Время надежды (Заметки о поэтах ГДР)

В 1947 году, вскоре после окончания войны, вышли два литературных сборника. Один из них назывался «Пахари», другой – «Освобожденные от немоты». Это были первые альманахи послевоенной немецкой литературы. Немецкий читатель, незнакомый с тем, что создавалось и печаталось в эмиграции, читавший только то, что проходило цензуру «имперской литературной палаты», впервые услышал новые для него имена, узнал о существовании антифашистской поэзии и прозы. Еще в 1945 году в Германию возвратился из эмиграции Бехер, через два года – Зегерс, через три года – Брехт.

С тех пор прошло более двадцати лет; со всей отчетливостью определились разные пути двух государств, возникших на территории Германии, и двух литератур. Каждая из этих литератур уже создала свою традицию, уже может оглянуться в прошлое и подводить итоги. Нет недостатка в литературных документах (поэтических антологиях, сборниках, критических статьях, научных исследованиях), которые стремятся сформулировать главные, самые существенные литературные итоги этих лет.

Назову лишь две новые книги, которые в равной мере можно считать документами послевоенного двадцатилетия. «На этой новой земле» («In diesem besseren Land») – так называется поэтическая антология, включившая в себя лучшие стихи поэтов Германской Демократической Республики со времени ее основания. Она издана в 1966 году; ее подготовили два молодых поэта: Карл Микель и Адольф Эндлер. Двумя годами раньше вышла монография критика Герхарда Вольфа «Немецкая поэзия после 1945 года» – первая большая работа о послевоенной немецкой поэзии.

Исследование и сборник стихов: казалось бы, их сравнивать трудно. Но обе книги отчетливо и сжато обозначают тот большой путь, который прошла за два десятилетия «на новой земле» немецкая социалистическая поэзия. У них есть общая черта: взыскательность. Строгая объективность. Отбрасывается слабое, нехарактерное, не выдержавшее проверки временем, и еще резче, еще яснее становится видно то главное, то большое, что было создано за эти годы. Остаются прежде всего имена и стихи таких поэтов, как Бехер, Брехт, Вайнерт, Арендт, Хухель, Фюрнберг, Хермлин, Бобровский, Куба, Маурер, Фюман, Винс. Эти имена лучше всяких теоретических рассуждений говорят о том, какие большие литературные ценности создала за эти годы поэзия новой Германии.

Единой линией развития немецкого социалистического искусства является, как известно, «биттерфельдский путь». Это означает, что искусство неотделимо от жизни и борьбы народа, строящего новое общество. Известные противоречия и даже отрицательные явления литературного развития последних лет были связаны с тем, что одни писатели недостаточно поняли задачи «биттерфельдского пути», другие, напротив, понимали их слишком прямолинейно. Партия (в особенности на XI Пленуме ЦК СЕПГ в 1965 году) внесла в эти вопросы полную ясность и еще раз указала на ответственность писателей в условиях острой идейной борьбы.

Немецкая социалистическая поэзия в целом у нас хорошо известна. Менее известна поэзия последних лет (условно говоря – последнего десятилетия). Это было время больших утрат: в 1953 году немецкая поэзия потеряла Вайнерта, в 1956 – Брехта, годом позже – Фюрнберга, в 1958 году умер Бехер. Но с начала 60-х годов поэзия выходит на новый рубеж; вскоре она получает большой общественный отклик; появляются новые значительные имена (в эти годы впервые выступает с книгой стихов Иоганнес Бобровский, сразу же встреченный горячим одобрением), выступает большая группа молодых поэтов: Фолькер Браун, Райнер Кирш, Гейнц Чеховский и их сверстники. 60-е годы становятся временем серьезных художественных исканий и достижений; это касается как уже известных мастеров, так и молодых поэтов.

Поэзия последних десяти лет решала двойную задачу: она продолжала то большое дело, которое было начато литературой первого послевоенного десятилетия, подтверждая неразрывную связь искусства с идеями социализма, с большими идеями времени. Одновременно она боролась против «девальвации» гражданской темы, против банальности и невзыскательности, особенно нетерпимой, когда в стихах шла речь о больших идеях нашего времени. Такие стихи одно время не встречали серьезного отпора, и необходимо было несколько отрезвить молодых поэтов, «утверждающих, что поцелуи любимых – для них стимул к выполнению планов и иных патриотических обязательств» ¹.

