М. М. Бахтин и теория романа
В настоящем номере журнала впервые публикуются архивные материалы, связанные с двумя докладами М. Бахтина, которые были сделаны в ИМЛИ 14 октября 1940 и 24 марта 1941 года и посвящены теории романа. В архиве Бахтина сохранились черновой вариант тезисов второго доклада и беловые автографы обоих докладов1. Но беловые варианты тезисов, а также материалы самих дискуссий по поводу докладов (точнее говоря, одной из дискуссий – см. далее) не были известны и тихо-мирно лежали в Архиве РАН, дожидаясь наблюдателей и исследователей. Между тем все это представляет большой интерес; ценность предлагаемой публикации – в попытке понять и оценить слово Бахтина в процессе его произнесения и формулирования: мы в какой-то степени видим непосредственный момент вызревания, становления мысли в живом многоголосом общении. Здесь складывается вполне романная и вполне бахтинская ситуация22.
ЖИЗНЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА БАХТИНА
Осенью 1937 года Бахтин, которому после кустанайской ссылки запрещалось жить в обеих столицах, вынужден был уехать в Савелово (Калининская, ныне Тверская, область). Но надолго оставаться там, вдали от библиотек и научных центров, ему, конечно, очень не хотелось. Чтобы заявить о себе и пробиться в Москву, Бахтин упорно пишет монографию о Франсуа Рабле и статьи по теории романа, просит своих друзей (особенно Б. Залесского и М. Юдину) помочь ему в получении нужных книг. В письмах конца 30-х годов он буквально умоляет Залесского: «Дорогой Борис Владимирович, я погибаю без книг. Работа моя стоит, и время уходит даром» (30.VII.1938); «[М]еня очень беспокоит вопрос с книгами. Работа моя стоит без движения» (22.XII.1938); «[О]чень прошу Вас, Борис Владимирович, ускорить это дело с книгами. От них сейчас зависит вся моя судьба. Может быть, можно связаться с Институтом] мировой литературы» (22.XII.1938. Курсив мой. – Н. П.); «[О]чень прошу Вас, Борис Владимирович, если только позволит Вам время, предпринять что-нибудь с книгами. Я без них пропадаю» (4.I.1939); «[Р]абота моя идет, но медленнее, чем это следовало бы. Одна из основных причин – недостаток в книгах» (11.X.1939)3.
Залесский оказывал максимально возможное содействие. В письме, датированном 11 октября 1939 года, Бахтин благодарит его:
«Дорогой Борис Владимирович, сердечное спасибо за книгу, деньги, за заботу и внимание!»4
Какая именно книга здесь упомянута, мы не знаем. Но в архиве Залесского сохранился составленный Бахтиным список книг, которые были ему в то время необходимы (10 названий)5; в этом списке перечисляются: «Теория романа» Б. Грифцова, «Из истории русского романа» В. Сиповского, «Geschichte des Romans und der ihm verwandten Dichtungsgattungen in Deutschland» Ф. Бобертага (F. Bobertag), «Geschichte des Romans und der Novelle in Deutschland» Х. Борхердта (H. Borcherdt), две «Теории литературы», Г. Поспелова и Л. Тимофеева, «Том Джонс» Генри Филдинга… Возможно, Залесским была прислана одна из этих книг; во всяком случае, в архиве Бахтина имеются конспекты Грифцова, Бобертага, Поспелова, Тимофеева (учебники двух последних, впрочем, вышли в 1940 году6, и за их присылку Бахтин в этом письме еще не мог благодарить Залесского).
Что до Юдиной, то в беседах с В. Дувакиным Бахтин вспоминал о том, как она «постоянно» приезжала к нему вместе со своим женихом, К. Салтыковым: «…туда, в Савелово, они обычно вдвоем приезжали ко мне. Он привозил обычно какие-нибудь книги, он доставал очень хорошие мне книги»7.
Еще в 1937 году существовали какие-то зыбкие (и, увы, рухнувшие) надежды устроиться в Москве8. 13 ноября этого года жена Бахтина, Елена Александровна, писала Залесскому из Савелова: «Вы уже знаете, что наша предполагаемая поездка в Москву провалилась. Хотелось бы увидеться с Вами, поговорить, посоветоваться и решить окончательно все дальнейшее». Видимо, еще оставалось, что обсуждать, и жена Залесского, Мария Константиновна Юшкова-Залесская (у которой были очень сложные отношения с Бахтиными), записала в своем дневнике в это время:
«13.XI.37. Узнала, что Нат[аша]9 сказ[ала] М. М., что я не хочу их приютить – возмущена. Грустно – мне кажется, что Б[орис] меня уже не любит (тихонько плакала).
