М. Л. Гаспаров, К. М. Поливанов. «Близнец в тучах» Бориса Пастернака: опыт комментария

Авторы книги правомерно полагают, что поэзия начала XX века, столь сложная, как ранний Пастернак, заставляет задуматься и о новом типе комментария: «…о таком, что прежде всего отвечал бы на вопрос, который естественно первым возникает перед такими текстами (но которого обычно стыдятся): «о чем, собственно, здесь говорится»» (с. 3).

Расширенное предисловие логически точно разбито на многочисленные параграфы, искусно вводит в контекст литературного процесса начала XX века любого читателя, даже иногда ранее вовсе не интересовавшегося этим периодом. А неплохо знакомого с литературной ситуацией того времени – провоцирует кое-что уточнить для себя, освежить в памяти некоторые даты и события (потому что, например, на с. 19 стихотворение Н. Асеева «Терцины другу» названо откликом на пастернаковские «Пиры», а на с. 99 – напротив, утверждается, что «Пиры» – отклик на «Терцины другу»).

Воспроизводится полный текст первой поэтической книги Пастернака (включая предисловие Асеева), видевшей до этого свет в отдельном издании всего однажды – в 1914 году (с. 41). По замечанию комментаторов, «вниманием исследователей она никогда не пользовалась» (с. 4).

Затем к каждому тексту следует подробный комментарий, включающий в себя как можно более полно изложенные общие сведения, традиционные для любого комментария: где, когда написано стихотворение, кому посвящено, обстоятельства первой публикации и т.п. Затем следуют разделы: содержание, композиция, синтаксис, лексика, стиль, стихотворный размер – то, что обычно остается без внимания в традиционном комментарии, и, наконец, если была сделана авторская переработка для цикла «Начальная пора» (1928), тут же помещен ее текст и все черновики переработки (что очень удобно для сравнительного прочтения), описаны тематические и стилистические изменения, возникшие в ходе работы над стихотворением, их возможные причины.

Комментаторы то и дело приглашают нас к своего рода интеллектуальной игре: в большинстве случаев из точной и подробной констатации, например, лексических особенностей текста Пастернака выводы читателю предлагается делать самому. Однако нельзя сказать, что авторы не указывают нам пути и не подают примера разгадывания пастернаковских шарад. Вот, например, содержание стихотворения «Венеция». «Поэт, на рассвете подъезжающий на поезде к Венеции, просыпается от бряцанья стекла (строфа I), и оно вызывает у него ощущение гитарного трезвучия, нависшего наднебом и миром (II-III). Как этот звук оторвался от источника звука (VI), так острова Венеции оторвались от материка (IV: дворцы тесьмой-полосой вдоль набережной канала, арсеналы-верфи на противоположном, морском конце города) и так виденья поэта должны оторваться от него и жить в мире самостоятельно – бытием без корня (V)…» (с. 77 – 78). В связи с ключейым образом звука-созвездия авторы указывают на два уподобления: «терцовый трехзвуковой аккорд в нотной записи так же имеет вид трезубца <…> как и зодиакальный знак «членистотелого» Скорпиона»<…> при этом он напоминает косо поднятое (при остановке <…>) весло <…> (на самом деле останавливается, звякая стеклом, поезд <…>). Из этого – метафоры ст. 5 – 6 трезубец вымерших гитар <…> Возможно, также <…> подразумеваемое название музыкального интервала «тритон» ассоциируется с пушкинским городом, который «как Тритон, по пояс в воду погружен»» (с. 78 – 79).

Иногда с авторами хочется спорить или дополнить их наблюдения. Но это, как нам кажется, еще одно их достижение и заслуга, не менее важные, чем создание самой книги комментариев. Почему, например, «рыдающая строфа» – это метонимия? Заставляет рыдать, т.е. причина вместо следствия? А почему это не метафора (сходство по звучанию)?

Или: «Когда из дней, как исподлобья, / Гляжусь в бессмертия раструб» – «(от раструба граммофона, сохраняющего голос даже после смерти человека?)» – задают сами себе вопрос сами комментаторы (с. 65). А что, если это просто метонимическое представление о времени (точнее, вечности, «бессмертии») через пространственные, зримые образы, как у позднего Пастернака: «Я вижу сквозь его [леса] пролеты / Всю будущую жизнь насквозь» («Все сбылось») или «Оно [будущее] распахнуто, как бор, / Все вглубь, все настежь» («За поворотом»), – как бы отвечаем им мы.

Признаемся, что не раз приходилось сожалеть о малом объеме книги и, как следствии, – ее конспективности, даже «телеграфности». Кажется, если бы у М. Гаспарова и К. Поливанова была возможность, они могли бы уделить больше внимания связи этих самых ранних текстов Пастернака со всем последующим его творчеством. А возможно, заодно более подробно описали бы если не все, то хотя бы уже названные, но лишь упомянутые в комментариях отсылки к текстам других авторов (например, ассоциация с тургеневскими «живыми мощами» в связи со стихотворением «Эдем» (с. 46) кажется без объяснений очень странной).

От знакомства с книгой М. Гаспарова и К. Поливанова получаешь не только интеллектуальное, но и эстетическое удовольствие. Успех ли это такого типа комментария или успех конкретных авторов и их анализа поэтического текста?

А. АНИСОВА