«Меж контуром и запахом цветка» (Из истории методологических исканий 1910-х годов)

«Есть тонкие, властительные связи / Меж контуром и запахом цветка…» – писал В. Брюсов, и тут приходят на память «Соответствия» Бодлера, в чьем влиянии Брюсов позднее признавался, чьи стихи сам переводил. Это – еще одно «соответствие», не отмеченное до сих пор, кажется, еще никем из комментаторов брюсовского стихотворения.

А в то же время мы можем говорить и о соответствиях не только внутрипоэтических, но и более широких, между литературой и наукой о ней. Первая треть XX века была временем не только художественных открытий, но и становления поэтики как науки, которая развивалась, как никогда до этого тесно соприкасаясь с живым литературным процессом. И мы вправе говорить об этом времени как о едином периоде, несмотря на всю его неоднородность: многие идеи, теперь известные как родившиеся в 1920-е годы, имеют истоками предшествующее десятилетие, а в современных исследованиях возрождаются или открываются заново идеи, высказанные еще в начале прошлого века. Это было время, когда интереснейшим образом соединялись стремление критики овладеть научной методологией (а для начала – выработать ее), критика, как никогда (ни до, ни после того), была близка к поэтике, а с другой стороны, предельная субъективность критики, зачастую декларированная как осознанная позиция (и тут опять-таки соответствие с тем, что происходило в самой литературе). Другое дело, что многое из методологических исканий этого времени оказалось потом забытым, труднодоступным, а кое-что остается пока и вовсе неизвестным. Тем важнее кажется восстановить научные дискуссии 1910-х годов. Речь пойдет, конечно, лишь о некоторых из них – тех, что относятся, пожалуй, к числу наименее изученных, но в свое время заметных. То же можно сказать и о главных «героях» этих дискуссий.

* * *

«…Все наши формалисты так или иначе учились у Недоброво» ¹ – так записал слова Ахматовой П. Лукницкий. Что же стоит за этим свидетельством Ахматовой? Кажется, к тому времени, к какому относится эта запись в дневнике Лукницкого, уже мало кто помнил о, Недоброво даже как поэте, тем более – о его филологических опытах. (Исключение составляет В. Жирмунский, и это не случайно, но об этом еще речь впереди.) И снова, как и всегда в случае с Недоброво, о многом его современники не могли не то что помнить, а и просто знать: опубликована была лишь одна его стиховедческая статья и несколько отчетов о деятельности петербургского Общества ревнителей художественного слова. Однако эта статья («Ритм, метр и их взаимоотношение») в свое время получила отклики в печати (что вообще редко бывает со статьями) и последующего забвения не заслуживала, как написал об этом в наши дни М. Гаспаров ².

Между тем в истории формирования в России поэтики как науки стиховедению принадлежит особая роль, не до конца еще осмысленная и в наше время. Это относится к многочисленным стиховедческим штудиям начала XX века. Как пишет об этом С. Гиндин, «классическим разработкам 1910 – 1930-х годов должен был предшествовать какой-то не вполне осознанный и учтенный пока в истории отечественной филологии этап разработок априорных и предсказующих…

Начало этого классического этапа связывается обычно с выходом книги А. Белого «Символизм». И такая привязка вполне справедлива: именно собранные во второй части этой книги статьи о стихе стали образцом либо стимулом для молодых умов, склонных к занятиям теорией художественного слова.

Но… для пионерской работы они чересчур систематичны и фундаментальны… А для систематического исследования они слишком оторваны от традиции, не имея ни в постановке задачи, ни в методах исследования практически ничего общего с работами о русском стихе, выполненными в конце XIX в. Поэтому, если бы оказалось, что классическому периоду, «поэтике восхищения» предшествовал период «поэтики предвосхищения», в последнем стало бы возможным искать и недостающее промежуточное звено между Коршем и Белым, между Потебней и Шкловским, подготовку того решающего скачка, который был произведен «Символизмом» в развитии русского стиховедения и поэтики» ³.

«Между Коршем и Белым» С. Гиндин справедливо помещает Брюсова, приводя признание самого Белого, что статьями в «Символизме»»обязан, конечно же, Брюсову ⁴.