14.XI.37. Согласилась, чтоб М. М. жил у нас из-за работы. Б[орис] сразу повеселел» (личный архив Залесского).
Где открывалась перспектива работы, мне не известно. Но едва ли это был Институт мировой литературы. Вероятно, «диалог» с ИМЛИ начался чуть позже, примерно с 1939 года, когда туда устроился Л. Тимофеев (1904 – 1984), молодой, но довольно влиятельный ученый, автор многих книг и статей10. В 35 лет он уже был профессором ИФЛИ, Литературного института и одновременно заведующим отделом литературоведения в издательстве «Советский писатель». Возможно, что в установлении контакта с ИМЛИ (и с Тимофеевым в частности) помог тот же Залесский, которого Бахтин в одном из только что процитированных писем просил в поиске нужных книг «связаться с Инст[итутом] мировой литературы».
Тимофеев в 1943 году писал Бахтину: «…мне совершенно очевидно, что включение Вас в штаты института (имеется в виду ИМЛИ. – Н. П.) было бы для института исключительно выгодной операцией…»11. Судя по всему, он так же считал и до войны; и прийти к такому мнению Тимофееву помогли те доклады, которые, как уже упоминалось, были прочитаны Бахтиным в ИМЛИ. Любопытно, кстати, что много лет спустя, во время записи беседы с Дувакиным в 1971 году, Тимофеев вспомнит о своем давнем впечатлении от этих докладов (да и вообще от характера) Бахтина:
«Дувакин:…я буду его [Бахтина] записывать <…>
Тимофеев: Ну вот, он Вам будет очень подходящим человеком: он очень увлекается, очень любит говорить»12.
Хотя нас в основном интересуют статьи и доклады по теории романа, не забудем и о «Рабле». Дело в том, что работа над обеими темами шла не то что параллельно, а просто неразрывно. В публикуемой стенограмме обсуждения своего доклада (см. далее) Бахтин говорит: «Я специалист не столько по античному роману, сколько по эпохе Возрождения». И далее: «Больше всего я занимался романом Возрождения, это моя основная специальность». Значит, книга о Рабле, самый крупный законченный труд Бахтина, осознавалась им как исследование по роману Возрождения, да и вообще к литературе этой эпохи он, кажется, обратился, изучая специфику романа как жанра. Не случайно во время защиты книги в качестве диссертации13 (15 ноября 1946 года) Бахтин не раз упоминает свои занятия теорией романа.
Во вступительном слове диссертант говорит, что сформулированная им «гротескная концепция тела» была естественно присуща романной эстетике: «…Рабле первоначально, когда я приступил к этой работе, не был для меня самоцелью. Я работаю в течение очень многих лет над теорией, историей романа <…> И вот в процессе моих работ над теорией и историей романа я пришел к такому выводу, который здесь в очень общей форме сформулировал. Литературоведение <…> в основном ориентировалось на то, что я называю классической формой в литературе, то есть формой готового, завершенного бытия, между тем как в литературе, в особенности в неофициальной, мало известной, анонимной, народной, полународной литературе, господствуют совершенно иные формы, именно формы, которые я уже назову гротескными формами»14. В заключительном слове Бахтин даже специально апеллирует к своему второму докладу о романе, прочитанному в ИМЛИ, как к прецеденту при изучении высвобождающей, «революционизирующей» роли смеха в истории и культуре: «Я в этих стенах делал доклад по теории романа и отмечал, какую огромную силу имел смех в античности, в создании первого критического сократовского сознания. Смех подготовлял умение, способность любую вещь грубо ощупать, действительно наизнанку вывернуть»15.
Лето 1940 года Бахтины провели не в Савелове, а в. Москве. Почти весь июнь Бахтин, сначала у Залесских и затем у Перфильевых (то есть у сестры, Натальи, и ее мужа Н. Перфильева), диктует машинистке текст книги о Рабле. В уже упоминавшемся дневнике Юшковой-Залесской содержится довольно много одинаковых записей, сделанных в эти дни: «С 10 – 3 и с 5 – 8 ч. М. М. диктовал»; «С 10 – 3 1/2 и с 5 1/2 – 9 1/2 ч. М. М. диктовал» и т. д. В последующие месяцы работа над рукописью была продолжена. С 7-го по 18-е августа Юшкова-Залесская шесть раз записывает в своем дневнике одинаковую фразу: «Исправл[яла] французский] язык М. М. в Раблэ». Что это значит, не совсем понятно. Чуть раньше, 11 октября 1939 года, Бахтин в письме просил Залесского: «Очень прошу Вас, Борис Владимирович, навести библиографическую справку о работах о Рабле, вышедших после 1930 г. Если можно, пришлите мне французский словарь»16. Возникает вопрос: не было ли у Бахтина каких-либо проблем с французским языком? Учтем, однако, что ему приходилось разбираться в феноменальных языковых «фокусах» и интеллектуальных играх великого шутника-мудреца. Так или иначе, но французский язык в монографии фигурировал только в цитатах (из Рабле, его современников и исследователей). По всей вероятности, Юшкова-Залесская имеет в виду вычитку этих цитат в только что напечатанной машинописи.
