СПб. Ф. 414. Оп. 1. Ед. хр. 46, 47. В фонде Павленко в РГАЛИ хранится лишь одно письмо к нему И. И. Слонимской от 8 октября 1938 года (Ф. 2199. Оп. 3., Ед. хр. 166).[↩]
2. Евгений Шварц, Живу беспокойно… Из дневников, Л., 1990, с. 283.[↩]
3. К. Чуковский, Дневник. 1901-1929, М., 1991, с. 210.[↩]
4. Ее полный текст см.: «Вопросы литературы», 1995, вып. IV, с.321-325.[↩]
5. Николай Чуковский, Литературные воспоминания, М., 1989, с. 90.[↩]
6. Там же.[↩][↩]
7. »Счастье литературы». Государство и писатели. 1925-1938. «Документы», с. 226- 227. [↩]
8. «Воспоминания о Н. Тихонове», М., 1986, с. 146.[↩]
9. Илья Эренбург, Люди, годы, жизнь, т. 2, М., 1990, с. 339.[↩]
10. См.: Лидия Чуковская, Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962, т. 2, М., 1997, с. 188.[↩]
11. Г. Белая, Дон Кихоты 20-х годов, М., 1989, с. 340, 342, 351.[↩]
12. См.: Семен Липкин, Жизнь и судьба Василия Гроссмана; Анна Берзер, Прощание, М., 1990, с. 7.[↩]
13. Отмечу попутно, что Илья Эренбург, очень чуткий тогда к «литшабесгойству», как он называл выполнение «госзаказа», похвалил «Лавровых» в письме к их автору, но потом ни словом не обмолвился о «Клешневе».[↩]
14. Мих. Слонимский, Книга воспоминаний, М.-Л., 1966, с. 232.[↩]
15. Художественный критик Абрам Маркович Эфрос (1888-1954) был активным деятелем ВССП еще до прихода туда Павленко.[↩]
16. Роман Л. М. Леонова (1929).[↩]
17. Роман М. С. Шагинян (1930-1931).[↩]
18. Иванов.[↩]
19. 15 сентября 1931 года «Литгазета» напечатала статью критика Давида Хайта «О тучах на безоблачном небе», посвященную творческой дискуссии в ВССП.[↩]
20. Критик Виктор Викторович Гольцев (1901-1955) откликался рецензиями на все книги Павленко.[↩]
21. См. об этом: Б. Я. Фрезинскии, Замятин в архиве М. Слонимского.-«Новое литературное обозрение», № 19 (1996).[↩]
22. Очерки Б. Пильняка о Таджикистане (впервые печатались в «Известиях». № 281, 288, 294, 296, 312 и 328 за 1930 год; резко критиковались в статье «Пильняк в роли краеведа» – «Литературная газета», 10 июня 1931 года).[↩]
23. Речь идет о развязанной в 1929 году кампании травли Б. Пильняка за публикацию в берлинском издательстве «Петрополис» повести «Красное дерево», впоследствии вошедшей в роман «Волга впадает в Каспийское море», опубликованный в СССР.[↩]
24. Литературное объединение Красной Армии и Флота.[↩]
25. Артемий Багратович Халатов (1894-1938, расстрелян) – влиятельный издательский деятель, член коллегии Наркомпроса, председатель правления Госиздата.[↩]
26. Леопольд Леонидович Авербах (1903-1937, расстрелян) – генеральный секретарь РАПП.[↩]
27. Наум Натанович Рабичев (1898-1938, расстрелян) – влиятельный издательский деятель, директор Партиздата.[↩]
28. Матвей Погребинский – крупный деятель ГПУ-НКВД, занимавшийся проблемой перевоспитания преступников; автор книги «Трудовая коммуна ОГПУ», вышедшей с предисловием Горького; застрелился в разгар террора, оставив откровенное письмо Сталину (см.: Вяч. Вс. Иванов, Почему Сталин убил Горького? – «Вопросы литературы», 1993, вып. I, с. 111-112).[↩]
29. ЦГАЛИ СПб. Ф. 114. Оп. 1. Ед. хр. 53. Далее письма Фадеева приводятся по этому фонду.[↩]
30. Центральный Черноземный округ, возглавлял его тогда И. М. Варейкис (1894- 1938, расстрелян), любивший общаться с писателями; Павленко также часто ездил к Варейкису [↩]
31. Алексей Иванович Стецкии (1896-1938, расстрелян) – в 1930-1938 годах зав. Агитпропом ЦК ВКП(б).[↩]
32. Павел Иванович Лебедев-Полянский (1881-1948) – в 1921-1930 годах начальник Главлита.[↩]
33. Б. Волин (Борис Михайлович Фрадкин; 1886-1957) – партийный публицист, напостовский критик; начальник Главлита.[↩]
34. См.: «Звезда», 1997, № 8.[↩]
35. Мих. Слонимский, Книга воспоминаний, с. 243.[↩]
36. Н. Я. Мандельштам, Воспоминания, М., 1989, с. 225.[↩]