В этом контексте любопытно еще раз обратиться к статье Недоброво, который, правда, не признавался, что своими стиховедческими разысканиями обязан, конечно же, Белому (больше того, в некоторых черновых набросках стиховедческих статей, оставшихся неоконченными, находим полемику с Белым). Но и пройти мимо опыта Белого, естественно, не мог.

У статьи «Ритм, метр и их взаимоотношение» мог быть и другой заголовок: «Апология ритма». Может быть, и так: «В защиту ритма». По самому пафосу статьи видно, что даже после «Символизма» Белого понятие ритма еще нуждается в защите и что иерархия между метром и ритмом не прояснена.

Для чего нужно было установить эту иерархию и от чего Недоброво (если мое предположение верно) защищает ритм?

Думать так заставляет заявление о своевременности постановки вопроса о ритме и метре, с которого начинает свою статью Недоброво: «…теперь русский поэт должен задумываться над этим взаимоотношением». Почему? На смену «художническому произволу», по мысли Недоброво, приходит в современном искусстве «канон». «…А так как пока не выработано другого, кроме метрики, цельного канона размеренной речи, право поэта на свободную ритмику может быть взято под сомнение, а вернее, так: право будет признаваться, но пользование им станет, пожалуй, почитаться досадною суетливостью и неблагообразием» ⁵. Здесь – отголоски опубликованной номером раньше в тех же «Трудах и днях» статьи В. Пяста «Нечто о каноне», а также статей Вяч. Иванова «Мысли о символизме» и А. Белого «О символизме». Белый, как пишет Гаспаров, ссылается в разделении метра и ритма на еще не опубликованную статью Недоброво, а статьи Иванова и Белого были обнародованы раньше «Трудов и дней» на заседании ивановского Общества ревнителей художественного слова. М. Гаспаров напоминает, что на том заседании произошло размежевание Городецкого, Гумилева и Кузьмина-Караваева с символизмом, что фактически означало начало акмеизма. Таким образом Гаспаров показывает, как поднятый в статье Белого «вопрос о соотношении стихийного и сознательного вписывается в статье Белого в контекст очень широкой принципиальной проблемы – ни много ни мало, проблемы сущности истинного символизма» ⁶.

Как это связано со статьей Недоброво? Для Белого, говорит Гаспаров, «творческий опыт и его теоретическое, научно- описательное осмысление соотнеслись в его сознании, как ритм и метр в концепции Недоброво» ⁷.

Хотя бы уже поэтому важно подробно рассмотреть эту концепцию. Статья Недоброво содержала по крайней мере два принципиально новых для поэтики начала XX века положения и подходила к третьему. Рассмотрим их по порядку, по возможности в том историческом контексте, в какой погружает их М. Гаспаров, кое-что по возможности конкретизируя, а в чем-то повторяя положения Гаспарова и Недоброво, исходя из того, что и та и другая статьи до сих пор еще довольно труднодоступны, в особенности статья Недоброво.

Итак, три важные проблемы, поднимаемые в статье Недоброво: 1. Соотношение метра и ритма. 2. Сущность русского стиха. 3. Различие между поэзией и прозой.

1. РИТМ И МЕТР

Проблема, которая, собственно, и дала заголовок всей статье. Почему после «Символизма» Белого все же оставалась потребность снова поднять вопрос о ритме и метре? Во- первых, концепция Белого хотя и была принята, как пишет Гаспаров, в том узком кругу, на который и была рассчитана, но, по-видимому, до полного ее усвоения более или менее широкой аудиторией было еще далеко. Например, Н. Лернер, рецензируя вышедшую в 1914 году книгу Н. Шульговского «Теория и практика поэтического творчества», упрекает автора в том, что ему «остались непонятны взаимные отношения ритма и метра», и рекомендует «его вниманию замечательную статью Н. В. Недоброво… который, развивая мысль Андрея Белого, показал, что необходимо перестроить русскую метрику и ритмику» ⁸.