В 60-е годы прежние резкие границы жанров стали менее ощутимы и поэты, выражая свою жизнь, свою биографию, находят прямой и верный путь к биографии поколения. Самым разным поэтам – от Брауна до Бобровского – в одинаковой мере свойственно сознание ценности и неповторимости своего духовного мира. Но это сознание продиктовано не индивидуализмом, а обостренным чувством ответственности за свою судьбу и ее неотделимости от судьбы других людей. Обращаясь к той великой борьбе, которая совершается сейчас в мире и в сознании людей, поэзия одновременно ведет борьбу за новое слово. Опыт немецкой поэзии – от старинных песен до дерзких экспериментов и исканий XX века – вновь становится предметом изучения и находит отзвуки в поэзии последних лет.

В поэзии социалистической Германии вопрос о том, должна или не должна поэзия выражать сущность времени, не является предметом дискуссии. Но идут споры о том, какие темы требуют своего выражения, какие средства наиболее современны, какая традиция наиболее действенна (находятся, естественно, и «антитрадиционные» поэты). Если одних поэтов волнуют возвышенные философские проблемы, образы прошлого («Образы» – так назвал свой новый цикл стихов Георг Маурер), то многие молодые поэты пишут о самых сегодняшних, подчас будничных событиях. Есть сторонники свободного стиха (их большинство) и поэты, которые сохранили верность четкому размеру и рифме (Фюман, Куба, Хермлин). Одним поэтам близка традиция немецкого фольклора (Фюман, Бобровский, Хухель), другие (например, Арендт) остались от нее в стороне.

«Оды полета» Арендта, «Сарматские дни» Бобровского, «Дороги войны» Хухеля и фрагменты его поэмы «Закон», «Незваный гость» Кунерта, новые стихи Фюмана – все эти книги составляют актив поэзии 60-х годов. Эти книги, созданные поэтами разных поколений, различной судьбы и различных литературных интересов и пристрастий, едины только в одном: они приковывают внимание к самым трудным, самым «глубинным», зачастую еще не решенным проблемам, которые сейчас волнуют немецкий народ, и они бескомпромиссны в поисках новых художественных решений.

Все эти книги вышли за краткий промежуток времени: с 1959 по 1965 год. Они еще раз говорят о больших творческих возможностях, о высоком потенциале социалистической поэзии.

На поэзию 60-х годов наложила свой отпечаток живая и бурная современность. Возникают (или обновляются) особые стихотворные жанры (на рубеже поэзии и драмы, поэзии и прозы), в которых реализуется прямое общение поэта с его аудиторией. Важное значение приобрели поэтический очерк, поэтический театр. Жанр стихотворного очерка или путевого дневника («путевых картин», по определению Генриха Гейне) одним из первых начал разрабатывать Георг Маурер («Поэтическое путешествие», 1952). Сегодня в этом жанре успешно работают многие молодые поэты: Гейнц Чеховский, Адольф Эндлер, Клаус Трагелен… Поэтический театр стал той областью, которой в последние годы отдает свои силы Куба, автор знаменитой «Поэмы о человеке», один из зачинателей послевоенной немецкой поэзии. Его мятежная, революционная драма «Клаус Штертебекер» (о вожаке народного движения XIV века) недавно издана у нас в переводе Л. Гинзбурга. Стихи для Кубы всегда были средством прямого общения с народом, агитационного воздействия, ораторского убеждения, и его поэтическая энергия в новой области нашла себе достойное применение. Его стихотворная драма должна стать предметом особого исследования, как и театр двух молодых писателей: Петера Хакса и Гейнера Мюллера. Стихотворная драма этих писателей – они известны и как талантливые лирические поэты – не свободна иногда от некоторой нечеткости мысли. Но лучшие их произведения, где гуманистическая тенденция выражена ясно и убедительно («Мир» Хакса; антивоенная драма Г. Мюллера «Филоктет»), заняли прочное место в литературе.

