Мастерство писателя-фольклориста

Завидна судьба книг, которые являются предметом исследования для ученого-лингвиста или историка; которые обязательно находят место на книжной полке каждого литератора, ибо обогащают его словарь, развивают в нем чувство слова; которые, наконец, широко читаются «просто так», потому что – интересно!

Такими книгами являются многие произведения наших писателей-фольклористов, и странно, что, рассуждая о литературном мастерстве, мы редко обращаемся к их опыту – ведь они стоят у самых истоков этого мастерства, где-то на стыке между устным народным творчеством и художественной литературой.

Как сибиряку, мне в этом плане хотелось бы остановиться на творчестве другого сибиряка – Александра Александровича Мисюрева. И не ради того, чтобы написать рецензию, а чтобы проследить, как фольклористу дается его мастерство и чему нам, беллетристам как таковым, можно у него поучиться.

Простые слова – «самая великая мудрость, пословицы и песни всегда кратки, а ума и чувства вложено в них на целые книги», – утверждал Максим Горький.

Простые слова – это мечта писателей, но доступны они только тем, кто имеет чуткий слух к народной речи и очень редкостное умение обращаться с народным, «первозданным» словесным материалом, ничуть его не искажая и в то же время создавая из него ткань сюжетного литературно-художественного произведения.

Мы до сих пор не оценили еще по достоинству всего того, что сделала; а этом направлении советская литература, а ведь именно она вывела народное творчество в народ.

Дореволюционный фольклор как чтение был достоянием только узкого круга любителей, по большей части любителей старины, некоторого круга «словесников», а все те, кто составлял так называемую «читающую публику»; быть может, только в детстве, на самой ранней тюре своего читательского стажа, знакомились с народными былинами о походах русских богатырей, со сказками о жар-птицах и змеях-горынычах.

Фольклор оставался областью сказочной, и мало кто в те времена отдавал себе отчет в том, что героем такого произведения может быть самый обыкновенный человек и что этот герой может быть интересен и славен житейскими, прежде всего трудовыми делами и устремлениями.

Эти возможности фольклора были вскрыты советской литературой благодаря социальному переосмысливанию всей жизни народа. И как только такое переосмысливание произошло, оно выдвинуло целый ряд писателей-фольклористов, – теперь уже просто невозможно представить русскую советскую литературу без такого писателя, каким был, скажем, Павел Петрович Бажов.

Вслед за Бажовым и одновременно с ним появились и другие имена: на Урале – Б. П. Бирюков, на Архангельском Севере – С. Г. Писахов, а в Западной Сибири – А. А. Мисюрев.

Более четверти века тому назад устное народное творчество привлекло внимание А. А. Мисюрева, и с тех пор на этой основе он создал целый ряд интереснейших и поучительных произведений¹ При этом отличительной чертой творчества Мисюрева является совершенно определенная тематика, конкретные цели, которые он неизменно перед собою ставил.

Это не собиратель фольклора вообще и даже фольклора, свойственного той или иной области или краю в географическом понимании, его нельзя отнести к фольклористам-этнографам; в своем творчестве Мисюрев скорее всего историк и социолог. И конечно – художник.

Он работал в трех основных направлениях: исследуя фольклор старых горнорабочих сначала Демидовских, а затем Кабинетских рудников и заводов, фольклор «ямщины» на бывшем знаменитом тракте, который в Сибири называли Московским, а в Европейской части России – Сибирским и печальной памяти Владимирской, и, наконец, он собирал фольклор, если так можно выразиться, революционный – времен 1905, 1917 годов и борьбы с колчаковщиной.

Нет и не может быть фольклора без географии, а в какой-то мере, вероятно, и без областничества; и все три направления, безусловно, отражают Сибирь: и так называемые «бергалы» – крепостные горнорабочие Кабинета, – и трактовая ямщина, и борьба с колчаковщиной – явления специфически сибирские. Но в том-то и дело, что, отнюдь не отрываясь от сибирской почвы, от этнографии, А. А. Мисюрев изучал фольклор не в пределах тех или иных губерний и уездов, а в границах производственной и социальной деятельности людей.

