Лица без карнавальных

В январской книжке нашего журнала обсуждением повестей В. Катаева «Святой колодец» и «Трава забвения» была начата новая рубрика «Произведения, о которых спорят». Под этой же рубрикой мы печатаем в атом номере выступления Л. Скорино и И. Виноградова, посвященные роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Роман этот, работу над которым автор начал на рубеже 20 – 30-х годов и продолжал до самой смерти, увидел свет в прошлом году. Произведение чрезвычайно сложное и по своей художественной структуре, и по жанру, и по философско-нравственной проблематике, роман М. Булгакова вызвал у читателей и различное отношение, и даже немало недоуменных вопросов. Однако ни в сопровождавшей журнальную публикацию романа статье, ни в появившихся затем печатных откликах на него критиков не были вскрыты более или менее отчетливо художественное своеобразие и противоречивая философия романа. Серьезное обсуждение на страницах печати романа «Мастер и Маргарита» тем более необходимо, что критики тоже, толкуют и оценивают его по-разному. Об этом свидетельствуют и выступления И. Виноградова и Л. Скорино. Авторы печатаемых статей не только расходятся в общей оценке романа, не только предлагают резко различающиеся трактовки и его пафоса, и некоторых существенных мотивов, – они и подходят к нему с различных сторон. Л. Скорино сосредоточила внимание на связи содержания романа с обстоятельствами европейской истории 20 – 30-х годов и на уязвимых местах булгаковской концепции гуманизма. И. Виноградов подробно анализирует, как преломились в образном строе «Мастера и Маргариты» нравственные проблемы, волновавшие М. Булгакова.

Само собой разумеется, что публикуемые материалы не исчерпали содержания столь многопланового произведения, как роман М. Булгакова, и многие его аспекты – в первую очередь противоречивая концепция гуманизма – потребуют дальнейшего критического рассмотрения.

Появившиеся рецензии и статьи о романе М. Булгакова, в том числе и публикуемые ниже, наталкивают еще на один важный вывод: речь идет не просто об оценке «Мастера и Маргариты», а уже вообще о методологии критического анализа произведений сложных и противоречивых. Для того чтобы такого рода анализ был точным и плодотворным, он должен быть социально выверенным и исторически конкретным.

* * *

1

Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» написан изящно, иронично и с полемическим задором. Причудливые его события действительно напоминают пестрое карнавальное шествие, веселье и пляски фантастических масок, шутов, сказочных чудовищ. Невольно вспоминаются и уличные представления Commedia dell’arte с ее грубоватым юмором городских площадей, с затаенным лиризмом человеческих чувств.

Но не забудем, что среди карнавальных огней, за любой самой странной, самой фантастичной маской всегда скрывается живое реальное человеческое лицо. Так и в романе Булгакова буффонада, сатирическая плакатность, гротеск – несомненно, причудливая оболочка для философских размышлений художника.

Распахнем же двери в странный, фантастический мир этого романа и пройдем по его дорогам, беседуя с героями, вслушиваясь в то ясно, то приглушенно звучащую мелодию самого рассказчика. И спросим себя: какой мир нам открылся? И о чем размышляет автор?

Первое, что хочет поведать нам романист, – просто: чудесное и реальное неразрывно, – говорит он. И как бы в доказательство тому в самом центре Москвы конца 20-х годов начинают свершаться, разные удивительные события, ничего общего не имеющие с трезвой, разумной жизнью столицы. Внезапно как бы перекрещиваются, совмещаются два мира – реальный, с его повседневностью, и фантастический – мир духов, волшебников, чудес. Они то сливаются, взаимопроникают, то враждебно противостоят друг другу.

Трезвый, деловой человек, председатель правления МАССОЛИТА Михаил Александрович Берлиоз, однажды ясным летним днем видит, как на Патриарших прудах, где он читает молодому поэту Ивану Бездомному лекцию о евангельских легендах, как именно здесь спокойно и уверенно материализуются выходцы из потустороннего мира – сам Князь Тьмы и его свита. Сначала, без всяких к тому причин, Берлиоза «охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки». Герой попробовал совладать с непонятным испугом, пот выступил на лбу, мелькнула мысль о сердечном приступе, но «тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного (курсив мой. – Л. С.) вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая».

