Мера злободневности
Вадим Баранов, Дойти до сути. 70-е гг. в литературе. Волго-Вятское книжное изд-во, Горький, 1980, 271 стр.
В одной из работ сборника «Дойти до сути» Вадим Баранов размышляет об активности в творческом процессе индивидуально-личностного начала и, с другой стороны, о многообразии внешних связей художника с современниками и предшественниками. Критик горячо отстаивает диалектическое единство двух этих тенденций: они лишь с первого взгляда могут показаться противоречащими друг другу. «Высокая степень выражения индивидуального немыслима без опоры на опыт, выработанный коллективно. Этот опыт не только не сковывает настоящего художника в его исканиях, но активизирует их. Чужой опыт сковывает только эпигонов» (стр. 125).
Читая это справедливое высказывание, я невольно подумал о том, что оно по-своему приложимо к творческому облику самого автора книги. В. Баранов-критик, имеющий самостоятельную точку зрения на многие явления и проблемы нашей литературы. Вместе с тем в его работах неизменно чувствуется та степень исследовательской культуры, которая предполагает глубокую осведомленность в завоеваниях литературно-критической, литературоведческой, эстетической мысли, причем не только сегодняшней, но и относящемся к разным периодам истории советского искусства. Свою роль, безусловно, играет здесь то обстоятельство, что В. Баранов сочетает в своем лице оперативного критика – и историка и теоретика литературы: известны его работы об Алексее Толстом, о художественной Лениниане, о методе социалистического реализма. В сборнике «Дойти до сути» добрая треть посвящена интерпретации советских классических произведений. Если же еще учесть, что обращений к классике, к истории много возникает и в других главах, то, честно говоря, не очень понятно выглядит общий подзаголовок книги: «70-е гг. в литературе». Родился он, видимо, от издательского (и авторского?) желания подчеркнуть злободневность. Но зачем? Книга злободневна по самому высокому счету и, право, не нуждается в ограничительных определениях, не слишком соответствующих своему содержанию и назначению. У нас вообще порой хорошее, полезное в принципе стремление выявлять черты новейших литературных периодов превращается в нечто самоцельное, в непременное свидетельство серьезности. Однако серьезность – качество органическое, не внешнее. И если иметь в виду книгу В. Баранова, то в ней наиболее глубокие суждения о литературе последнего десятилетия связаны как раз с опорой автора на предшествующий художественный опыт. Да и сам этот опыт представляется живым достоянием сегодняшних наших дней, – так пишется о великом наследии Горького, о творчестве Алексея Толстого, о могучем таланте Шолохова.
Работа о шолоховском «Тихом Доне» кажется мне одной из лучших в сборнике, – здесь исследовательские качества В. Баранова проявились особенно полно. Статья начинается с ноты внутренне полемической, желания разобраться в связях «Тихого Дона» с литературой предшествующего периода и времени его написания, поскольку это еще сравнительно мало отражено в шолоховедении. В. Баранов говорит о том, как по мере развития общественных условий обнаруживала свою ограниченность прямая агитационность, как возникла настоятельная потребность в обращении к таким художественным средствам, которые отражали бы жизнь во всей ее многосложности, подвижности. Рождение «Тихого Дона» происходило, таким образом, на главных путях эстетических исканий молодого искусства социалистического реализма. Но, подчеркивает критик, заслуга Шолохова не только в том, что его роман стал блистательным опровержением любой прямолинейности, что он поднялся «до той отметки, которой… достигла классика» (стр. 208). Искусство Шолохова, впитав в себя классические традиции, «развивало дальше возможности реализма как метода художественного мышления» (там же). Сопоставляя «Тихий Дон» с «Войной и миром» (методологический прием, традиционный для нашего литературоведения), В. Баранов заостряет внимание на следующем обстоятельстве. У Толстого искания его героя Пьера Безухова соотнесены с миром хотя и полярных, но «вполне устоявшихся величин», будь то лживые нормы светской жизни или ценности народно-крестьянского бытия. Герои Шолохова действуют в мире, где пришло в движение решительно все, где, как им нередко кажется, неведомо куда сместились сами полюсы добра и зла. «Движение психики индивида проецируется не на относительную стабильность представлений и норм, сложившихся в обществе, а на движение самого общества к новым нормам бытия» (стр. 212). Наследуя принцип диалектического сопряжения жизненных явлений, присущий прозе Льва Толстого, реалистическому эпосу прошлого, Шолохов проявил себя как крупнейший художник-новатор; он постигал диалектику в университете революции, у него «открытыми выразителями «мысли народной» являются сами представители народа» (стр. 216).
Любопытны и многие другие суждения этой работы, в частности о полифокичности образа у Шолохова или о Григории Мелехове, о невозможности постичь его, если искать в этом характере «сумму качеств, череду состояний или прямой аналог определенным социальным категориям»: Мелехова можно понять, лишь исследуя «превращения, происходящие в нем» (стр. 230). Если же коротко суммировать то, чем больше всего привлекает В. Баранова шолоховский роман, наверное, можно сказать так – стремлением художника «дойти до сути», избирать самые сложные решения.
Это же более всего ценит он в современной прозе, скажем, в книгах Симонова, Мележа, Трифонова, Астафьева, Залыгина, чьей «Комиссии» посвящена статья, тонко проникающая в художественную специфику романа. Насчет повести Валентина Распутина «Живи и помни» прямо говорится, что в ней веско отозвалась шолоховская традиция – в том, как смело решает прозаик труднейшую задачу, избегая и самого малого упрощения, назидательности. Статья о Распутине своеобразна по жанру: разборы прозы сочетаются с впечатлениями от встречи с писателем, беседы с ним. Лишнее свидетельство разносторонности В. Баранова, не чуждающегося, как видим, и очевидного журнализма, умеющего поставить его на службу главному – критическому анализу. В сборнике немало и других примет деятельного интереса к реалиям жизни, к выступлениям текущей прессы, данным социологических опросов.
