Материал, вымысел, слово. Беседу вел С. Смоляницкий

– Сравнительно недавно закончилась публикация вашего нового романа «Сибирь». С этого факта, Георгий Мокеевич, и хотелось бы начать нашу беседу. Завершение работы над большой вещью, которой отданы годы неустанного, напряженного труда, для писателя – событие. Ведь каждая книга – это буквально «кусок жизни» художника. Это – и огромные душевные затраты, но в то же время и внутренние приобретения, прежде всего в сфере творческого опыта, художнического познания действительности.

А как явление литературы книга – событие для читателей и критики. Понятно поэтому их стремление «заглянуть» в творческую лабораторию писателя, чье произведение открыло какие-то новые пласты действительности, новые характеры, типы, обогатило, углубило представления о жизни…

– Такой разговор чрезвычайно интересен и для писателя. Когда вещь закончена, опубликована и проходит достаточно времени, чтобы «остыть», «оторваться» от нее, то есть судить о написанном с возможной мерой объективности, важно и полезно для себя самого как-то обобщить, осмыслить свой опыт работы. Тем более, что читатели, как вы уже сказали, действительно побуждают к этому. После опубликования «Строговых», «Соли земли», «Отца и сына» я получил много читательских писем, в которых ставился широкий круг вопросов, относящихся непосредственно к творческому процессу, к истории написания этих книг, порой к чисто «теоретическим» (а для писателя имеющим сугубо практическое значение) проблемам – ну, например, способы художественного обобщения и т. д. На многие из подобных вопросов я отвечал печатно. В частности, в «Слове к моим читателям», предпосланном одному из изданий «Строговых», и, пожалуй, наиболее подробно в статье «Среда – знание – труд»…

– В ней речь идет о творческой истории «Строговых» и «Соли земли», причем преимущественно в том аспекте, который определен названием статьи. Сейчас хотелось бы поговорить – и по возможности широко – о «Сибири». Разумеется, я не отделяю непреодолимой стеной ваши прежние произведения от нового. Более того, мне кажется очевидным, что роман «Сибирь» вырастает на почве, художественно освоенной «Строговыми». В этом смысле новый роман можно рассматривать как своеобразное углубление «Строговых», включающих в себя и то время близящейся революции (1915 – 1917 годы), которое отображено в «Сибири», А в более широком плане – углубление художественного познания этого могучего пласта революционной истории народа. Но в то же время каждая новая вещь- это движение вперед, это решение новых творческих задач, новое содержание, жизненный материал и соответственно – поиски новых художественных средств. Такова, вероятно, диалектика творчества: и связь, и качественные различия нового произведения с прежними… Естественно, что и читателей и критику интересует прежде всего, какие же идейно эстетические обретения несет в себе новое произведение писателя. А чтобы попытаться ответить на этот вопрос, очень важно знать, какими путями шла ищущая мысль художника, – вот мы и подошли, только с другой стороны, к тому же, с чего начали: писательская лаборатория, творческий процесс. Итак, первый вопрос: замысел «Сибири», как он возник, как формировался и менялся в процессе работы, обогащался, конкретизировался?

– С чего начать?

Замысел у меня (как, думаю, я у других) не возникал сразу. Вначале это было скорее ощущение замысла. Он, что называется, бродил; возникали разные сцены и картины, и все это не складывалось в нечто целое и определенное…

– Вы имеете в виду художественную концепцию будущего произведения…

– Да, я говорю именно об этом. Его идеи и отдельные образы давно волновали меня, то есть я был внутренне готов к тому, чтобы все это связалось, стало единым и затем уже обогащалось, конкретизировалось, менялось… Нужны были только «толчки»…

– Очевидно, когда мысль художника работает в определенных направлениях, такого рода «толчки» не заставляют себя ждать?

– Они возникают в самых, казалось бы, неожиданных ситуациях. Расскажу один любопытный случай (это было еще в 50-е годы), который сыграл очень важную, может быть, решающую роль в рождении замысла…

В Томске к моему старшему брату, который работал научным сотрудником краеведческого музея, приехал один товарищ из Москвы, из специального Геологического фонда.

Он пришел к нему в музей и сказал, что хотел бы увидеть не его, а нашего отца, Мокея Фроловича Маркова.

Брат мой заинтересовался: а что, собственно говоря, произошло?

И приезжий рассказал, что в бумагах этого учреждения обнаружены были письменные заявки моего отца. Одна связана с месторождением ртути, а вторая – с месторождением свинца. Причем одна заявка относится к 1907 году, а другая – к 1910 году.

К сожалению, отца моего уже не было в живых, он умер в 1948 году. Товарищ из Москвы обратился к моему брату с просьбой помочь собрать сведения о районах, которые были названы в заявках моего отца.

Брат мой – великолепный знаток географии Томской области. Он сам смог дать все исчерпывающие справки. И вот когда брат рассказал мне об этом, то я сразу подумал: кто же в это время мог быть рядом с отцом?