Но удивительным было не только появление «прозрачного гражданина» в шутовском кургузом пиджачке, а то, что М. А. Берлиоз впервые в своей жизни столкнулся с явлениями необычайными, иррациональными. Он тут же «в смятении подумал: «Этого не может быть». Автор иронически отвечает герою: «Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним вправо и влево» (курсив мой. – Л. С).

Все шутовские чудеса, происходящие в романе, вся карнавальная буффонада его событий как раз и направлены на то, чтобы развенчать и осмеять тезис «этого не бывает», «этого не может быть». Само появление и исчезновение Духов Тьмы – таинственного «профессора черной магии» Воланда, его подручных Фагота, Азазелло, красотки-ведьмы Геллы, волшебного черного Кота – и странная деятельность всех этих персонажей вносит путаницу, сумятицу в повседневную жизнь города. Но, кроме того, и явственно свидетельствует, что не все в окружающем мире познаваемо разумом, многое только лишь имеет видимость реальности, а в самом деле, необъяснимо, иррационально.

Фантазия художника неистощима в язвительно-иронических доказательствах этой мысли. Наивны и гротескны, словно сошли они с картин Иеронима Босха – и пьяный воробей, залихватски отплясывающий фокстрот: он «припадал на левую лапку, явно кривлялся, волоча ее, работал синкопами»; и торжественный «черный длинноносый грач в клеенчатой фуражке и в перчатках с раструбами», шофер адского автомобиля, уносящего героиню романа на Лысую гору; и говорящий кот, остряк и штукарь. Он – Кот Бегемот- играет в шахматы, показывает фокусы, ходит на задних лапах и ездит на подножках трамваев, куда вскакивает, «нагло осадив взвизгнувшую женщину», и даже пытается «всучить кондукторше гривенник». Впрочем, это никого не удивляет – что само но себе весьма странно и фантастично, – только кондукторша «со злобой, от которой даже тряслась, закричала: – Котам нельзя! С котами нельзя! Брысь! Слезай, а то милицию позову!»

Характерной чертой булгаковской фантастики является постоянное демонстративное смешение реального, даже обыденно-прозаического с иррациональным, «потусторонним». Повседневность в романе предстает такой же гротескной, как и фантастическое бытие Духов Тьмы. Совершенно в гоголевской традиции описано появление «нечистой силы» в обычном московском учреждении. Вечером, сидя в своем кабинете, один из руководителей Варьете замечает, как из-под двери «потянуло вдруг гниловатой сыростью». А затем в окне, «заливаемом луною», видит он с ужасом «прильнувшее к стеклу лицо голой девицы» и просунувшуюся в форточку ее руку, «покрытую трупной зеленью». Твердо зная, что «этого не может быть», герой все же замирает от страха, когда «зеленые пальцы… обхватили головку шпингалета, повернули ее, и рама стала открываться». Но «потусторонние» герои Булгакова не только, согласно традиции, пугают, путают людей, вовлекая в греховные и неразумные даяния, нет, функция их в романе «Мастер и Маргарита» совсем другая – они призваны доказать, оттенить всю зыбкость, иррациональность именно действительного мира.

Загадочно и все более тревожно то, что окружает героев Булгакова. Все, что первоначально представляется им простым и обыденным: пейзаж зимней улицы, где трамваи, «наполненные светом обледеневшие ящики», проносятся с «омерзительным скрежетом на морозе»; интерьер коммунальной квартиры, ночью напоминающей притон разбойников; летний городской дворик, где по вечерам с дьявольским остервенением «из всех окон, из всех дверей, из всех подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов… вырывался хриплый рев» классического полонеза.

