Методология литературной критики Г. В. Плеханова

«САМООЧЕВИДНЫЕ ИСТИНЫ»

Литература о Плеханове полна парадоксов; Даже Луначарский мог объявить Плеханова «основателем марксистской критики» и тут же писать о его последовательном релятивизме в эстетике. Впоследствии подобная «амплитуда колебаний» становилась еще более впечатляющей: марксиста Плеханова иногда рекомендовали как критика, способного судить о писателе с позиций «дворянско-буржуазной» эстетики.

Теперь, правда, начинает преобладать «монистический» взгляд. Однако это не исключает парадоксов иного рода: теоретическое наследство Плеханова, утверждает А. Гиссельбрехт, «превалировало» в 30 – 40-е годы» в последнее же время советские эстетики и критики менее активно изучают это наследство, поскольку они вообще, мол, все реже апеллируют к социологии, глубоко интересуясь формальными изысканиями¹. Самое удивительное, что критик стал видеть ограниченность теоретико-эстетической системы русского марксиста именно тогда, когда в науке наконец-то начинает глубоко осознаваться ее богатство (и в частности, применительно к проблеме художественной формы).

А его тезис о «превалировании» – это ли не парадокс! Ведь вслед за лозунгами 20-х годов о «плехановской ортодоксии» в 30 – 40-е годы занимались преимущественно систематизацией «ошибок» Плеханова. Благожелательные выступления были единичными. Строго говоря, только юбилейный 1956 год положил начало серьезному, последовательному изучению научно-литературного творчества Плеханова.

Естественно, что пока сделано еще немного и менее всего – историками литературы, но изменилось главное – отношение к выдающемуся мыслителю. Пожалуй, особенно интересно, что это чувствуется не только в специальных работах о нем. Теперь уже в порядке вещей, когда автор критической статьи, рассуждая, скажем, о литературных влияниях в современной поэзии, обращается за «поддержкой» к соответствующим теоретическим положениям Плеханова. И это уж становится почти обязательным, когда речь заходит о специфике искусства, реализме, импрессионизме.

Теперь все чаще вспоминают позитивные оценки Ленина, считавшего Чернышевского и Плеханова олицетворением лучших демократических черт русской нации и ее культуры. Все охотнее цитируют слова Ленина о том, что созданное Плехановым в области философии – лучшее во всей международной литературе марксизма и оно «должно войти в серию обязательных учебников коммунизма» ².

Известно, что заблуждения и ошибки Плеханова в последние годы его жизни не поколебали высокого мнения Ленина о Плеханове. «Я знаю наверное, – писал В. Д. Бонч-Бруевич, – что до самых последних сознательных дней своих Владимир Ильич очень бережно относился к памяти Георгия Валентиновича и ко всему, что он написал… Я лично для него подыскивал статьи Георгия Валентиновича из старой «Искры», на которые он указывал как на образчик в идеологическом и литературном смысле. Наконец, я наверное знаю, что Владимир Ильич часто перечитывал произведения Георгия Валентиновича и вслух высказывался и в эти (20-е. – П. Н.) годы о величии ума и проникновенности творческого таланта Георгия Валентиновича» ³.

Но всегда ли ссылки на подобные оценки влияют на конкретное исследование плехановского наследства? Далеко не всегда. Подчас позитивные суждения и критические замечания современных исследователей как бы образуют два параллельных, независимых друг от друга ряда, хотя касаются одной и той же особенности теоретического мышления Плеханова.

В самом деле, ссылаясь на приведенное высказывание Ленина, охотно говорят о заслугах Плеханова в области исторического материализма и тут же скептически отзываются о его диалектическом методе, хотя Ленин имел в виду как раз плехановскую диалектику.

Пока еще опыт Плеханова как теоретика искусства в целом конкретно-исторически не осмыслен. Порой и в положительных суждениях о нем виден оттенок снисходительности, так сказать, исторического превосходства: это, конечно, талантливо, но уже устарело, все это нам давно и хорошо известно.

В. Асмус в свое время (и именно в годы «проработок» Плеханова) высказывал мысль, прекрасно объясняющую подобное отношение: «…современный искусствовед или критик легко может впасть в иллюзию, приводящую к недооценке заслуг Плеханова в области эстетики. Дело в том, что многие из обоснованных им положений настолько прочно вошли в содержание эстетики, оказавшись краеугольными и для всей науки об искусстве, что в настоящее время положения эти осознаются уже не столько в качестве идей Плеханова, сколько в качестве простых, почти самоочевидных истин. Нам трудно уже представить, насколько далеки эти идеи от самоочевидности, насколько трудна и сложна их кажущаяся простота и, главное, насколько велика роль личного творчества, личной одаренности и личной энергии Плеханова в обосновании этих идей, в их разъяснении, изложении и пропаганде» ⁴.

