Метакритика: к возрождению рубрики

Раньше такого рода рубрика называлась бы (и какое-то время называлась в «Вопросах литературы») «Критика критики». В соответствии с современным терминоупотреблением пусть она будет –метакритикой. Однажды под этим названием появился в журнале блок материалов (2017, № 3), а теперь продолжение последует в качестве одной из рубрик.

Ощущается ли различие в смысловом наполнении терминов? «Мета» претендует на бóльшую глубину, на проникновение в сами механизмы этого рода литературной деятельности и ее жанры. Хорошая претензия. Новая ли? Серьезный разговор о критике, наверное, всегда должен был бы соответствовать этой претензии, даже когда дежурно и безрадостно обсуждали вечное «отставание» критики от общего хода литературы.

Критика издавна служила мальчиком (или девочкой) для битья, подозреваемая в том, что предоставляет лазейку в литературу для неудачников и бездарей (и это, конечно, не редкость, но разве только в критике?), которые отыгрываются на более одаренных коллегах, выступая в роли зоилов, а то и чего-нибудь похуже. Вспоминаю, как в советские времена на каком-то писательском съезде в зал, где собрались критики обсудить свои цеховые дела, как буря, ворвалась Мариэтта Шагинян, остановить которую представлялось невозможным и из уважения к ее мафусаилову возрасту, и по причине отсутствия у нее слуха («искусственное ухо рабочих и крестьян»), и, сметя с трибуны оратора, заявила, что пришла сообщить свое мнение о критике: мол, критик совсем необязательно доносчик и чаще даже совсем нет. Смех в зале, аплодисменты.

Проницательность, вероятно, – самое общее и главное достоинство, предполагаемое в критике. Она синтезирует и образованность, и вкус, и ум… Образованность сама по себе слишком легко обернется педантизмом. Вкус – вкусовщиной, ум – той рациональностью суждения, о которой когда-то, при начале русского структурализма, шутили, что «в Тарту все могут проанализировать, но ничего не понимают».

У проницательности есть еще одна сопутствующая и опасная составляющая –осведомленность. С одной стороны, она дает критику право суждения в непосредственном приближении к творческому делу, к его жизненным обстоятельствам, а с другой – саму критику опускает, превращая из факта литературного в факт бытовой, что чревато подменой – проницательность в отношении текста замещается «инсайдерским» (невольно прибегаю к чужому слову) знанием на грани сплетни. Сплетни критика ретранслирует, а то и порождает, сегодня, быть может, обильнее, чем когда-либо. Тому есть целый ряд причин – как самого общего порядка: скажем, свобода слова, понимаемая как право сказать все, что в голову взбредет и не нести за это никакой ответственности, ни юридической, ни нравственной, – так и относящихся к обстоятельствам, в которых существует сама литература. Фейсбучное пространство, где присутствуют многие литераторы, дает искомое чувство непосредственно безотлагательного общения и невероятной ранее осведомленности. К этим обстоятельствам можно отнести и еще одно пространство –премиальное.

Премия – это игра, а не раздача слонов. Как будто это понятно, но все равно – раздача происходит, репутации, по крайней мере рекламные, зависят от премий, получение которых перечисляется на книжных обложках. А премиальное пространство по определению – закрытый мир, где идет обсуждение, формируются оценки и мнения. Как же лестно проникнуть в потаенное, заглянуть хоть одним глазком, а если заглянуть нет никакой возможности, то – что-то услышать, подслушать, додумать или уж просто придумать!

Последние два десятка лет изнутри этого пространства я имею возможность наблюдать деятельность критики. «Русский Букер» – самая престижная литературная премия в России… Нет, не все с этим согласятся (хотя согласятся многие), поскольку вкусы и позиции разнятся. Однако на чем я настаиваю: «Русский Букер» – самая независимая, поскольку ни-от-кого-не-зависимая литературная премия. Разумеется, она выражает частное мнение каждый год сменяемого жюри из пяти человек. Но все это не отменяет подозрений, предположений, слухов и прямых сплетен.

Мне уже приходилось рассказывать о том, насколько неожиданным был для меня первый опыт пребывания в премиальном пространстве. Случилось это в 1997 году, когда я был приглашен в качестве председателя букеровского жюри. Престиж литературных событий тогда был несопоставимо более высоким, чем сегодня, а сами события – заметным информационным поводом. Первые же решения жюри вызвали неудовольствие быстрой газетной критики, а ее суждения поразили сначала своим несоответствием фактам (люди, шестой год освещавшие ход премии и даже более увлеченно рассказывавшие о процедуре, чем о книгах, все никак не могли понять и внятно изложить, какими были правила, за что и кем присуждалась премия), а вскоре оскорбительностью своих подозрений. Я, встретив как-то Льва Аннинского, за пару лет до этого выступившего в той же роли председателя букеровского жюри, посетовал на происходящее. Вместо сочувствия услышал вопрос: «А о том, что вы взятки берете, писали?.. Напишут, обо мне писали».

