Метафизика прозы
Н. К. Гей, Проза Пушкина. Поэтика повествования, М., «Наука», 1989, 272 с.
Пушкиноведение – особая область. Пушкиноведы говорят на своем, годами складывавшемся и потому требующем специального изучения, языке: за ними многие десятилетия кропотливого труда предшественников и тома специальной литературы. Это – образец академизма и традиционности, хорошая школа для начинающего исследователя и в то же время – пугающее отсутствие пространства для нового, оригинального взгляда на вещи. Пожалуй, два направления сегодня оказываются плодотворными: включение текстов Пушкина в контекст развития русской литературы XVIII – XIX веков (по преимуществу как явлений равноправных среди других, в реальном, не «униженном» окружении) и в контекст развития европейских литератур Нового времени (исследования, не ограничивающиеся традиционным «сравнительно-историческим» подходом); а также работы, посвященные проблемам текстологии и реального комментария. Было бы небезынтересно посмотреть на творчество Пушкина не изнутри пушкинистики, как она сложилась, но извне, сообразно с уровнем других областей литературоведения. Речь идет, разумеется, не об отрицании сделанного, но только о смене точки наблюдения, что может оказаться небесполезным. Такого рода попыткой и стала книга Н. К. Гея «Проза Пушкина».
В центре внимания последних лет – проза Пушкина; в конце века как-то вообще более пристало заниматься прозой: как созданием, так и изучением. Одна из актуальных тем – рождение прозы и ее обновление, связанное с формированием структуры повествования.
Исследование Н. Гея «Проза Пушкина» посвящено проблеме «порождения повествования», языка прозы, осуществленного в трех завершенных опытах Пушкина: «Повестях Белкина», «Пиковой даме», «Капитанской дочке». При этом отчетливая традиции герменевтической интерпретации, обращенной к онтологии жанра, тесно увязана здесь с историко-литературным процессом. Пушкинская проза становится первым опытом самопознания отечественной прозы вообще – опытом, определившим будущие коллизии ее развития.
Основная тема книги – повествование как «творчество» и «сотворение мира», как «словесная игра» и «самородная сила слова», как «овладение целостным знанием мира и человека» (с. 257, 258). В повествовании воссоздается Универсум и личность, в повествовании воссоздается язык. Построение языка прозы подобно воскрешению из мертвых. Мир прозы Пушкина рождается из небытия, как отказ от поэтической гармонии; из небытия рождается и автор – знаменитый Иван Петрович Белкин. В повествовании происходит попытка соединения, склеивания распавшегося мира и языка; постижение законов прозы как сферы инобытия для поэта. Язык прозы, сближенный Пушкиным с метафизическим, охватывает как чувственную, так и сверхчувственную реальность, не нарушая при этом их иерархии. Метафизический язык представляет собой, если воспользоваться термином Хайдеггера, «предельное вопрошение»: «что такое мир, конечность, уединение» 1.
Метафизический язык, а следовательно, и проза начинаются с самоопределения, с «извлечения из утаенности» автора, творящего текст. Автор балансирует между бытием и небытием, между словом и молчанием, точнее – умолчанием, между текстом и нетекстом. Естественно, что для такого эксперимента более подходит «подставной автор», – история европейского романа практически всегда начинается с мистификации. «Повести Белкина» – первый законченный опыт пушкинской прозы. Впрочем, незавершенной прозы быть не может (если, конечно, незавершенность не становится специальным приемом), конечность – существенное свойство прозы, метафизического мышления. «Повести Белкина» – цикл-загадка, и каждая повесть – загадка. А может быть, нет никакой загадки и все дело в том, что потомки оказались слишком серьезными, слишком примерными учениками, чтобы ощутить самодостаточность розыгрыша.
«Белкин обращен в миф, в человека-невидимку, нереальную реальность» (с.
- Мартин Хайдеггер, Основные понятия метафизики. – «Вопросы философии», 1989, N 9, с. 133.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.