Какие же стороны эстетической системы Плеханова стали теперь «самоочевидными истинами», какова в этом роль «личного творчества» Плеханова, – ответить на эти вопросы – значит определить, во-первых, «удельный вес» плехановских работ в истории литературной науки и, во-вторых, осознать их непреходящее значение.

КРИЗИС ЛИТЕРАТУРНО-ЭСТЕТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ

Где исторические истоки и зародыши марксистской теории искусства и литературы? Современные исследователи утверждают: уже в деятельности Добролюбова, который к 1861 году исчерпал возможности революционно-демократической системы взглядов и на новом этапе своего развития шел к марксизму. Это так. Но до того, как эстетика окончательно нашла себе опору в научном материализме, прошло много лет, неблагоприятных для развития теории искусства в России.

Революционно-демократическая эстетика не только не обретала нового качества, но и вообще вытеснялась концепциями, которые представляли собой шаг назад по сравнению с ее основными выводами. Конкретный литературно-критический анализ хотя иногда и напоминал методы Белинского и Чернышевского (в работах Михайловского, Шелгунова, Зайцева, Ткачева), уже не имел прежних философско-эстетических основ. Народнические теоретики эстетикой в собственном смысле слова (предмет, категории) интересовались мало.

Органом академической философской науки и идеалистической эстетики того времени был журнал «Вопросы философии и психологии», который Плеханов характеризовал как журнал «торжествующей реакции». Его страницы, как и страницы других журналов («Вестник Европы», «Вестник изящных искусств», «Слово»), заполнялись статьями П. Д. Боборыкина. Плодовитого романиста сжигала страсть к отвлеченному теоретизированию, в философских кругах его считали крупным авторитетом в вопросах эстетики.

Определенной системы философских взглядов у Боборыкина не было, в чем он и сам признавался (так и не мог решить, на кого опереться – на Сент-Бёва или И. Тэна), но зато он отчетливо сознавал, что теория Чернышевского самая неприемлемая и враждебная ему. В 90-е годы Боборыкин вспоминает активную борьбу некоторых русских литераторов и философов против диссертации критика; положительно оценивает он печально знаменитую брошюру поэта К. Случевского (1866), цель которой представить Фишера титаном мысли по сравнению с Чернышевским, а также книгу А. Немировского «Наши идеалисты и реалисты» (1867), где категорически отвергалась формула «прекрасное есть жизнь». Боборыкин ее тоже отвергает – еще более последовательно и энергично. Он опасается, как бы под влиянием этой формулы художественному творчеству не отвели подчиненную роль, не заставили служить «какою-то олеографией, бледно воспроизводящею красоту, разлитую в действительности», он боится торжества этого «лжереалистического принципа» ⁵. В устах бытописателя-натуралиста это звучит Смешно.

В позитивистских построениях И. Тэна, популярного тогда в России, Боборыкина больше всего привлекает идея зависимости творчества от душевного состояния писателя. Он пропагандирует работы француза Сурио и англичанина Найта, в которых предпринимались попытки установить связь эстетического чувства и художественного творчества с гипнозом и внушением, найти «психические законы» прекрасного⁶.

«Психологический метод» находил тогда много приверженцев в эстетике и литературной теории. Сторонники этого метода утверждали, например, что сатирическое отношение Гоголя к жизни вытекало из патологической организации нервной системы писателя, а пушкинское стремление к гармонии, добру и истине порождалось идеальным здоровьем поэта.

Позитивизм необоснованно претендовал на единственно правильное объяснение искусства. В основе эстетики И. Тэна не было подлинного историзма. Идея социального детерминизма искусства защищалась им непоследовательно: вдруг возникали апелляции к неизменной человеческой «природе» как первопричине «моральной температуры», рождающей художественное творчество.

Пресловутая тэновская «теория расы», по которой различие итогов художественного процесса объяснялось свойствами расы, и вовсе способна была завести искусствоведческую методологию в тупик.

Немалый «удельный вес» в русской философской и литературной жизни занимала, как известно, народническая критика. Но надо полагать, что одной из причин, помешавших ей более или менее основательно защитить революционно-демократические идеи от всевозможных нападок, было ее неумение верно и глубоко решать общие вопросы эстетики и искусства.

Так, А. Скабичевский в статье «Беседы о русской словесности» пишет: «Искусство должно воспроизводить действительность не в том виде, как она есть сама по себе, а как она нам представляется» ⁷.

А что же характеризовало философско-эстетическую позицию Н. Михайловского? Субъективный социолог очень отвлеченно понимал природу человека. Показателем прогресса Михайловский считал развитие некоей абстрактной «самодостаточной» индивидуальности, которая ведет за собой однородную массу. Михайловский не смог, в сущности, отказаться от формулы французских материалистов XVIII века – «мнения правят миром», для него главным двигателем общественного прогресса во всех сферах жизни, в том числе и в области «изящных искусств», осталась лишь «умственная деятельность» людей.