Повседневная жизнь предстает героям Булгакова пугающей, странной и нереальной, в ней может разное случиться, самое неожиданное и необъяснимое. Курьерша входит в кабинет к начальнику учреждения и вдруг обнаруживает пропажу: «Нету, нету, нету! – кричит она «с вытаращенными глазами». – Нету, милые мои!.. Пиджак и штаны тут, а в пиджаке ничего нету!» Но самое странное – это явная обыденность происходящего. Казалось бы, ничего и не изменилось: на месте таинственно и внезапно исчезнувшего Прохора Петровича «за огромным письменным столом с массивной чернильницей сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумаге». Не было у сидящего «ни шеи, ни головы», даже из манжет «не выглядывали кисти рук». Однако костюм чувствовал себя как обычно, «был погружен в работу и совершенно не замечал той кутерьмы, что царила кругом», когда пораженные сотрудники обнаружили, что перед ними пустое место вместо начальника. Сказочность этой сцены не что иное, как овеществленная метафора, гротескная персонификация иронического выражения «пустое место». Характерно, что в учреждении все осталось по-прежнему, а по возвращении почтенного бюрократа обратно в его костюм «Прохор Петрович совершенно одобрил все резолюции, которые костюм наложил во время его кратковременного отсутствия».

Совсем не случайно реальные герои у Булгакова подчас столь же гротескны и причудливы, что и сказочные – Воланд с его свитой. Автор стремится художественно утвердить ощущение зыбкости, непознаваемости мира, где обыденное и «потустороннее», иррациональное и действительное неразрывно сплетены, друг от друга неотделимы. Поэтому-то реальность событий предстает в романе такой непрочной, так легко распадается, а действие то и дело переходит в колдовскую карнавальную буффонаду. Прозаический делец из московского Варьете в мгновение ока унесен «нечистой силой» в Ялту; во время сеанса черной магии, даваемого Воландом, с потолка на зрителей сыплются червонцы – хватай, сколько унесешь, – но затем превращаются в бумагу, в бутылочные этикетки. В обычнейшей московской квартире По Садовой улице поселяются невидимые жильцы: «По временам эта квартира отвечала то трескучим, то гнусавым голосом на телефонные звонки, иногда в квартире открывали окно, более того, из нее слышались звуки патефона. А между тем, всякий раз, как в нее направлялись, решительно никого в ней не оказывалось. Да, квартира N 50 пошаливала, а поделать с этим ничего нельзя было». Тщетно милиция и другие весьма трезвые люди борются с наваждением. Работники угрозыска, нагрянув в загадочную квартиру с обыском, застают тут только черного кота с примусом в лапах. Люди практические, они, конечно, не верят в чудеса. Но чудеса происходят. Кот быстро сказал: «Не шалю, никого не трогаю, починяю примус». А когда его попытались схватить, принялся бойко отстреливаться от нападавших, покачиваясь на люстре под потолком, «дуя зачем-то в дуло браунинга и плюя себе на лапу».

Фантастическим героям романа противостоят люди деловые, прозаичные, такие, как Михаил Александрович Берлиоз или поэт Иван Бездомный. Однако они не только терпят поражение в дискуссиях с Князем Тьмы Воландом, но и несут жестокое наказание за свое неверие в существование иррационального, стихийного, непознаваемого начала жизни.

Оба эти героя принадлежат к тем, кто пытается «изобрести обыкновенные объяснения» для «явлений необыкновенных». Художник, прибегая к иронической буффонаде, полемизирует и высмеивает тщету, как ему кажется, подобных попыток. Ничего объяснять не нужно, утверждает он, мир ведь непознаваем. Единственно, что может сделать человек, – принять все сущее на веру, принять действительность такой, какой она нам предстает.

Знаменателен спор Михаила Александровича с таинственным «иностранцем» – Воландом, а в действительности с самим Князем Тьмы. Воланд многозначительно шепчет своим оппонентам – поэту Бездомному и Берлиозу: «Имейте в виду, что Иисус существовал». Ему вежливо возражает Берлиоз, говоря: «Мы… по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения».