Вскоре «Рабле» был готов для вручения мэтрам медиевистики, а потом постепенно передан А. Дживелегову в Москве и (благодаря помощи И. Канаева) А. Смирнову в Ленинграде. Бахтин наконец-то вплотную взялся за свой первый доклад для заседания группы теории литературы ИМЛИ, возглавляемой Тимофеевым.
ГРУППА (СЕКЦИЯ) ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ
В очерке истории ИМЛИ, который размещен на официальном сайте института, сообщается, что группа теории литературы (в составе секции советской литературы) была создана в декабре 1939 года17. Однако изучение архивного фонда ИМЛИ, хранящегося в Архиве РАН, позволяет несколько уточнить эту датировку. Пробное заседание с обсуждением теоретической проблемы состоялось несколькими месяцами раньше: 28 марта 1939 года был прочитан доклад А. Гурштейна «К проблеме народности в литературе»18. Заседание комиссии по организации «теоретической группы» прошло 3 ноября 1939 года. Присутствовали: Г. Поспелов (ИФЛИ), А. Ревякин (МГПИ), А. Белкин (ИФЛИ) и Тимофеев, представлявший ИМЛИ19. В повестке дня значились два пункта: «1. План теоретического сборника. 2. Организационные вопросы».
В сборник «Принципы анализа литературного произведения» предполагалось включить – после обсуждения на заседании группы – статьи всех четверых членов комиссии («Идея художественного произведения» Ревякина, «Направление – стиль – метод» Поспелова, «Гротеск – тип – образ» Белкина и «Проблема жанра» Тимофеева). Кроме того, Тимофееву поручалось «привлечь авторов для статей на тему об анализе сюжета и языка», причем второй раздел сборника планировалось «посвятить рецензиям и рефератам».
По второму пункту было решено, что заседания группы будут проводиться «по 15-м и 27-м числам каждого месяца»20. На 27 ноября, 15 и 27 декабря намечались доклады Ревякина, Белкина и Тимофеева (два первых по темам были аналогичны названным выше статьям из сборника, а в качестве третьего заявлялся реферат недавней книги Тимофеева «Теория стиха»). Перечислялись также 26 человек «актива группы»: Г. Абрамович, И. Нусинов, У. Фохт, М. Юнович, М. Штокмар, О. Брик, В. Гриб (рядом с его фамилией написано: «умер»), М. Лифшиц и т. д.21
Тимофеев обосновал необходимость организации группы теории литературы в особой записке, в которой тоже шла речь об активе группы («…состоит из сотрудников Института и преподавателей теории литературы в вузах…»), бегло набрасывался план работы (сначала – «дискуссионный период», а потом «работа группы должна привести к созданию сборника «Проблемы теории литературы»»). Завершалось все «примерным планом сборника» и «темами докладов, намеченных для обсуждения»22.
Стенограммы заседаний 27 ноября и 27 декабря23 сохранились. Доклад Тимофеева 15 декабря, возможно, не состоялся (а может быть, стенограмма его обсуждения пропала).
Из упомянутого выше очерка истории ИМЛИ явствует, что на рубеже 30 – 40-х годов в институте существовали пять секций (по изучению творчества А. М. Горького, советской литературы, русской литературы XVIII века, западноевропейской литературы, античной литературы) и пять групп (по изучению теории литературы, а также наследия революционных демократов, жизни и творчества М. Лермонтова, А. Пушкина и Л. Толстого)24. Какова принципиальная разница между статусом секции и статусом группы – не очень ясно25. Тимофеев, председательствуя во время заседаний, всегда с аккуратностью говорит именно о группе26.
Однако в заголовках практически всех стенограмм почему-то фигурирует: «Институт мировой литературы им. А. М. Горького. Секция теории литературы»27.
Группа работала в тогдашнем здании ИМЛИ на Москворецкой улице, дом 1128, и в здании Музея Горького на улице Воровского, дом 25 (где ИМЛИ находится сейчас29). Как уже отмечалось, в заседаниях участвовали далеко не только сотрудники института; по формулировке создателей сайта, в этот период в ИМЛИ активно практиковались «открытые заседания секций и групп с привлечением широкой научной и литературной общественности». Это, кстати, сделало возможными и доклады самого Бахтина, который в то время не имел работы, да и был совершенно посторонним по отношению к институту человеком.
