М. Литвинова. Оправдание Шекспира

Уже само заглавие книги вызывает недоумение: для чего оправдывать Шекспира? Разве он совершил преступление? Но в процессе чтения ответ на этот вопрос становится достаточно очевиден: перед нами очередная попытка защитить Шекспира-поэта от «Шакспера» из Стратфорда-на-Эйвоне. Интересная главным образом тем, что М. Литвинова отдает себе отчет в противоречиях (хронологических и фактографических), к которым приводит стремление привязать шекспировское наследие к конкретным кандидатам на авторство, таким, как Рэтленд или Ф. Бэкон, и пытается преодолеть эти противоречие, сконструировав новую гипотезу о соавторстве Рэтленда и Бэкона.

Автор, взявший на себя столь ответственную задачу, должен быть готов к тому, что его книга будет сравниваться с «Игрой об Уильяме Шекспире» покойного И. Гилилова. Сразу скажем: позиция М. Литвиновой значительно более уязвима. Обаяние книги И. Гилилова, а равно и его методологическая честность, — в наивном, но последовательном отвержении гуманитарной науки как таковой — со всеми ее знаниями, авторитетами и принципами. М. Литвинова, напротив, позиционирует себя как «переводчик» и «шекспировед», стремясь включить себя в контекст гуманитарной науки — тем самым открывая дорогу для критики именно с этих позиций. Насколько автор книги состоятельна как переводчик и шекспировед?

С первых же страниц в этом возникают сомнения. О предисловии Джонсона к Первому фолио автор пишет: «Постараюсь быть предельно точной, хотя это и трудно, текст все-таки начала XVII века» (с. 13). Неужели английский язык эпохи Шекспира так уж труден для человека, именующего себя шекспироведом? И на какого читателя рассчитана эта скромная гордость за свои успехи? На настоящего шекспироведа она вряд ли произведет положительное впечатление, хотя, возможно, вызовет благоговение у людей с двухмесячными курсами английского за плечами.

Впрочем, английский язык, по-видимому, действительно для автора труден. Нам предлагается поверить, что «actor» переводится как «участник какого-то дела» в смысле «пайщик» (с. 15), а «Plutos Helmett» как «Шлем Плутона /головной убор Афины, потрясающей копьем» (с. 111); что «holds out the brandished blade» также значит «потрясает копьем» (с. 114) и слово «sword» могло значить «копье» (с. 121). Выражение «chasteseth none but for theire good» («[Бог] не наказывает никого иначе как ради его блага») переведено как «прощает лишь добродетель» (с. 496-497, что идет вразрез не только с английским языком, но и с основами христианской религии). Стихотворение Дж. Донна «Canonization» объявляется воспевающим платонический брак (с. 99) — нужно ли говорить, что брак самого Донна не был платоническим в смысле, который имеет в виду М. Литвинова, неоплатонизм XVI-XVII веков не отрицал сексуальной любви, а стихотворение Донна как раз ей и посвящено?

Не менее удивительны сведения по истории культуры, которые можно почерпнуть из книги М. Литвиновой: эпохе Бэкона (Фрэнсиса, не Роджера) приписывается «рождение национальных языков и литератур» (с. 61; Данте и Чосер, видимо, писали не на национальных языках?). Впрочем, автор заранее оберегает себя от нападок по части фактографии: «…веря, что двадцать первое столетие будет веком, где правит психология, я стою на том, что психологическая достоверность важнее документального свидетельства. В документ может вкрасться ошибка; его можно подделать; утраченный, он может образовать лакуну, не замеченную следующими поколениями, что приведет их к ложному выводу» (с. 11). Одним махом ликвидированы шесть веков существования научной дисциплины, призванной решать эти проблемы — источниковедения (которое, между прочим, является ключевой практикой для культуры Ренессанса!). А принцип психологической достоверности в представлении автора книги сводится к тому, что «отрицательные с общечеловеческой точки зрения свойства характера» (с. 71) несовместимы с поэтическим даром, а Бэкон неповинен в казни Эссекса, так как «он был человек истинно благородный и уж конечно, различал добро и зло» (с. 592).

Безусловными достоинствами книги И. Гилилова были введение в оборот новых источников и ясность изложения мысли. В этой части работа М. Литвиновой также проигрывает. Текст представляет собой рыхлую компиляцию, за логикой рассуждения трудно уследить — автор перескакивает от розенкрейцеров к андрогинности, от проблемы добра и зла к Библии короля Якова; на странице 67 традиционная интерпретация сонетов 1-126 отрицается на том основании, что гомосексуализм стратфордского «Шакспера» документально не подтвержден, а на странице 468 отрицается само наличие гомосексуальной тематики в шекспировских текстах (так значит, их мог написать и стратфордец?).

И все-таки есть в книге любопытная мысль — а именно, что Фальстаф является шуточным автопортретом подлинного Шекспира (с. 421-422). Теперь посмотрите на портрет Рэтленда в книге и на стратфордский бюст «Шакспера». Ну и кто из них похож на Фальстафа?

М. ЕЛИФЁРОВА