Хотя мой отец был грамотный крестьянин (он систематически читал книги, даже выписывал журнал «Вокруг света», в городе получал через знакомых из интеллигенции литературу), тем не менее вряд ли у него могла созреть мысль зафиксировать месторождение или какие-то признаки месторождения. Тогда мы с братом начали вспоминать, – по рассказам старших и по тому, что мы сами знали, – что происходило в то время в селе. И мы точно установили, что в 1907 году были сосланы в наш район группы рабочих и технологов – студентов Петербургского университета и Политехнического института. Потом место ссылки было отодвинуто в глубь Нарымского края. Но тогда ссыльные, о которых я сказал, были именно там: в районе Причулымья, где прошло мое детство и где жил мой отец. И я помнил это, как и мой старший брат. И сам отец часто рассказывал о том, как он был проводником экспедиций.

Иногда это были даже не экспедиции в строгом смысле этого слова, а походы одиночек или двух-трех человек, которые интересовались характером этого района. Это были и ссыльные, в том числе и технологи, и будущие геологи, естествоиспытатели. Ну, кроме того, отец бывал проводником и многих официальных экспедиций, которые возглавлялись учеными Томского университета. Отец был связан с учеными и в советское время. Он хорошо знал проф. Ривердатто, знаменитого ботаника. Ривердатто приезжал выяснять у отца какие-то вопросы, связанные с одним редким растением. Отец был глубокий знаток природы… Ну вот, когда я услышал обо всем этом, то память как бы получила «толчок». Я почувствовал: что-то здесь есть, какая то большая проблема.

– На том этапе могли вы, хотя бы в самом общем виде, для себя сформулировать эту проблему?

– Да, конечно. Я имею в виду отношение ссыльных революционеров-большевиков к изучению, исследованию природных богатств Сибири. Это огромная проблема исторической важности. За ней просматриваются принципиальные черты революции, программы большевиков по социалистическому преобразованию страны. В то время я представлял себе все это, разумеется, в общем виде, а о многих интереснейших аспектах этой проблемы я не знал, хотя чувствовал, что они есть. Сейчас вспоминается еще один «толчок». Это было в период работы над «Строговыми» и как будто бы забылось, но где-то в глубине памяти осталось.

– Может быть, это и был первый «толчок», в результате которого началась внутренняя работа?

– Возможно. Хотя вспомнил об этом я только сейчас. Тек вот, первым редактором «Строговых» был Александр Андреевич Ровинский, в те годы глав-вый редактор Иркутского книжного издательства, человек, близкий к Свердлову по революционной работе на Урале. Хорошо знал я в других старых большевиков, вступивших в партию и в 1905 году, и в последующие годы до Октября. Я был хорошо знаком и с Михаилом Кузьмичом Ветошкиным, в свое время он был на руководящей партийной работе в Сибири. Это последовательный ленинец, большевик. Он – историк социал-демократических организаций Сибири.

Прочитав «Строговых», Ровинский сказал: «Вы хорошо знаете Нарым и хорошо знаете ссылку в этих местах. Вы бы обратили внимание на научно-исследовательскую работу большевиков».

Это запало у меня в памяти. А затем, уже после его смерти, читая его книгу, посвященную истории большевистских организаций Сибири, на одной из страниц нахожу то место, где он пишет, что мы должны тщательно изучить научно-исследовательскую работу большевиков, которые вели ее всюду, где только оказывались. И это были самые разнообразные работы, не только специальные, которые требовали определенного научного снаряжения, а часто даже просто описательные, тоже имевшие немалое значение, потому что в Сибири было много мест, слабо изученных, а то в вовсе не известных. Даже только географическое и этнографическое описание таких мест уже было своеобразным открытием.

Все это подтверждалось тем, что я и сам знал. В юности я несколько лет работал редактором газеты «Большевистская смена» – в ту пору, когда Роберт Индрикович Эйхе был первым секретарем Западно-Сибирского крайкома партии, я часто встречался с ним, беседовал. И я знал, что Эйхе ведет научно-исследовательскую работу по изучению климата Сибири, причем он не оставлял ее до самого последнего дня пребывания в Сибири.

Он жил во дворе крайкома партии, в маленьком домике, и там стояла метеорологическая станция, которая позволяла ему измерять температуру воздуха, давление, влажность и объем осадков. Он так хорошо изучил климат Сибири, что, будучи секретарем крайкома партии, выступал на радиоперекличках и заявлял колхозникам:

– Товарищи колхозники! Весна будет ранняя, войдет дружно (или наоборот – в зависимости от того, какие результаты давали его исследования).

Эйхе начал исследовательскую работу еще в период ссылки я занимался ею все года, пока работал в Сибири.