После войны заседания группы, судя по всему, не возобновились. А. Курилов в своем обзоре истории ИМЛИ, говоря о возобновлении работы института в 1943 году, группу теории не упоминает: «С осени начинают функционировать Отделы античной литературы, западных литератур, русской литературы XIX в., советской литературы, Группа по изучению творчества А. М. Горького и Группа современного фольклора, созданная весною 1943 г. «30. Не называет он теорию литературы и среди «главных направлений в деятельности института» второй половины 40-х годов31. Только «в 1952 г. формируется Сектор теории литературы и эстетики; в 1962 г. он становится Отделом»32. Этот сектор (отдел) выпустил многие известные коллективные труды: «Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении» в 3-х томах; «Теория литературных стилей» в 4-х томах и т. д. Причем его работа, как и работа всего ИМЛИ, уже находилась в обычном академическом русле (такой вывод сложился у меня после расспросов Ю. Борева и С. Бочарова, пришедших в сектор еще в середине 50-х годов: они сказали, что, на их памяти, заседания всегда носили преимущественно «внутренний» характер, а участие «широкой научной и литературной общественности» было относительно небольшим).
Деятельность группы теории литературы еще ждет своих летописцев и исследователей, мы же пока ограничимся тем, что кратко обозначим «диалогизующий фон» докладов Бахтина. Авторы и темы докладов в 1940 году33: 14 января – М. Дынник, «Эстетика» (обсуждение статьи34); 13 февраля – Г. Поспелов, «Направление, метод, стиль»; 13 марта – И. Астахов, «Разделение литературы на роды»; 1 апреля – Л. Якобсон, «Образность в поэзии»; 13 апреля – Г. Бровман, «Проблема драмы в эстетике Белинского»; 25 апреля – М. Столяров, «Проблема анализа поэтического языка»; 13 мая – В. Никонов, «Строфика»; 13 июня – Г. Шенгели, «Ритмо-синтаксическая структура катрена»; 20 июня – обсуждение учебника Б. Михайловского «Русская литература XX века»35; 23 сентября – Л. Якобсон, «Поэтическая формула и литературный образ (Традиции и творчество)»; 14 октября – М. Бахтин, «Слово в романе (К вопросам стилистики романа)»; 11 и 25 ноября – Г. Абрамович, «Проблема образа»36; 26 ноября – В. Кирпотин, «Классическая традиция и советский роман» (объединенное заседание с секцией советской литературы); 9 декабря – Г. Федосеев, «Проблема романтического и сатирического образа»; 23 декабря – А. Виноградов, «Проблемы исторического романа»37.
В 1941 году38 список докладов, по понятным причинам, в два раза короче: 27 января – А. Квятковский, «Основные типы русского стиха»; 17 февраля – М. Столяров, «Выразительная функция звука в стихе»; 24 февраля – У. Фохт, «Вопросы теории литературы»39; 5 марта – В. Жирмунский, «Стадиальные параллели историко-литературного развития Востока и Запада» (объединенное заседание с секциями западной и древнерусской литератур); 10 и 17 марта – продолжение прений по докладу Фохта; 24 марта – М. Бахтин, «Роман как литературный жанр»; 7 апреля – Б. Ярхо, «Поэтика «Слова о полку Игореве»» (объединенное заседание с секцией древнерусской литературы); 28 апреля – А. Соколов, «Род, вид и жанр»; 12 мая – Н. Кравцов, «Новелла как реалистический жанр»; 26 мая – Б. Райх, «О специфичности драматургии»40.
Сразу бросается в глаза, что состав докладчиков весьма разнороден. Здесь есть выходцы из самых различных научных направлений и литературных группировок: социологической школы В. Переверзева (Поспелов, Фохт), формальной школы (Ярхо, Шенгели, Жирмунский)41, РАПП (Федосеев), конструктивизма (Квятковский)… В числе докладчиков (кроме тех, кто уже был упомянут) мы видим и писателя (Виноградов), и недавнего театрального деятеля (Райх4242), и академических философов (Дынник, Астахов4343), и вузовских преподавателей-филологов (Абрамович, Соколов, Кравцов), и официозных критиков, представителей литературного истеблишмента (Бровман, Кирпотин)… Это и крупнейшие, доныне авторитетные ученые, и некогда весьма заслуженные, а теперь почти совсем забытые «зубры» советской науки, и довольно неоднозначные, порой даже несколько одиозные фигуры. Немного особняком следует отметить две персоны, возможно, обладавшие некоторой известностью тогда, в 30-е годы (и чуть позже), но, кажется, уже совершенно загадочные сейчас: это – Столяров и Якобсон4444.