«- А не надо никаких точек зрения, – ответил странный профессор, – просто он существовал, и больше ничего.

– Но требуется же какое-нибудь доказательство… – начал Берлиоз.

– И доказательств никаких не требуется, – твердо ответил Воланд».

Гротескная логика событий, развертывающихся в романе, как раз и служит полемическому утверждению пассивности как жизненного и философского принципа. Причудливая фантасмагория происходящего не подвластна никакому реалистическому истолкованию. И автор, хотя и с карнавальной сатирической буффонадой, жестоко расправляется с теми героями, которые пытаются искать всему этому хоть какое-либо разумное объяснение, о чем свидетельствуют отрезанные и оторванные головы московского Берлиоза или знаменитого столичного конферансье Жоржа Бенгальского, который в испуге настойчиво требовал у Воланда разоблачить «суеверия» перед «зрительской массой», а также пребывание в заключении в сумасшедшем доме многих прозаических, трезвомыслящих персонажей романа. Иррациональное, мистическое – более реально, чем сама реальность, – утверждает писатель. Хотя «это невозможно» и «этого не бывает», но все это было, свершилось, и воистину участникам и героям удивительных и фантастических событий нечего «изобретать обыкновенные объяснения явлений необыкновенных». Вспомним, – причудливая карнавальная фантасмагория пронизывает и «Девятьсот тринадцатый год», эту «петербургскую повесть» Анны Ахматовой. Но как отлична внутренняя суть фантастики этой поэмы от фантастики булгаковского романа! Рисуя полночный час, «когда все воскресают бреды» и появляются те, для кого «расступились стены, вспыхнул свет, завыли сирены, и, как купол, вспух потолок», автор поэмы иронично и бесстрашно вглядывается в своих призрачных гостей.

Хвост запрятал под фалды фрака…

Как он хром и изящен…

Однако

Я надеюсь, Владыку Мрака

Вы не смели сюда ввести?

Нет, поэтесса совсем не собирается «отшатнуться, отпрянуть, сдаться» перед таинственным, иррациональным. За гротескными образами она стремится рассмотреть реальную трагедию века: «маска это, череп, лицо ли – выражение злобной боли, что лишь Гойя мог передать». Стремится понять сущность бытия в самых его причудливых и фантасмагорических проявлениях. В романе Михаила Булгакова фантастика служит утверждению невозможности проникнуть в глубь жизненного хаоса, обнаружить законы, им управляющие.

2

Но если действительный мир непознаваем, иррационален, неразумен, то может ли человек пытаться его переделывать, улучшать? На этот вопрос в романе «Мастер и Маргарита» дает ответ легенда о Понтии Пилате.

Евангельская легенда занимает важное место в повествовании и прочно вплетена во все развитие событий. Автор здесь непримиримо противопоставил друг другу два типа людей: с одной стороны, люди действия, реального дела – сам Понтий Пилат, молчаливый кентурион Марк Крысобой, будущий евангелист Левин Матвей, а с другой – гуманист и мечтатель Христос, или Иешуа Га-Ноцри.

Арестованный по требованию иерусалимских фарисеев и книжников, Иешуа приведен на допрос к прокуратору Иудеи. Происходит между ними знаменательный разговор. Понтий Пилат, почувствовав в молодом философе веяние каких-то новых мыслей, идей, с любопытством прислушивается к его высказываниям. Насмешливо, испытующе спрашивает он Га-Ноцри:

«-…Скажи мне, что это ты все время употребляешь слова – добрые люди? (Курсив мой, – Л. С.) Ты всех, что ли, так называешь?

– Всех, – ответил арестант, – злых людей нет на свете.

– Впервые слышу об этом, – сказал Пилат, усмехнувшись».

Но Иешуа твердо стоит на своем: есть несчастливые, ожесточившиеся. И надо лишь найти нужное слово, чтобы открыть доступ к душам злых, обратить их в добрых.