Уже из этих кратких замечаний ясно, что современная немецкая поэзия не сводится к двум или трем известным именам, не укладывается в одну краткую формулу. В этом обзоре представлены лишь некоторые достаточно характерные имена, с тем чтобы дать по возможности ясное представление о каждом поэте.

Первыми по справедливости следует назвать имена таких известных мастеров поэзии, как Эрих Арендт, Георг Маурер, Петер Хухель.

1

Литературная биография Эриха Арендта началась поздно. Трудная и необеспеченная молодость, борьба за существование в годы Веймарской республики, затем эмиграция, Интернациональная бригада, участие в боях под Теруэлем, затем годы в Южной Америке – вот вехи его биографии. Ему уже было около пятидесяти, когда он смог вернуться на родину и выпустить две книги стихов: «В ночи летит альбатрос» и «Баллада о горном ветре». В немецкой поэзии появилось новое имя: Эрих Арендт.

Но это опоздание не прошло бесследно для поэта. В первых же книгах Арендт выступил уже вполне зрелым и сложившимся мастером. В последние годы, как бы наверстывая упущенное, Эрих Арендт работает с исключительной творческой энергией. Им создана лирическая поэма «Сквозь годы и пепел», два новых сборника стихов: «Песнь семи островов» и «Оды полета», переводы стихотворений и поэм Пабло Неруды, Мигеля Эрнандеса, Висенте Алехандре… На рубеже старости, когда, по словам Александра Блока, «стареющий художник… замыкается в себе», Арендт нашел в себе силы для новых и смелых замыслов. Ни в чем не повторяя себя, в новых стихах Арендт создает образцы необычной «планетарной» поэзии, в зону которой вовлечены все континенты земли; которая стремится посредством неожиданных сопоставлений, дерзких и трудных метафор раскрыть главные и самые трудные проблемы современного мира.

Первые книги Арендта были, несомненно, автобиографией в стихах. Поэт писал о тех странах, куда его забросила судьба эмигранта: об Италии и Франции, о Нью-Йоркской гавани, о джунглях и реках Южной Америки. Но прежде всего – о борьбе и славе и о трагическом поражении испанского народа (этой теме целиком посвящена книга «Баллада о горном ветре»). Он прославлял героев этой борьбы и писал о полуразрушенных деревнях, где испанские девушки видят во сне своих друзей, ушедших на войну. Уже в этих книгах проявилась четкость зрительных образов, строгая дисциплина стиха, богатство и разнообразие ритмов. И все же Арендт в то время еще не мог преодолеть некоторой отвлеченности и груза литературной условности. Постоянной «второй темой» этих книг была тема истории и искусства; Арендт писал о Французской революции и Рембо, о Гойе и Ван-Гоге. Но связать эти «два плана» воедино ему не удавалось. Многие стихи о прошлом выглядели отвлеченным этюдом на историческую тему (хотя были и исключения). Стихи о современности нередко были ослаблены книжными аналогиями и несколько театральной риторической декламацией.

Чувствовалось, что Арендт способен на большее. Уже угадывалось стремление поэта выйти за пределы «автобиографии в стихах» (которая ему не удавалась, потому что непосредственность, открытость высказываний не были свойственны таланту Арендта) и создать сплав истории и современности, вобрать в свои стихи и темы времени, и большие проблемы мысли, и образы искусства.

Это было реализовано позднее, в лучшей книге Арендта «Оды полета» (1959). Это одна из самых значительных книг послевоенной немецкой поэзии. Ей свойственна строгая архитектура и симметрия частей. Весь сборник состоит из десяти од и четырех элегий. Две сквозные «музыкальные» темы проходят через всю книгу: они иногда встречаются в одном и том же стихотворении, затем расходятся снова, но они – неизменно полярны друг другу, они – в постоянной борьбе. Это тема полета как высшего раскрытия человеческих сил (в последних стихотворениях книги эта же тема выступает как тема свободы, раскрепощения народов, их будущего) и тема угрозы, разрушения, смерти, воплощенная в страшных образах Освенцима и Хиросимы.