В связи со статьей о Распутине хотелось бы еще обратить внимание вот на какую черту В. Баранова. Любая, самая горячая привязанность к писателям, их книгам не избавляет критика от критичности, от самостоятельности суждений. В. Баранов отмечает, например, что в таком ярком произведении, как распутинский «Последний срок», не все акценты в обрисовке Анны и ее детей расставлены «с полной художнической точностью» (стр. 158), отчего проистекают издержки, невольно проецирующиеся и на авторскую концепцию. И даже по поводу глубоко восхищающей его повести «Живи и помни» критик позволяет себе заметить, что есть в ней и неиспользованные возможности обрисовки героев (в частности, «слишком ровно», «литературно» выписано в финале прощание Настёны с миром). Интересные полемические соображения высказаны и по поводу книг других близких В. Баранову писателей («Берега» Ю. Бондарева, «Однофамильца» Д. Гранина). В предпосланном сборнику предисловии А. Бочарова сказано, среди прочего, о «неуступчивой принципиальности» В. Баранова, и, я думаю, такие проявления критической индивидуальности тоже подтверждают это хорошее определение. Так же, как и настойчивая борьба за точное воспроизведение и толкование фактов творческой биографии А. Толстого (статья «Осторожно: классика!»). Или как серьезные гражданские размышления о социальной активности современного героя, о необходимости решительно выступать не только против пережитков прошлого, но и против того, «что давно стало пережитком настоящего» (стр. 261). Или, наконец, такое: говоря о проблемах деревенской прозы, В. Баранов называет не слишком часто упоминаемых Николая Кочина, Дмитрия Зорина (автора отличного романа «Русская земля»); разумеется, это всего лишь деталь, но, по-моему, тоже выказывающая неравнодушие, истинно хозяйскую заботу о наших литературных ценностях, а заодно и отсутствие робости перед магией «обойм».
Жаль, впрочем, что не всегда полемичность бывает у В. Баранова достаточно развернутой и энергичной. Вот, скажем, уважительно вспоминается роман «Утоление жажды» Ю. Трифонова, говорится о его изобразительных возможностях. И тут же мимоходом сообщается, что, дескать, этот роман «вовсе не заслуживает»»полного отрицания» (стр. 47 – 48). Что сие значит? Откуда столь странная извинительность? Получается, как ни досадно, что критик в данном случае невольно поддается модному поветрию, согласно которому лишь поздний Трифонов заслуживает внимания…
Есть в книге места, где спор как-то угасает, не успев начаться. Так написано о «Доме» Ф. Абрамова. В. Баранов не разделяет мнения тех, кто усматривает в этом произведении известную ограниченность, схематичность. Я стою как раз на иных позициях (хотя и вижу в «Доме» ряд весьма привлекательных качеств) и с интересом приготовился выслушать доводы критика. Но тщетно: разговор о романе оказался скомканным, лишенным последовательности. Так, В. Баранов поддерживает «направление усилий Нетесовых» (стр. 72), но забывает сказать, что Нетесовы не слишком с большой приязнью изображаются в «Доме». Сцену же, где Виктор Нетесов, подчиняясь приказу совхозного начальства, вполне сознательно гробит землю, критик подает, так сказать, обезличенно: упомянуто, что механизатор вызывает ярость Михаила Пряслина, но вот кого именно сидит за рулем трактора, мы здесь не узнаем…
Если уж зашла речь о недостатках книги «Дойти до сути», то непременно надо сказать, что не во всех случаях автор, собирая статьи, тщательно выверил текст: есть повторы, обращения к одинаковым фактам, примерам. И еще: следовало бы, видимо, подумать о дополнении, углублении страниц, носящих беглый, «заметочный» характер (как в статье «Одна миллионная, или О праве на критический эксперимент», где любопытные соображения о проницательности критики автор пытается проиллюстрировать разбором произведения, в данном случае достаточно необязательного).
В целом же привлекательность и полезность книги В. Баранова вне сомнения. Составленная из материалов разных и разнохарактерных, она прочно скреплена позицией критика, исследователя, для которого литература настоящего и прошлого неизменно понимается через призму историзма. В. Баранов стремится сопрягать разновременные литературные явления, толковать их взаимосвязанно – это отчетливо проявляется, например, в большой работе «Творчество без секретов», посвященной писательскому труду, единству природной одаренности и профессионализма и вновь обращающей читателя к мысли о диалектической сложности всякого истинно художественного произведения и художественного процесса в целом. И наконец, ценны в книге попытки нащупать, определить среди литературных будней то, что способно составить достояние метода социалистического реализма, подтвердить его животворную силу. Таковы, например, размышления В. Баранова о важности углубленного изображения в сегодняшней прозе «отношения героя к самому себе, его стремление к самоанализу, самопознанию, возрастающей способности к трезвой самокритике» (стр. 55); о том, что такое изображение свидетельствует об увеличении диапазона художественных поисков «и в огромной мере расширяет возможности выявления особенностей творческой индивидуальности художника в рамках единого метода» (стр. 55).
Большие возможности нашей литературы хорошо видны из книги Вадима Баранова. И в этом, вероятно, главное ее достоинство.