Как видим, связь статьи Недоброво с книгой Белого в сознании современников была очевидной. Но Недоброво делает следующий после Белого шаг. Белый впервые ясно сказал о разнице между метром и ритмом. Вот как излагает Недоброво концепцию Белого: необходимо точно разграничить метр и ритм; для Белого ритм – выражение «естественной напевности души поэта» (ритм – это дух музыки), а метр – «уже совершенно точно кристаллизованная, искусственная форма ритмического выражения» (с. 17). По Недоброво, «А. Белый ясно видит разницу между ритмом и метром, но она еще больше, чем ему представляется, несмотря на то – и именно потому, – что во всем дальнейшем изложении он прямо противополагает метр и ритм, как признаки взаимоисключающие. А делать это можно только в предположении, что над метром и ритмом есть господствующее понятие… Над понятием метра и ритма господствующего понятия нет: метр – в области формальной отметки ударений и пауз; ритм – в естественной напевности души. Поэтому они и не исключают друг друга» (с. 17, 18). Это, по Недоброво, «признаки различного порядка».

Таким образом, Недоброво принимает определение ритма у Белого. Именно оно оказывается особенно близко Недоброво – понимание ритма как «естественной напевности души» поэта. Но эта же мысль, что называется, витает в воздухе рубежа XIX-XX веков. В раннем трактате «О искусстве» (1898; опубликована в 1899 году) Брюсов говорит, что самое главное в искусстве для художника – это наиболее полно и искренне выразить себя, а для читателя главное – это общение с душой художника. Как когда-то романтизм, так и искусство начала XX века вновь и с новой силой выдвигает на первый план фигуру автора, личности творца. Но уже в 1910-е годы (а может быть, и раньше) всеми решительно – поэтами, и критиками, и литературоведами – ощущается неадекватность нынешних методов обращения с этой категорией. Не с тем же ли доверием к авторской субъективности, личностности искусства связано и повышение субъективности в критических сочинениях? В этом смысле совпадают и личный тон многих статей Брюсова, Иннокентия Анненского, и почти декларированный, почти полемический тон статей А. Горнфельда, многих других…

Но литературоведение только еще ищет инструментарий, который позволил бы соединить точность анализа с уважением к каждому конкретному случаю, к тому, что позднее будет названо индивидуальным стилем, а пока называется то душой художника, то «внутренним поэтом» (так, задолго предвосхищая появление термина «лирический герой», обозначает эту категорию Недоброво в своей статье о Фете).

Теперь же он постулирует важность решительно всех формальных моментов в стихе: «…так как слово не является лишь значком представления, или понятия, но самою плотью духа, то, в соответствии с этим, каждое словосочетание представляет собою душевное движение. Содержание понятий передается, главным образом, качественною стороною звуков, но самое волнение духа – эмоциональный аккомпанемент всей духовной жизни – оно отпечатлевается в ударениях и паузах» (с. 16).

Вот это и есть, по Недоброво, ритм. Вместе с тем относительно методики его изучения, разрабатываемой Бельм в его «Символизме» и в московском ритмическом кружке, Недоброво испытывает сомнения. В черновых набросках статьи под названием «О возможности слогов сверх изображенных гласными буквами» он делает запись: «А. Белый – бестолков… наивный импрессионист. Он считает, что довольно отметить пиррихии» ⁹. (Нет нужды говорить, что здесь Недоброво несправедлив: ведь и его собственные ритмические изыскания шли во многом от Белого…) А в отчете о заседании Общества ревнителей художественного слова (посвященном теории стихосложения) так излагает свою позицию: «…защищая принцип свободы поэтического творчества, он (то есть пишущий эти строки сам Н. Недоброво. – Е. О.) осудил теоретические попытки свести теорию к слишком простым утверждениям, не покрывающим богатства поэзии» ¹⁰. В другой работе, которая осталась неопубликованной, он доказывал, что существует связь стихотворной речи с дыханием и эта связь такая: поэт управляет даже работой сердца и легких слушающего… Здесь же, в статье «Ритм, метр и их взаимоотношение», он говорит о том, что «метр в речи может быть отыскан формально, а ритм может быть признан лишь внутреннею восприимчивостью человека» (с. 17). Так делается шаг к тому, чтобы «включить» в сферу исследования некое третье начало (помимо произведения и автора) – воспринимающего. Не зря в первые годы учебы, прошедшие у Н. Недоброво в Харьковском университете, он слушал лекции А. Потебни. Это было в то время, когда зачинатель рецептивной эстетики еще не был, по мысли Недоброво, по достоинству оценен в Петербурге. Недоброво же, по- видимому, усвоил учение Потебни…

Но еще о метре и ритме. Если ритм – выражение естественной напевности души (по Белому, и в этом Недоброво с ним согласен), то метр – «это инерция ритма» (с. 22), говорит Недоброво. И тут уже несколько расходится с Белым.