Знакомство с текстами стенограмм показывает, что прения шли очень живо и без излишней чопорности. На одном из первых заседаний, в декабре 1939 года, Поспелов говорил: «Как известно, последнее десятилетие было довольно трудным для обмена мнениями по вопросам литературы. Для этого не было достаточных условий <…> Сейчас впервые после долгого перерыва мы начинаем заниматься этими вопросами не келейно, а в порядке большого коллектива. Естественно, что при отсутствии живого обмена мнениями могли возникнуть большие расхождения»45. И спорщики не боялись выразить свое острое несогласие друг с другом, хотя, как правило, умудрялись делать это вполне доброжелательно, во всяком случае, корректно46 (те же, кого критиковали, старались не переживать критику трагически, но извлекать из нее позитивные уроки).
Вот, к примеру, заседание по докладу Никонова о строфике. Сразу после своего выступления докладчику приходится выслушать крайне принципиальную полемическую отповедь Ярхо; он тут же бросается вперед с горячими возражениями, но при этом роняет, казалось бы, довольно странную фразу: «Я очень благодарен Борису Исааковичу, особенно за ту часть, где он подвергает доклад наиболее сокрушительной критике»47.
Далее свои монологи произносят другие «действующие лица» (И. Дукор, Н. Плиско, И. Эйгес). Тимофеев, завершая обсуждение, перед заключительным словом докладчика полуиронично резюмирует: «Такова уж судьба всех докладов теоретической группы, что на них нападают довольно сурово. Над нашей дверью висит надпись Дантова ада: «Оставь надежду, всяк, сюда идущий!»
И вы не избежали этой участи»4848 (д. 83. Л. 119).
Разумеется, встречались и довольно «проработочные» интонации, однако, к чести участников секции, это случалось очень редко, да и основной удар направлялся не на присутствующих, а на какие-нибудь общеизвестные идеологические жупелы, которые и без того обязательно было крушить в пух и прах для доказательства преимуществ марксизма.
Вот Астахов выступает после доклада Якобсона об образности в поэзии и критикует докладчика за то, что он слишком «на равных» полемизирует с кантианством (то есть демонстрирует некоторую мягкотелость в утверждении принципов диалектического и исторического материализма): «Кантианство – вообще не нуждается, чтобы быть [опровергнуто, потому что это – не серьезно» (там же. Л. 5об.). Хорошо, что Бахтин, видимо, на этом заседании не присутствовал, иначе он, с его «пристрастием к Марбургской школе», «кантовской традиции»49, был бы сильно задет и разочарован.
- См. об этом, например, в комментариях С. Бочарова к бахтинским «Беседам с В. Д. Дувакиным» (Бахтин М. М. Беседы с В. Д. Дувакиным. М.: Согласие, 2002. С. 357) и И. Поповой к работе «Риторика, в меру своей лживости…» (Бахтин М. М. Собр. соч. Т. 5. М.: Русские словари, 1996. С. 458). [↩]
- Ср.: «Бытовая беседа и писание романа, как показано Бахтиным, суть отдаленные, но и родственные звенья в цепи речевого общения. Огрубляя, можно сказать, что как разговаривают, так по-русски и романы читают и пишут» (Бенедиктова Т. Д. Литература как разговор // Литературоведение на пороге XXI века. Материалы Международной научной конференции (МГУ, май 1997). М.: Рандеву-АМ, 1998. С. 105). Правда, мы будем иметь дело не с «бытовой беседой», но, с другой стороны, все-таки с проявлениями «научного быта». [↩]
- См.: Паньков Н. А. М. М. Бахтин в материалах личного архива Б. В. Залесского // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 2003. N 1 – 2. С. 134, 135, 136, 137.[↩]
- Там же. С. 137. О личности Залесского, его архиве и его роли в судьбе Бахтина см. мою статью «Новые материалы к биографии М. М. Бахтина» (Известия РАН. Серия литературы и языка. 2006. Т. 65. N 1). [↩]
- См.: Паньков Н. А. М. М. Бахтин в материалах личного архива Б. В. Залесского. С. 136.[↩]
- Были и другие списки. В письме от 4 января 1939 года, то есть до появления учебников Поспелова и Тимофеева, Бахтин писал Залесскому: «Тот список, который я Вам дал, является основным и самым важным. Но на всякий случай (если бы по тому списку ничего не оказалось) прилагаю к письму список книг второстепенного значения, но всё же мне нужных» (см. там же). [↩]
- Бахтин М. М. Беседы с В. Д. Дувакиным. С. 278.[↩]