Полет… Не случайно Вторая ода Арендта посвящена памяти «Сент-Экзюпери, покорителя Андов», а следующая, третья, названа «Ночной полет» (название романа Сент-Экзюпери). Здесь перед глазами поэта, как под крылом аэроплана, проходит ночная панорама Европы и мира. Но Европа совсем не в географическом смысле: это Европа Эйнштейна и Пикассо, это ночной Петроград, где «Аврора»»в боли и пламени возвестила новый закон», и это черная от неостывшего пепла земля Освенцима и Бухенвальда. Мысль поэта свободно движется в пространстве и времени, и вот уже другие континенты возникают под крылом аэроплана, и мы видим всю землю, от высоких Анд до Японских островов. И вот возникают в памяти легенды и события многих веков, и мысль уходит ко временам Нефертити и Икара, чтобы снова вернуться к надеждам и тревогам нашего дня.

Вот несколько фрагментов из Шестой оды (единственного стихотворения этого сборника, которое переведено на русский язык; в нем как бы сосредоточены основные темы всей книги).

Могущественная, как ночь,

Леденящая взгляд земля

Поднимает свой лик Химеры…

 

А над городами сон и тлен

Распростерли кровавые крылья,

Обагренные еще битвой при Гастингсе.

И снова на горизонте

Громоздится неотвратимый призрак

Растерзанных тел.

 

Ведь среди бела дня

Стоял над Варшавой пустой

Железный глаз.

И на Рыночной площади

Молитвы

Становились серыми,

И в паутинках сумерек

Умирал на лицах людей

Свет,

 

Но в руинах и смерти все же –

Смотри! – обреченная и неизбежная,

Поднимается рука гетто:

Пальцы, складывающиеся в кулак,

На фоне голого небосклона

В дыму и стали!

(Перевод А. Сергеева.)

Эта непокорность людей, отважившихся на неравный бой, укрепляет надежду поэта на будущий мир без угрозы и войн. Стихотворение кончается картиной будущей, освобожденной земли:

С вечерне-синими тенями

Играют на лоне дня

Вольные дети,

А быки золотыми рогами

Катят солнечный шар,

Над бессонными светлыми водами

Катят его по светлым

Воспоминаниям мира.

 

Развей же по ветру

Пепел!

В этом переводе ясно переданы поэтические образы подлинника и свойственная Арендту сложная диалектика движения мысли, но не везде сохранена та сжатость и энергия слова, которая так характерна для этой книги. Арендт стремится вместить в каждое стихотворение необычайно большое содержание; отсюда почти математическая краткость и особая дикция его свободного стиха. Каждая строка заполнена или одним словом, или коротким, незаконченным отрезком фразы; так возникает сложная для восприятия, но драматически напряженная, «ломаная» стихотворная линия.

Арендт окончательно определился в этой книге как поэт, которому ищущая мысль, интеллектуальный анализ ближе, чем лирика. Это поэт мысли, и не только его поэзия в целом, но и вся «малая система» его сравнений и образов обращена к сознанию, к разуму; например, в замечательном стихотворении, посвященном памяти Эйнштейна, все поэтические образы интеллектуальны («ветер на гранях мирозданья», «мировая поэма чисел», «красная скрипка сердца»). В них нет наглядности, они рассчитаны на творческое восприятие, на «домысливание». Иначе и не могло быть. Арендт ставит перед своим читателем слишком сложные проблемы – философские, гражданские, этические, – чтобы чтение его стихов могло быть легким делом.

В одном из стихотворений Арендт сам называет свой античный образец: оды Пиндара. Но несомненно, что «Оды полета» ближе связаны с немецкой традицией: еще с XVIII века в немецкой поэзии, наряду с лирическим стихотворением, существует традиция стихов «большого жанра», традиция оды. Если в России последние попытки воскресить оду кончились в эпоху декабристов, то в Германии ода оказалась неотъемлемой частью национальной традиции («Ганимед» Гёте, «Северное море» Гейне, почти вся поэзия Гёльдерлина). Поэтому естественно, что книга Арендта была встречена в Германии с таким же интересом, как, например, в советской поэзии было встречено появление философских стихов Заболоцкого, которые тоже были в известной мере возрождением старой традиции.