Ритм и метр, говорит Недоброво, будучи явлениями разного порядка, друг друга не исключают, и, что интересно, «они могут быть совместно присущи одной и той же действительной речи, могут и как угодно расходиться. В этом отношении мыслимы три случая: 1) когда одна и та же речь оказывается и ритмичной и метричной, то есть, когда она удовлетворяет и напевному строю души и правилам метрики; 2) когда речь, удовлетворяя напевности души (являясь ритмичной), не может быть подведена ни под какую выдержанную схему стоп и цезур и, 3) когда речь со всеми ударениями и цезурами все-таки не удовлетворяет напевности души, не возбуждает в ней сладостного волнения, без которого нет стихотворной речи.

Рассмотрение этих трех исчерпывающих возможностей во взаимоотношении ритма и метра должно привести к решению вопроса: в чем прелесть стихов – в признаке ритма, или в признаке метра?» (с. 18).

Нетрудно догадаться, учитывая весь ход рассуждений автора, что для него ответ предрешен – конечно, в ритме. Все же он рассматривает три случая: совпадение метра с ритмом; «наличность ритма при нарушении метра»; и, наконец, «аритмия при соблюдении метра» (с. 18, 21). Самую многочисленную группу составляют стихи, относящиеся ко второму случаю. Совпадение метра с ритмом – явление редкое, и тут сложно «решить, что придает стиху очарование: ритм или метр» (с. 18). Однако Недоброво все же и этот вопрос решает в пользу ритма: «проявление его в метре заключается в выдвигании над другими отдельных ударений и пауз, тогда как перед лицом метрики каждое ударение и каждая пауза равны всем прочим ударениям и паузам» (с. 18). Значит, в соответствии с самим ходом рассуждений, ритм снова оказывается главенствующей категорией, метр – как бы вспомогательной, или просто, как было декларировано им выше, явлением другого порядка. «Я – ритмоман и противополагаю ритм метру»», – записывает он в том же черновике, где спорит с Белым, защищая ритм одновременно и от недоверия к творческой свободе поэта, и от возможного схематизма исследователей.

Однако Недоброво не отрицает метра. Это хорошо видно из последующих размышлений о случаях, когда «безусловно выдержанный метр, если он не оживлен ритмом… должен оставлять впечатление правильного раскачивания и соответственно неприятно действовать на душу». Снова мы видим, как здесь учитывается позиция воспринимающего, но важнее заметить другое: Недоброво, как бы предвидя возражения возможного оппонента, задается вопросом: так нужен ли стиху метр? Нужен, отвечает исследователь. Исходя из своего положения о метре как инерции ритма, он показывает эту работу инерции. «Волнение не останавливается сразу, вслед за прекращением действия вызвавшей его силы, оно продолжается, но скоро в нем исчезают следы отдельных воздействий, а все оно, распределившись по равнодействующей образовавших его сил, становится равномерным, по прямым радиусам расходящимся и легко измеряемым. Так бывает и в человеке: когда прекратится действие сильных порывов, гнувших выражения души в самые сложные формы, душа не сразу перестает колебаться, но колебания становятся ровными, инертными. Так и метр: в зависимости от характера ритма, его инерцией могут быть то ямбы, то хореи, то дактили и пр. Метрическая схема позволяет открывать равнодействующую ритма… Она часто является ключом ритма…» (с. 22).

Итак, апология ритма налицо, но она в то же время не отменяет метра. Он может быть полезен во многих отношениях – и для читателя с его определенными ритмическими ожиданиями, и для поэта – как инерция ритма, как «передышка» в работе духа – ритма; и, наконец, для исследователя, который, именно соотнося метр и ритм, получает возможность «прислушиваться» к индивидуальному ритмическому рисунку стихотворения.