- Вспомним, что и летом 1936 года еще один из друзей Бахтина, М. Каган, писал жене (С. Каган), которая находилась в геологической экспедиции: «М. В. [Юдину] я пытался побудить позаботиться отыскать знакомых, через которых М. М. можно было бы здесь получить работу. Сегодня будем об этом же говорить с Б. В. [Залесским], чтобы он использовал все свои возможности. Речь идет о том, чтобы М. М. мог устроиться и осесть в Москве. (С квартирой может уладиться как-то и под Москвой, так что это дела не решает)» (Каган Ю. М. О старых бумагах из семейного архива (М. М. Бахтин и М. И. Кагаи) // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1992. N 1. С. 75). [↩]
- Младшая сестра Бахтина, сослуживица Залесского в одном из академических институтов. [↩]
- См. подробно прокомментированные мною воспоминания Тимофеева, помещенные под одной обложкой с воспоминаниями Г. Поспелова: Тимофеев Л. И., Поспелов Г. Н. Устные мемуары. М.: Изд. МГУ, 2003. С. 5 – 62 (комментарии: с. 108 – 177). [↩]
- Письмо от 12 сентября 1943 года цитируется в комментариях И. Л. Поповой к тексту «Дополнений и изменений к «Рабле»» (Бахтин М. М. Собр. соч. Т. 5. С. 477). К сожалению, переписка Тимофеева с Бахтиным недоступна: письма Бахтина в архивном фонде Тимофеева (Архив РАН. Ф. 1829) не сохранились, а письма Тимофеева в архиве Бахтина (наряду с другими личными бумагами последнего) почему-то напрочь закрыты. Возможно, эти документы помогли бы многое прояснить. [↩]
- Тимофеев Л. И., Поспелов Г. Н. Указ. соч. С. 12. И Бахтин, как известно, оправдал эти ожидания, проговорив с Дувакиным около 13 часов, хотя в поздние годы он, по свидетельству многих, был в основном молчалив. Например, Г. Пономарева вспоминала: «Я <…> должна сказать, что общение у Бахтина с другими людьми строилось не только словесно. Я думаю, что, может быть, половину этого общения составляло молчание, но это тоже было общение <…> И то, что он никогда почти не был активным в этом диалоге, это, пожалуй, тоже его свойство» (Пономарева Г. Б. Высказанное и невысказанное // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1995. N 3. С. 73). [↩]
- Бахтин воспринимал «Рабле» именно как книгу и стремился ее напечатать в Москве или Ленинграде. Только после осознания полной неудачи этих планов ему пришлось после войны озаботиться организацией защиты. [↩]
- Стенограмма заседания Ученого совета Института мировой литературы им. А. М. Горького. Защита М. М. Бахтиным диссертации «Ф. Рабле в истории реализма» / Публ. и коммент. Н. А. Панькова // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1993. N 2 – 3. С. 55, 56.[↩]
- Там же. С. 98. [↩]
- См.: Паньков Н. А. Указ. соч. С. 137.[↩]
- См.: www.imli.ru. [↩]
- См.: Архип РАН. Ф. 397. Оп. 1. Д. 49. Лл. 1 – 45. В «шапке» стенограммы название группы (или секции) еще никак не обозначено. [↩]
- Там же. Он. 2. Д. 10. Л. 1.[↩]
- Правда, уже через полтора месяца, 27 декабря, в своем заключительном слове Тимофеев скажет: «Я хотел довести до вашего сведения, что мы будем собираться не по 15-м и 27-м числам, а по 1-м и 13-м числам каждого месяца» (там же. Л. 116). Но, как мы увидим далее, и по 1-ми 13-м числам группа собиралась только в начале 1940 года, а потом дни заседаний менялись неоднократно. Периодичность (два раза в месяц), в основном, соблюдалась, но тоже не всегда: порой заседали только раз в месяц, а иногда, наоборот, дополнительно устраивались еще совместные дискуссии с другими группами или секциями. [↩]
- Там же. Оп. 2. Д. 10. Л. 1.[↩]
- Там же. Л. 3.[↩]
- Архив РАН. Ф. 397. Он. 1. Д. 49. Лл. 46 – 116.[↩]
- См. также: Курилов А. С. Основные направления научной деятельности Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН (1932- 2002) // Труды Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН. Библиографический указатель. 1939 – 2000. М.: ИМЛИ РАН, 2002. С. 3 – 5. [↩]
- Слово «секция» и на сайте ИМЛИ, и в обзоре Курилова используется в качестве эквивалентного слову «отдел»; и там и там написано: «…пять научно-исследовательских секций (отделов)…». Но – какой эквивалент можно подобрать слову «группа»? Во всяком случае, в штатном расписании 1940 – 1941 годов фигурировали только заведующие отделами, в числе которых, видимо, были и руководители групп (см.: Архив РАН. Ф. 397. Оп. 3. Д. 15. Лл. 1, 6, 12). [↩]
- Например, 27 ноября 1939 года: «Я хотел начать с работы нашей группы» (там же. Оп. 1. Д. 49. Л. 110). [↩]
- Вариант: «Секция по изучению теории литературы». [↩]
- Первый доклад Бахтина, но всей вероятности, был прочитан в этом здании. Текст объявления о докладе таков:
«14-го октября в 7 – 30 вечера в Институте мировой литературы имени А. М. Горького (Москворецкая ул., 11) состоится заседание группы по изучению теории литературы.