И если исследования уводили его в Тюмень, к самому Уральскому хребту – это его ничуть не смущало, так же как на востоке не смущало его то обстоятельство, что здесь он входил на территории, заселенные и татарами, и шорцами, и казахами, и хакасами, и украинцами.

Фольклорист старой школы встал бы в тупик перед таким интернациональным обществом – ему нужен был фольклор в географической «чистоте», и для него остались бы совершенно нерешенными и недоступными многие задачи его собственной сугубо областной фольклористики, так как однонациональной, русской Сибири никогда не существовало. Сибирь всегда была интернациональной, причем это не только не привело к тому, что русский язык здесь ассимилировался, впитал такое количество инородных слов и выражений, что приобрел какие-то своеобразные «сибирские» наречия, а наоборот, он здесь окреп в окружении других языков и своих собственных наречий.

Русские пришли в Сибирь как сложившаяся культурная сила, со своим тоже сложившимся языком, который как бы почувствовал себя здесь еще сильнее.

Села и деревни переселенцев были в Сибири крупные и, как правило, однонациональные, они были редкими, так что общение с аборигенами оказалось весьма ограниченным, и, таким образом, в русских деревнях сохранялся русский язык, а, скажем, в украинских – украинский. Лишь очень небольшое количество слов из других языков, например татарского, вошло здесь в русский словарь, да еще целиком сохранилась географическая терминология: Сибирь, Бараба, Кулунда, города Тюмень, Омск, Барабинск, Барнаул, Алейск.

Не замыкался здесь язык и в каком-то одном говоре – костромском или вятском, сюда приходили переселенцы из различных европейских губерний, и, сселяясь в крупные деревни, они вынуждены были вырабатывать общий язык, им же оказывался язык наиболее общепонятный.

В Сибири менее, чем где-либо в дореволюционной России, сказывалось влияние и языка «холопского» – дворни и челяди, зато политическая ссылка – тот же Московский тракт и поселения – вносили в язык, если так можно выразиться, некоторую интеллигентность и современность.

Да и сами переселенцы не на экспрессах проделывали свой путь откуда-нибудь из-под Курска, и в дороге, которая занимала годы, они невольно прислушивались к различным говорам, вырабатывая чувство правильного народного языка.

Этот очень правильный народный язык встречаем мы и в книгах А. Мисюрева. Как мало у него «областных» слов и выражений, разве только некоторые производственные термины немецкого происхождения, наличие которых вполне очевидно и которые на разговорный язык не оказывали никакого заметного влияния. Нигде автору не потребовалось расставлять в словах ударения, объяснять смысл пословиц и выражений.

«- А чего ж там, в Кузнецком городу?

– Острог там велик» на всю Сибирь. И всего много, всяких диковин. Купцы держат лавки с красным товаром-богатейшие купцы, капитальные купцы. У купца Попова дом -семьдесят семь камор, пять каморок, двадцать пять, светлиц. И везде – красный товар.

– Но?»

Такой разговор происходит в повести «След беглеца Сороки», и хотя этот язык древний, своеобразный, он – ясный, лаконичный.

«- Хозяин! Я к тебе с вестью прибежал, с доброй вестью, а ты псов спускаешь! Меня сколь били – не убили. Скажу весть!» (там же).

В любом историческом произведении, а тем более историческо-фольклорном, существуют два языка – язык героев и язык автора. Они разделены временем, интеллектом, и они же должны составить единую ткань художественного произведения.

Если бы автор вдруг решил и от своего лица говорить языком XVIII века, ему это, вероятно, не удалось бы даже формально, но и в случае такой удачи мы, читатели, поверили бы ему меньше. Тем самым автор не приобрел бы, а потерял – потерял право толковать события с Точки зрения своего времени, а, будучи неистолкованными, они не имели, бы уже для нас интереса, превратились бы в некий импровизированный архивный документ.

Другое дело, что язык автора, оставаясь современным, должен быть созвучен языку его исторических героев.

1. См. «Сибирские сказы, предания, легенды», Новосибирск, 1959; сб. «О злых богачах и народной борьбе», Новосибирск, 1957; «След беглеца Сороки», Новосибирск, 1949.[↩]