За прошедшие годы моего пребывания уже в роли литературного секретаря премии про взятки мне читать не приходилось, но подозрения постоянны в том, что я каким-то образом что-то подтасовываю, кого-то обманываю и ловко (даже порой лестно читать о своей ловкости) жульничаю. Вот, казалось бы, довольно спокойный процесс прошедшего 2017 года. Неожиданный выбор жюри? Удивитесь неожиданности, смиритесь с тем, что вы опять предсказали неверно, прочитайте роман Александры Николаенко «Убить Бобрыкина» и оцените, почему у жюри (пусть не единогласно) и у целого ряда экспертов он получил столь высокую оценку. Задумайтесь о литературе… Иногда эта мысль приходит в критическую голову, но не прорывается сквозь стену затверженного, слабеющего с годами, но все еще императивно утверждаемого мнения, смысл которого в том, что все человеческое – слишком человеческое, а потому сентиментально-пошлое:

Книга Николаенко <…> до бесконечности сентиментальна. Тут есть растянутая на все 200 страниц любовная история, которая может довести до слез благодарности чувствительных читателей. А над тяжелой участью героя так приятно поплакать [Мильчин 2017b].

И уж совсем никуда не годится то, что «все самое интересное происходит в душе главного героя». Но в тот же день для другого ресурса тот же Мильчин пишет совсем иное – теперь за здравие:

«Убить Бобрыкина» по-своему сильная книга. Из-за непрерывного чувства грядущего апокалипсиса, в котором живет мать Саши. Из-за густой смеси примет и суеверий, в которую погружена ее жизнь. Из-за того, что, описывая эту смесь, писательница не ударилась в антиклерикальный памфлет, а действительно сконструировала на свой лад новое средневековье. Из-за ритма, которым написана пусть не вся, но значительная часть текста. Из-за эпитетов, которые впиваются в людей и явления и не отпускают их. Из-за зыбкости того пограничного мира между реальностью и наваждением, в котором разворачивается действие книги [Мильчин 2017а].

Неужели мнение бойкого, всюду успевающего критика в такой мере зависит от того места, куда он успел забежать?

Славу богу, хоть в чем-то «Букер» не провинился. Но рано обрадовались: «При чем здесь «Букер» – не очень понятно. Для таких текстов есть специальная премия, и называется она НОС» [Мильчин 2017а]. Никак бы не подумал, что премия НОС создана для чувствительных слезливых читателей, о чем см. выше. И кто ей выписал такую специализацию?

Дело, оказывается, не в том, что так уж плоха Николаенко, а в том, что никуда не годится «Букер», где вокруг его литературного секретаря Шайтанова «уже возник ореол серого кардинала, который все время пропихивает неудачные решения» [Мильчин 2017b].

Хочется извиниться перед сотней членов жюри, мимо которых за эти годы я «пропихнул» столько неудачных решений, и перед писателями-лауреатами, закоренелыми неудачниками. Подозрения и конспирологию этого сетевого вездесуйтиса следовало бы оставить без внимания, если бы проницательность в современной критике все чаще не подменялась претензией на осведомленность. Инфекция распространяется и за пределами газетно-глянцево-сетевого пространства.

…Получаю от Натальи Ивановой ее новую книгу «Такова литературная жизнь. Роман-комментарий с ненаучным приложением» [Иванова 2017]. Хроника литературных воспоминаний, за которыми следует раздел журнальных рецензий. С автором – много лет в дружеских (хотя и не всегда безоблачных) отношениях, зафиксированных дарственной надписью на новой книге: «…коллегиально – поколенчески – дружески». Читая, дохожу до обстоятельств, когда Иванова была членом букеровского жюри в 2001 году.

Тогда случился один из самых урожайных годов с исходом, неопределенным до самого конца. Основных претендентов было трое: Т. Толстая с «Кысью», Л. Улицкая с «Казусом Кукоцкого» и А. Чудаков с «Ложится мгла на старые ступени». Надо сказать, что любое произведение из «второй тройки» в другой год и при других соперниках также могло бы претендовать на победу: «Сэр» А. Наймана, «Хозяйка истории» С. Носова и «Венок на могилу ветра» А. Черчесова.

Вот такие бывали года!

В ходе первоначального обсуждения общее мнение без какой-то определенности, но все же склонялось к «Кыси». Однако накануне решающей встречи жюри (председателем был уже очень больной и вскоре умерший Ю. Давыдов) Толстая получила «Триумф», была такая премия. Несмотря же на все увещевания, что мнение букеровского жюри никак не зависит от получения других премий, все-таки властвует убеждение – больше одной премии в руки не давать. Так что спор пошел по новой, и премию получила Улицкая.

Н. Иванова, вспоминая о тех событиях, не говорит о том, за кого она голосовала, так что и я не буду раскрывать. Впрочем, едва ли человек, довольный окончательным результатом, серией намекающих реплик создал бы картину столь неприглядного закулисья:

…Я почему-то уверена, что именно ее Улицкую> ждали спонсоры из «Открытой России»…

…именно Улицкой-то и нет, а все остальные финалисты на месте…

Наконец Игорь Шайтанов звонит ей по телефону, видимо раскрывая тайну решения жюри, – и спустя полчаса Улицкая поднимается в зал, успевая к официальному объявлению результатов [Иванова 2017: 115].

Каким образом Ивановой открылось, что я звоню Улицкой и «раскрываю тайну»?.. Поскольку все происходило в общем зале, она должна была видеть меня с мобильником в руках и точно знала, с кем и о чем? То есть ведала, что я нарушаю строжайшее правило премии – неразглашения, после чего, пойманный за мобильник, я должен был бы с позором удалиться. Для такого обвинения должны существовать очень веские основания! Но этого ничего не могло быть уже по технической причине. Описываемые события относятся к декабрю 2001 года, а я не держал в руках мобильного телефона и уклонялся от пользования им до сентября будущего 2002-го (когда в «Букере» были предписаны телефоны, чтобы существовала мобильная связь). Как в детективе – есть маленькое, но твердое алиби.