Тут обнаруживается разница в позициях Недоброво и Белого. Позиция первого оказывается более широкой: «В ощущении Белого метр в стихе был досадной помехой, в ощущении Недоброво – полезной опорой. Именно это понимание инерции, возникающей не в отдельно взятой строке (как в восприятии Белого), а лишь в последовательности строк, оставляющих след в сознании и формирующих эстетическое ожидание, было воспринято Б. Томашевским (в более динамичной форме) и В. Жирмунским (в более статичной); термин Томашевского «ритмический импульс» (статья 1922 года «Проблема стихотворного ритма», перепечатана в «О стихе») явным образом восходит к «метру – инерции ритма» Недоброво» ¹¹, – пишет М. Гаспаров.

Другое дело, что в книге 1923 года «Русское стихосложение» Томашевский, формулируя соотношение метра и ритма, не ссылался на статью Недоброво, хотя включил ее в список важнейшей литературы по стиховедению, снабдив выходные данные ссылкой на изложение статей Недоброво и Чудовского в предисловии Г. Князева к книге Д. Гинцбурга «О русском стихосложении». Объяснялось ли это тем, что в начале 20-х годов «Труды и дни» были уже изданием более труднодоступным, чем книга Гинцбурга 1915 года? Или Томашевский намечает здесь как бы один из важных для него векторов в развитии современной науки о стихе? Как бы то ни было, все это говорит о том, что статья Недоброво реально «работает» в сознании стиховедов не только 10-х, но и 20-х годов. Больше того, указав, что Недоброво в ритмологии «идет дальше А. Белого», Князев считает работы А. Белого – Н. Недоброво – В. Чудовского – С. Лукьянова 1910-х годов началом нового этапа в стиховедении: «Так определилось в литературе предмета за последние годы новое направление в изучении русского стихосложения, существенно расходящееся с прежнею традиционною теориею его» ¹². В этот ряд Князев ставит и исследование Гинцбурга, начатое, по- видимому, еще в 1890-е годы, то есть раньше всех перечисленных авторов (Гинцбург умер в 1910 году, а его книга вышла в 1915-м).

1. П. И. Лукницкий, Встречи с Анной Ахматовой, т. 1. 1924- 25 гг., Paris, 1991, с. 295. [↩]
2. См.: М. Л. Гаспаров, Ритм и метр. Н. В. Недоброво в историческом контексте. – В кн.: «Шестые Тыняновские чтения», Рига – М., 1992, с. 142-150. Об истории публикации этой статьи см.: К. Ю. Постоутенко, Материалы Н. В. Недоброво в Отделе рукописей ГБЛ. – Там же, с. 136-141. [↩]
3. С. И. Гиндин, О предыстории русской научной поэтики первой трети XX в. – В кн.: «Анна Ахматова и русская культура начала XX века. Тезисы конференции», М., 1989, с. 83. [↩]
4. Там же, с. 84. [↩]
5. Н. В. Недоброво, Ритм, метр и их взаимоотношение. – «Труды и дни», 1912, N 2, с. 14. Дальше ссылки на эту статью даются в тексте с указанием страницы. [↩]
6. М. Л. Гаспаров, Ритм и метр Н.В. Недоброво в историческом контексте, с. 146-147. [↩]
7. Там же, с. 147. [↩]
8. Н. Лернер, Н. Н. Шульговский. Теория и практика поэтического творчества. Технические начала стихосложения. Изд. Т-ва М. О. Вольф. СПб. и М., 1914. – «Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива», 1914, т. II, N 5, стлб. 143-145. [↩]
9. РГАЛИ. Ф. 1811. Oп. 1. Ед. хр. 18, л. 21, [↩]
10. Litоtes [Н. В. Недоброво], Общество ревнителей художественного слова. – «Аполлон», 1916, N 2, с. 55. [↩]
11. М. Л. Гаспаров, Ритм и метр Н. В. Недоброво в историческом контексте, с. 146. [↩]
12. Барон Д. Г. Гинцбург. О русском стихосложении. Опыт исследования ритмического строя стихотворений Лермонтова. Посмертное издание с портретом автора. Под ред. и с предисловием Г. М. Князева, Пг., 1915, с. XXIII, XXIX. [↩]