«Со времени Гёльдерлина редко встречалась в нашей поэзии такая чистота поэтического звучания», – писал об «Одах полета» поэт Гюнтер Дейке. «Несомненно, Арендт, еще начиная с книги «Песнь семи островов», связан именно с этой традицией поэзии мысли. Но он не подражатель, он, как художник подлинно своеобразный, смог дать свое, новое. «Оды полета»… принадлежат к самым зрелым созданиям нашей послевоенной поэзии» ².

Эта традиция «высоких» поэтических жанров (гимн, ода) отозвалась и в творчестве Георга Маурера. Его основные стихи объединены в циклах «Сознание» (1950), «Автопортрет» (1956), «Образы любви» (1963), «Вариации» (1964), «Поэт и материя» (1964). Как и Арендта, Маурера волнуют общие законы человеческого бытия. Он стремится охватить в своих циклах всю историю человечества: от античных преданий до середины XX столетия. Для него главное – вопрос о тех человеческих ценностях, которые наследует социализм; о том «вечном», которое обретает сегодня новое значение и новый смысл.

Знаю: всего прочней сплетено грядущее с прошлым

В переплетенных пальцах влюбленных…

Это строки из цикла «Автопортрет», который более других удался поэту. Маурер нередко как бы заворожен старой поэтической традицией, и это мешает его таланту проявиться свободно. Если Арендт стремится к сжатости, то Маурер подчас слишком обстоятелен; и это черта, уместная в его «античных» стихах, иногда бывает во вред его замыслу (например, в стихах о Лило´ Герман, немецкой студентке, героине Сопротивления, замученной гестапо, поражает несоответствие между трагизмом темы и неотчетливостью, замедленностью исполнения).

И все же новые стихи Маурера привлекли к себе внимание (в особенности тех поэтов, которые, как, например, Микель и Чеховский, считают, что современный стих должен усвоить некоторые элементы немецкой традиции).

2

Имя Петера Хухеля стало известно в литературе раньше, чем имена Маурера и Арендта. Но, как и к этим поэтам, подлинное признание пришло к нему лишь после освобождения страны.

Еще в 20-е годы Хухель считался одним из самых талантливых поэтов Германии. Ему была присуждена премия известного в то время поэтического журнала «Ди Колонне». Тогда же вышли два небольших сборника его стихов: «Звездный путь» (1928) и «Мальчик у пруда» (1932). Затем наступили долгие годы молчания; наступила, как писал тогда поэт, «двенадцатая ночь».

Двенадцатая ночь пришла,

Закутанная в снег.

Ложится серая зола

Поверх туманных рек.

 

Летает ворон над землей,

Предчувствуя беду.

Страна покрыта черной мглой,

Сосна трещит во льду.

 

С почетом не погребены

Под камнем мертвецы.

Как белый призрак, свет луны

Плывет во все концы.

 

Но не задушит ночи мгла

Души спокойный свет.

Пусть дышит холодом зола –

Уж недалек рассвет!

(Перевод Е. Эткинда.)

Все, что писал в то время поэт, оставалось ненапечатанным. Только после войны, когда вышла книга (озаглавленная автором с подчеркнутой простотой – «Стихотворения»), стало ясно значение Петера Хухеля в немецкой литературе.

В эту книгу вошли стихи, написанные за двадцать с лишним лет работы (с 1925 по 1947 год). Петер Хухель сразу нашел свой собственный поэтический голос: в первых же его стихах уже заметна та ясность поэтического зрения, взвешенность слова, уже слышна та спокойная, немного замедленная интонация, которая и впоследствии будет отличать его стихи.