Повестка дня
М. М. Бахтин – Слово в романе (К вопросам стилистики романа).
Руководитель группы: проф. Л. И. Тимофеев»
(см.: Архив РАН. Ф. 397. Оп. 2. Д. 14. Л. 23).
[↩] - В настоящее время в адресе ИМЛИ номер дома указывается с добавочным индексом: 25а (и улице опять вернули старое название: Поварская). Судя по тому, что Бахтин на защите диссертации упомянул о своем докладе, прочитанном «в этих стенах», второй доклад проходил на улице Воровского – защита была там.[↩]
- Курилов А. С. Указ. соч. С. 5.[↩]
- Там же. 22 октября 1946 года Н. Степанов, известный исследователь русской литературы, говорил на совместном заседании Ученого совета ИМЛИ с научными сотрудниками института: «Напомню, как это было в прошлом или даже в позапрошлом году – Екатерина Николаевна Михайлова внесла предложение о специальном отделе или группе, которая разрабатывала бы теоретическую проблематику. Я помню, что тогда это было встречено, я бы сказал, не то чтобы не сочувственно, но настолько холодно-спокойно, что казалось, что все разрешено, все ясно, а на деле оказалось, что много не только неясного, но многое так запутано, что ясности мы этой и не получили-таки» (Архив РАН. Ф. 397. Оп. 1. Д. 153. Л. И). Тимофеев к тому времени уже несколько лет руководил сектором советской литературы, а другого энтузиаста не нашлось. [↩]
- Курилов А. С. Указ. соч. С. 6.[↩]
- См. стенограммы обсуждения докладов: Архив РАН. Ф. 397. Оп. 1. Д. 82, 83, 84, 85, 86. В ряде случаев застенографированы и доклады. См. также тезисы некоторых докладов: там же. Оп. 2. Д. 14. [↩]
- Статья предназначалась для 12-го тома «Литературной энциклопедии», который, как известно, остался неопубликованным.[↩]
- Учебник был напечатан Учпедгизом в 1939 году. [↩]
- Первое заседание по этому докладу прошло почему-то очень коротко (всего два выступающих), и дальнейшая дискуссия была перенесена на более поздний срок. Концовка стенограммы могла бы все прояснить, но она дошла до нас в неполном виде. [↩]
- Завершая заседание 23 декабря, Тимофеев объявил, что следующим будет доклад Фохта «Проблема народности» (Архив РАН. Ф. 397. Оп. 1. Д. 86. Л. 80). Однако ни тезисов этого доклада, ни стенограммы его обсуждения не найдено.[↩]
- См. стенограммы обсуждения (а в ряде случаев и тексты) докладов: Архив РАН. Ф. 397. Оп. 1. Д. 106, 107, 108. См. также тезисы некоторых докладов: гам же. Оп. 2. Д. 10, 14. В этом деле сохранилось маленькое объявление, между 19 и 20 листами, согласно которому 15 мая в Музее Пушкина (Красная площадь, 2) должно было состояться совместное обсуждение группой теории литературы и группой по изучению жизни и творчества Пушкина доклада С. Бонди «Ритмическое строение русского классического стиха». Ни тезисов доклада, ни стенограммы заседания найти не удалось, поэтому не ясно, о мае 1940 или 1941 года идет речь.[↩]
- В этом докладе предпринимался обзор новейших книг по теории литературы: упоминавшихся выше учебников Поспелова и Тимофеева, а также совместного учебного пособия Абрамовича и Соколова «Теория литературы» и «Поэтического словаря» Квятковского (тоже вышедших в 1940 году). Дискуссия, в которой участвовали и авторы обсуждаемых книг, продолжалась в течение трех заседаний. [↩]
- Стенограмма этой дискуссии сохранилась без первой страницы, на которой были указаны название и дата доклада. Название восстановлено по тезисам доклада: там же. Л. 21. Что касается даты, то, скорее всего, это середина или конец мая: стенограмма расположена последней в папке, относящейся к 1941 году. Завершая дискуссию, председатель (Тимофеев) сказал: «…приближается летний период, нам надо уже намечать план работы нашей группы на 1942 г.» (там же. Оп. 1. Д. 108. Л. 151). День прочтения доклада предположительно установлен по дневнику Юшковой-Залесской, которая записала 26 мая о Залесском и Бахтине: «Б. веч[ером] с М. М. в Институте] миров[ой] литерат[уры]».