Когда я приезжал в свою деревню, я часто слышал от отца, что вот-де Эйхин (крестьяне называли его не Эйхе, а Эйхин) вчера выступал по радио и предупреждал, что весна, или лето, или осень будут такие-то, и у нас в правлении колхоза делается в связи с этим то-то и то-то…

Все эти отрывочные, разрозненные факты и сведения, все виденное, слышанное, читанное и вызвало какой-то импульс, который заставлял работать мысль.

– Вы говорили о той стадии созревания замысла, когда идут поиски в разных направлениях и происходят внутренние накопления… Но в какой-то момент количество переходит в качество, наступает пора синтеза, когда замысел «вдруг» обретает себя в форме идейно-художественной концепции. Так ли это было с замыслом вашего романа? И отметили ли вы для себя этот миг «ньютонова яблока», когда частности связываются в целое?

– Было и так – в смысле общей, что ли, картины движения мысли и формирования замысла, и не совсем так, если говорить о частностях, о конкретных проявлениях этого внутреннего движений. Расскажу об этом подробнее.

Дело в том, что я задумал и уже начал писать роман об освоении Сибири в 50 – 60-е годы. Частично этот роман мною написан. Он лежит и ждет моей руки…

Собран обширный материал. Различные записи. Тысячи газетных вырезок, всяческие карточки. Я хорошо знал историю открытия нефтяных в газовых месторождений, хорошо знал западносибирский железорудный район. Но книжные знания не «оживут» без непосредственных впечатлений, и я начал ездить. Я совершил по Оби в ее притокам четыре путешествия. Встречался с людьми, что-то записывал, что-то запоминал. И вот я стал чувствовать, что мне необходима более широкая картина: вообще по всем исследованиям Сибири. Я начал знакомиться с экспедициями Томского университета. Они оказались очень интересными, масштабными. До революции были экспедиции, во главе которых стояли такие ученые, как академик Обручев, академик Зайцев, академик Усов, Это все светила отечественной науки. А скажем, в области ботаники был Порфирий Никитич Крылов, школа которого сформировалась в Томске. Я обнаружил также, что большой научно-исследовательский материал лежит ещё в экспедициях Главного переселенческого управления. Оно направляло экспедиции, которые искали свободные земли, в общем, для расширения колонизации Сибири. В частности, я обратил внимание на высокий научный уровень экспедиции профессора Драницына, который путешествовал по средней Оби и ее притокам в 1910 – 1912 – 1914 годах. Он оставил после себя поразительные материалы. Они содержат исследования гидрологические, географические, метеорологические и массу сведений о растительности, о животном мире. Когда я изучал отчеты Драницына, которые представлялись Главному переселенческому управлению, я понял, что его экспедиции стояли фактически на грани открытия.

Подобная экспедиция еще в 1907 – 1908 годах зафиксировала жировые пленки на Оби. Существовали и труды омского мелиоратора Демченко, написанные еще в конце прошлого века.

Многие направления этих исследований продолжались и развивались в советское время. В 50-х годах стали известны, например, работы инженера Давыдова и научно-исследовательского бюро Арало-Каспий – Обь, в котором работал Давыдов…

Все это отдельные факты, которые я мог бы умножать и умножать, так как материал такого рода собрался огромный. Эти интереснейшие факты при их сопоставлении и осмыслении давали впечатляющую картину, – так возник замысел романа об освоении в наше время Западной Сибири. И чем больше я думал об этом, тем больше виделось мне в этой теме чисто художественных возможностей, а главное, я пришел к выводу, что обязан рассказать историю исследований Западной Сибири, которые вели большевики еще до революции. Для нас чрезвычайно важно и поучительно знать ее прежде всего потому, что она освещает коренные, характерные черты Октябрьской социалистической революции.

– Таким образом, замысел, возникший первоначально на современном материале, увлек вас в историю…

– Да. По цепочке фактов я пошел в прошлое, к истокам темы, к тому времени, когда все это начиналось, – мне нужно было ощутить преемственность поколений в революционной борьбе и работе, так сказать, «связь времен». Однако четкие исторические рамки будущего романа определились позже. Для меня важно было увидеть картину в целом.

– Вы сказали, что собранный вами материал о деятельности большевиков по исследованию природных богатств Сибири освещает характерные черты Октябрьской социалистической революции. Не могли бы вы конкретизировать вашу мысль?

– Я имею в виду, во-первых, отношение большевиков, революционной партии рабочего класса, к освоению богатств Сибири, богатств Родины. Оно всегда было творческим, и эта проблема глубоко волновала революционеров-ленинцев.

В сущности, здесь сказалось воздействие ленинизма, потому что ленинизм не только обосновал необходимость разрушения старого мира, но наряду с этим создавал программу строительства нового мира. И естественно, что природные ресурсы и богатства России, в частности Сибири, в этой программе занимали значительное место. При этом надо иметь в виду, что интерес иностранного капитала к нашим богатствам в то время весьма ощущался. И этот интерес был далеко не безобиден: