Марина Цветаева – Борису Пастернаку

В начале февраля 1923 года Марина Цветаева получила от Пастернака, находившегося в тот момент в Берлине, его книгу «Темы и вариации» (М. – Берлин, 1923) с дарственной надписью: «Несравненному поэту Марине Цветаевой, «донецкой, горючей и адской» (с. 76) от поклонника ее дара, отваживающегося издать эти высевки и опилки и теперь кающегося. Б. Пастернак. 29.1.1923. Берлин» («Альманах библиофила», вып. 13, М., 1982, стр. 94). Письмо Цветаевой – первый отклик на «Темы и вариации». На следующий день, 11 февр., она посылает новое письмо Пастернаку, в котором, в частности, пишет: «Вы – явление природы… Бог задумал Вас дубом, а сделал человеком» («Новый мир», 1969, N 4, стр. 195). Эту мысль Цветаева впоследствии развила в статье «Поэты с историей и поэты без истории» (Марина Цветаева, Сочинения в двух томах, т. 2, М., 1980 и 1984).

Письмо печатается по машинописной копии (оригинал не обнаружен). Копии с нескольких писем Цветаевой Пастернаку снял в 30-е годы поэт А. Е. Крученых.

А. СААКЯНЦ

«Мокропсы, 10-го нов. февраля 1923 г.

Пастернак!

Вы первый поэт, которого я – за жизнь – вижу¹. Вы первый поэт, в чей завтрашний день я верю, как в свой. Вы первый поэт, чьи стихи меньше него самого, хотя больше всех остальных. Пастернак, я много поэтов знала: и старых и малых, и не один из них меня помнит. Это были люди, писавшие стихи: прекрасно писавшие стихи, или (реже) писавшие прекрасные стихи. – И все. – Каторжного клейма поэта я ни на одном не видела: это жжет за версту! Ярлыков стихотворца видала много – и разных: это впрочем легко спадает, при первом дуновении быта. Они жили и писали стихи (врозь) – вне наваждения, вне расточения, копя все в строчки – не только жили: наживались. И достаточно нажившись, разрешали себе стих; маленькую прогулку… Они были хуже не-поэтов, ибо зная, что им стихи стоят (месяцы и месяцы воздержания, скряжничества, небытия!), требовали за них с окружающих непомерной платы: кадил, коленопреклонения, памятников заживо. И у меня никогда не было соблазна им отказать: галантно кадила – и отходила. И больше всего я любила поэта, когда ему хотелось есть или у него болел зуб: это человечески сближало. Я была нянькой при поэтах, ублажительницей их низостей, – совсем не поэтом! и не Музой! – молодой (иногда трагической, но все ж:) – нянькой! С поэтом я всегда забывала, что я – поэт. И если он напоминал – открещивалась.

И – забавно – видя, как они их пишут (стихи), я начинала считать их – гениями, а себя, если не ничтожеством – то: причудником пера, чуть ли не проказником. «Да разве я поэт? Я просто живу, радуюсь, люблю свою кошку, плачу, наряжаюсь – и пишу стихи. Вот Мандельштам, напр., вот Чурилин, напр., – поэты». Такое отношение заражало: оттого мне все сходило – и никто со мной не считался, оттого у меня с 1912 г. (мне было 18 лет) по 1922 г. не было ни одной книги, хотя в рукописях – не менее пяти. Оттого я есмь и буду без имени. (Это, кстати, огорчает меня чисто внешне: за 7 мес[яцев, как я из Берлина², заработала в прошлом месяце 12 тыс. герм[анских] марок, неустанно всюду рассылая. Живу на чешском иждивении, иначе бы сдохла!

1. Кроме Блока, но он уже не был в живых! А Белый – другое что-то (Прим. М. Цветаевой).[↩]
2. Цветаева приехала в Чехию 1 августа 1922 года.[↩]