Творчество художника Михайловский, как правило, не объяснял историческими причинами. Не удивительно, что он часто повторял тезисы «психологов» в эстетике (например, в статье «Жестокий талант»).

Отрицательно относился Михайловский к идеям социального детерминизма искусства, особенно в их марксистской интерпретации. Он утверждал, что материалистическое понимание истории, рассматривающее художественные явления как надстройку над социально-экономическим базисом, совершенно не обосновано анализом конкретного материала, да и не может быть обосновано.

Естественно, что от Михайловского также нельзя было ждать глубоко мотивированного, убедительного отпора противникам революционно-демократической эстетики и критики.

Редактор либеральной «Русской мысли» В. Гольцев, человек большой философско-эстетической культуры, энергично подчеркивал заслуги Чернышевского и Добролюбова, ликвидировавших, по его словам, «мнимо безусловную самостоятельность» искусства. Гольцев определял предмет и задачи искусства, роль демократических идей в литературе вполне в духе теории Чернышевского. Но он не был последователен: если искусство развивается исторически, то это еще не значит, полагал Гольцев, что оценивать художественные произведения надо только исторически – «по степени их влияния «а современность, по верности, с которою в них отразилась действительная жизнь» ⁸. Всплывала категория «вечного»; художественное дарование писателя, эстетическую ценность произведения Гольцев рекомендовал осмысливать с помощью все того же «психологического метода».

Словом, какое бы крупное имя, представляющее то или иное идейное направление 80 – 90-х годов, ни вспомнить – выводы о состоянии общей теории искусства тех лет будут неутешительными.

МЕТОДОЛОГИЯ НАУЧНОЙ ЭСТЕТИКИ И КРИТИКИ

Эстетика нуждалась в таком теоретике, который был бы способен возродить материалистическую традицию, до конца выявив несостоятельность идеалистической аргументации, и, вопреки утверждению Н. Михайловского, доказать (при помощи конкретного анализа художественного материала) возможность применения выводов научного материализма к эстетическим проблемам.

Таким теоретиком и явился Плеханов.

Но прежде чем рассмотреть эту сторону его деятельности, следует учесть следующие обстоятельства.

Плеханов стремился к четкой дифференциации научных дисциплин, понимал специфичность их задач. Поэтому он не склонен был отводить, например, литературоведческому анализу подчиненную роль, то есть использовать его только для осуществления целей социологического исследования. Так, в статье о романе фон Поленца «Крестьянин» он без всякого сочувствия писал о литературной критике «по поводу».

Но, ставя перед собой универсальные задачи, Плеханов в своей литературно-критической практике часто «воссоединял» объекты и цели разных научных дисциплин: философии, эстетики» истории литературы. Доминирующее начало всегда было одно:  собственно теоретическая проблематика. Плеханов-критик – это прежде всего Плеханов-теоретик.

Потребность в общей философско-эстетической теории, без которой невозможна научная критика, Плеханов осознал не сразу, только в 90-е годы. Это не удивительно: во-первых, именно в 90-е годы идеалистическая теория искусства, борясь с революционно-демократической философией, наиболее полно и отчетливо раскрыла свою теоретическую систему, во-вторых, тогда же эстетические идеи позитивистов получили в России особенно широкое распространение.

В этих условиях опыт родоначальника научной эстетики и критики Белинского, который, по словам Плеханова, «очень презрительно относился к субъективному методу (как сказали бы у нас теперь) в литературной критике и твердо верил в возможность найти для нее объективную основу» ⁹, следовало продолжать на новой и более верной философской основе. Этой основой должно было стать историко-материалистическое истолкование форм общественного сознания. В 1899 году Плеханов провозглашает свой широко известный тезис: «Я глубоко убежден, что отныне критика (точнее: научная теория эстетики) в состоянии будет подвигаться вперед, лишь опираясь на материалистическое понимание истории» (XIV, 30).

1. »Francenouvelle», 17 – 25 февраля 1964 года. [↩]
2. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 42, стр. 290.[↩]
3. В. Д. Бонч-Бруевич – Р. М. Плехановой, 13 октября 1931 года. Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина. Архив Дома Плеханова, В. 62. 21. л. 2.[↩]
4. В. Асмус, Вопросы эстетики в работах Г. В. Плеханова, «Под знаменем марксизма», 1943, N 6, стр. 82.[↩]
5. П. Д. Боборыкин, Красота, жизнь и творчество, «Вопросы философии и психологии», 1893, январь, стр. 107.[↩]
6. П. Д. Боборыкин, Формулы и термины в области прекрасного, «Вопросы философии и психологии», 1894, март, стр. 120.[↩]
7. «Отечественные записки», 1876, N 11, отд. II, стр. 12.[↩]
8. В. А. Гольцев, Об искусстве. Критические заметки, М. 1890, стр. 2.[↩]
9. Г. В. Плеханов, Сочинения, т. X, ГИЗ, М. – Л. 1925, стр. 258. Дальнейшие ссылки на это издание – в тексте.[↩]