Два факта определили эту раннюю зрелость: во-первых, серьезная литературная культура, трезвость мышления, которая оградила поэта от чужеродных влияний (Хухель никогда не увлекался теми крайними течениями авангардизма, которые разрушали смысл слова и форму стиха). Во-вторых, у Хухеля был большой запас жизненных впечатлений, а его стихи были как бы естественным продолжением его биографии. Петер Хухель вырос в бранденбургской деревне. Он писал о крестьянской девушке, которая занята вязанием при свете керосиновой лампы; о косцах, о пастухах, об объездке лошадей. Даже попав во Францию, молодой Хухель пишет не о красоте собора Нотр-Дам и не об улицах Парижа, а о судьбе безвестной французской женщины, похороненной на небольшом кладбище. Петер Хухель много писал о природе, писал с редкой подлинностью и точностью наблюдения; с детства он знал, когда исчезают паутинки бабьего лета и когда поспевает в саду поздняя груша.

Поэзия Хухеля с самого начала не оставалась чужой ни человеческому страданию и горю, ни древней, как мир, крестьянской мечте о справедливом устройстве жизни… Эта мечта у многих поколений крестьян облекалась в религиозную форму, была неотделима от евангельских представлений о равенстве. Очень значительно стихотворение Хухеля «Пастушеские строфы», где с большой простотой и правдивостью выразилась и сама эта мечта, и ее реальная неосуществимость. Здесь рассказано о крестьянах, которые, подобно трем волхвам из евангельской притчи, пришли на поклон к младенцу в Вифлеем. Но бог не услышал их молитвы и не дал им земли. Возвращаясь домой ни с чем, они мечтают о том времени, когда земля будет поровну поделена между всеми.

От этих стихов, где выражена старая народная вера в справедливость, пусть еще и не совсем ясная, открывается прямой путь к новым произведениям Хухеля, созданным уже после освобождения Германии, – к поэме «Закон», к «Хронике деревни Вендиш-Лух», к таким стихотворениям, как «Ленин в Разливе».

К большим темам современности Хухель пришел естественно и органически, в этих стихах нет отступления от прежних творческих принципов поэта, в них нет и никакого желания улучшить историю. Социализм в этих стихах раскрывается не как абстрактная формула, а как итог всей многовековой истории немецкого народа, всех его ожиданий и бедствий. Вот почему и сегодня, когда многие стихи и поэмы о справедливом разделе земли уже забыты, стихи Хухеля не утратили своей прежней силы.

«Хроника деревни Вендиш-Лух» – это рассказ о судьбе одной деревни, разбитой, обнищавшей, обезлюдевшей в годы войны; деревни, которая на прежнем пепелище поставила новые дома и стала сама распоряжаться своей судьбой.

Туман над темными скирдами.

Сухие травы серебря,

идет притихшими садами

ночной морозец октября.

Но даже ночью спящим лугом

шагают люди вслед за плугом,

пока по небу голубому

в камыш не скатится звезда.

И, рада утру молодому,

бежит навстречу борозда.

(Перевод Л. Гинзбурга.)

Этот рассказ богат живыми подробностями; он написан грубоватым, своеобразным слогом, который действительно напоминает простодушные повествования безымянных средневековых хроник. И горькая нужда первых послевоенных лет, когда крестьяне пашут землю на тощих коровах, и первые шаги новой власти – все это изображено с эпической и суровой силой. Автор нигде ничего не скрашивает; его рассказ безыскусен и правдив.

Очень близкая тема разработана и в поэме «Закон», над которой Петер Хухель работает уже более десяти лет. По-видимому, и здесь судьба деревни должна стать символом судьбы всего немецкого народа.

Но эта поэма, начатая еще в 50-е годы и продолженная в 60-е (она еще не закончена), заметно отличается от прежней. Хухель отказывается от спокойного повествования, чтобы резче оттенить драматизм событий. Страшные картины военных лет – кровавые закаты над деревнями, поля, которые «глазами издыхающих лошадей глядят в горящее небо», – сменяются иными картинами (глава «На родине»);

1. Георг Маурер, Из речи на IV съезде немецких писателей (1956). Перепечатановкниге: G. Maurer, Der Dichter und seine Zeit, Berlin, 1956, S. 58.)[↩]
2. »Neue deutsche Literatur», 1961, N 1, S. 135. [↩]