Кстати, в заключительном слове Тимофеева говорилось о том, что 23 июня должен был состояться доклад И. Соколова «о сюжете» (там же. Тезисы этого доклада, «Построение сюжета», см.: там же. Оп. 2. Д. 14. Лл. 22 – 23). Увы, 22 июня произошли события, после которых доклад оказался невозможен…[↩] - Использую термин «формальная школа» в широком смысле – не как синоним названию ОПОЯЗ, а как обозначение исследовательской тенденции, отличающейся повышенным вниманием к литературной форме. Характерно, что М. Гаспаров писал в предисловии к фрагменту книги Ярхо «Методология точного литературоведения»: «Он считался «формалистом» и не спорил против этого ярлыка» (см.: Контекст. 1983. М.: Наука, 1984. С. 195). И Тимофеев явно приглашал Ярхо и Шенгели как «формалистов». В одном из своих писем к Тимофееву в 1963 году А. Колмогоров отметил его знакомство с трудами формалистов: «…я уже не в первый раз замечаю с удовольствием, что все найденное в эту зловредную эпоху Вы хорошо знаете» (Архив РАН. Ф. 1829. Оп. 1. Д. 193. Л. 4). Тимофеев ответил: «Спасибо Вам за комплимент о формалистах, но ведь я их ученик, в особенности Г. Шенгели и Б. Ярхо!» (там же. Д. 144. Л. 4).
Что же до Жирмунского, то в данном случае можно слегка перефразировать слова Гаспарова: «Он считался «формалистом», хотя и спорил против этого ярлыка». Ни в одной статье или книге «за» или «против» формализма не обходилось и не обходится без активной апелляции к работам Жирмунского.
[↩] - Бернгард Фердинандовнч Райх (1894 – 1972) – австрийско-немецкий режиссер, близкий друг Б. Брехта; с 1925 года он жил в Москве, в 30-е годы читал лекции по театру и драматургии в I МГУ и ГИТИСе, был сотрудником Института Литературы, искусства и языка Коммунистической академии (см. его мемуары «Вена – Берлин – Москва – Берлин», выпущенные издательством «Искусство» в 1972 году). [↩]
- Астахов, правда, начинал как филолог, да и защищал свою докторскую диссертацию «Происхождение искусства в свете марксистско-ленинской эстетики» в 1953 году в ИМЛИ, а не в каком-нибудь из философских институтов.[↩]
- Михаил Павлович Столяров дважды (в 1921 и 1937 годах) издал перевод пасторали Т. Тассо «Аминта», известна также его статья «К проблеме поэтического образа», напечатанная в 1927 году в первом выпуске сборника ГАХН «Ars poetica»; Лев Георгиевич Якобсон (1889- 1950-е?) опубликовал несколько работ об А. Веселовском и социологической поэтике, в 1940 году защитил кандидатскую диссертацию «Образность в поэзии. К вопросу о психологизме и историзме в поэтике» (см. автобиографию, хранящуюся в его личном фонде в РГАЛИ: Ф. 1898. Оп. 1. Д. 1). [↩]
- Архив РАН. Ф. 397. Оп. 1. Д. 49. Л. 57об. [↩]
- Завершая то же заседание, Тимофеев призывал всех присутствовавших: «…перед нами стоит трудная задача, которую нужно разрешить путем коллективной работы в товарищеской атмосфере. Это основное, что мы должны сказать» (там же. Л. 73об.). [↩]
- Там же. Д. 83. Л. 108. Далее номера цитируемых дел и листов указываются в тексте.
Никонов сразу же стал возражать Ярхо потому, что тот должен был куда-то уходить с заседания. Обычно заключительное слово докладчику предоставлялось после выступления всех желающих.[↩] - Сходную сентенцию Тимофеев произнес и в декабре 1939 года: «У нас еще очень мало материала и мало докладчиков. Мы наседаем на докладчика, когда еще работа недостаточно подготовлена, и докладчики выходят сюда, на это место, и падают жертвами своей деятельности» (там же. Д. 49. Л. 110об.).[↩]
- Бахтин М. М. Беседы с В. Д. Дувакиным… С. 45.[↩]
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №3, 2007