Литературный процесс и его периодизация

В последнее время на страницах нашей литературной и собственно литературоведческой печати оживленно обсуждается вопрос о «периоде семидесятых годов», о характерных особенностях творческого опыта, накопленного в минувшем десятилетии советской многонациональной литературой, да и не только ею.

Помимо естественного несовпадения взглядов на сам этот опыт, взятый и в некоей целостности его, и в конкретном разнообразии, выявились различные точки зрения на то, считать ли «семидесятые годы» особым периодом нашей литературной истории, или они есть лишь продолжение «годов шестидесятых» (а может быть, начало «восьмидесятых»?), – ну, а за всем тем высказанно, чаще же невысказанно, по-ученому говоря – имплицитно, вновь поднималась старая, как мир… литературоведения, проблема – принципов, критериев периодизации историко-литературного процесса вообще. Решительные мнения насчет того, что все эти членения по десятилетиям нужны нам самим для собственного удобства, дабы просто как-то прервать «дурную» темпоральную непрерывность, бесконечность процесса, были высказаны и на сей раз, но, как и прежде, к ним вряд ли стоит прислушиваться: понятно, что «периоды» не должны быть устанавливаемы извне, субъективно, нет – их следует «вывести» из объективно-закономерного движения, в данном случае – движения литературы, искусства, духовной культуры. А если что и можно здесь допустить «для удобства», опять же говоря по-ученому – конвенционально, то лишь приблизительность, в том числе хронологическую приблизительность названий того или иного периода. Мы ведь достаточно осведомлены в том, что «литературное десятилетие», или «четверть века», или даже сам «век» вовсе не всегда совпадают, мало того, почти никогда полностью не совпадают с хронологическими. «Шестидесятые годы» прошлого столетия в русской художественной культуре – разве это отрезок между 1860-м и 1870-м годами? В нашей советской истории «двадцатые годы» – это, конечно, тоже не ровно десять лет: литературные «тридцатые» не в 1930-м начались, а «двадцатые» не в 1930-м кончились.

Все это вполне ясно.

Не ясно или, осторожней сказать, не вполне ясно другое: чем определяется «пульсация» культурно-исторического движения (заметим сразу, неравномерная «пульсация»), а стало быть, и периодизация литературно-художественного процесса (у нас в стране как общая, общесоветская периодизация, так и периодизации национально-особенные)?

В научном исследовании вопросы, тебя занимающие, сцеплены друг с другом по собственной, объективной, от тебя не зависящей логике.

Как периодизировать процесс? Этот вопрос неизбежно толкает нас к другому, еще более фундаментальному, и оказывается, что, не ответив на этот «другой», не получишь ясности по поводу первого.

Этот же «другой» вопрос, точнее, целая их совокупность: что же такое сам «литературно-художественный процесс»? Из каких сторон, частей, элементов он состоит? Каковы «источники энергии», «моторы», «передаточные механизмы», осуществляющие это движение в его литературно-художественной специфичности и в его включенности в общее историческое движение? Эта включенность у нас в стране и сегодня явственна, пожалуй, как нигде и никогда. Вывод о постоянно возрастающем значении литературы и искусства в обществе развитого социализма, в многостороннем мире духовных интересов и потребностей современников, в их коммунистическом воспитании выражает одну из самых существенных закономерностей, характерных для совершенствования социалистического общества, его культуры, его образа и уровня жизни. Этот вывод вновь подтвержден, конкретизирован и развит на июньском (1983 г.) Пленуме ЦК КПСС.

Мы поистине повсеместно и ежечасно ощущаем сегодня, как, говоря словами Ю. В. Андропова на июньском Пленуме ЦК КПСС, «усиливается воздействие искусства на умы людей», как «тем самым растут и возможности его активного вмешательства в общественную жизнь». Но мы, литературоведы, искусствоведы, критики, призваны не только чувствовать литературно-художественный процесс, но и объяснять его, стимулировать, ориентировать. А этого не добиться без анализа общетеоретических, методологических проблем (вот где еще оправдывается афоризм насчет того, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория!).

Итак, еще раз: что такое «литературно-художественный процесс», какими исследовательскими путями нам идти, какими принципами и способами работы руководствоваться, чтобы сей динамичный объект воссоздать научно верно, адекватно ему самому, чтобы нам отыскивать объективную истину, а не нами самими субъективно-предположенное к отысканию?..

1

Признаюсь, у меня сложилось впечатление, что многие наши литературоведы гораздо чаще сетуют на непроясненность иных терминов и понятий, в том числе и основополагающих, чем пытаются прояснить их.

Это совсем не значит, что по отношению, например, к «литературно-художественному процессу» не предприняты позитивные (и глубокие) попытки определения, объяснения его. При этом важно заметить, что объяснения предпринимались и предпринимаются и определения давались и даются в двух плоскостях: по отношению к тому, чтó есть литературно-художественный процесс как определенная реальность, и по отношению к нему как к научному термину. В содержательной работе Е. Купреяновой, например, литературный процесс-это и «поступательное развитие… литературы как закономерный исторический процесс», «одно из слагаемых процесса общественного развития, а не только нечто производное от него»; это и понятие абстрагирующее, извлекающее логику развития литературно-художественного сознания из бесконечного многообразия ее проявлений в конкретной истории различных национальных литератур. Работа Е. Купреяновой более всего и ориентирована на логическое определение понятия «литературный процесс» и в данной плоскости анализа содержит немало ценного. Так, представляется важным для нашей науки стремление автора показать интегрирующий характер этой категории, что не только вбирает в себя, но только через себя дает возможность объяснить «такие группы или ряды историко-литературных понятий, как направление, течение, метод, стиль – с одной стороны, и эпоха, этап, период литературного развития – с другой» ¹.

Согласимся с этим.

Видимо, полезно будет считать (для ясности), что понятие «история литературы» шире и многосторонней по конкретному содержанию, нежели понятие «литературный процесс», и что второе есть логическая схема первого (без плохого смыслового оттенка слова «схема»). Но согласимся и с тем, что «история литературы», то есть движение литературы во времени, ее конкретный ход в рамках «эпохи» ли, «этапа» ли, «периода» ли, что эта «история литературы» и составляет в актуальной своей реальности, бытийности, онтологичности, если выражаться философским языком, сам процесс. Есть «литературный процесс» – логически-интеграционное понятие в арсенале науки. И есть литературный процесс – реальное движение литературной жизни, появление произведений и писателей, их восприятие критикой и публикой, творческие судьбы, споры и драмы на этой почве, дискуссии, премии, деятельность газет, журналов, литературных обществ разных толков и «размеров», а за этим и как бы сквозь все это кардинально-организующим образом проявляются духовные интересы, конфликты, проблемы – политические, нравственные и, конечно, собственно эстетические. Давно и хорошо известно, что «вокруг произведений и писателей образуется особая атмосфера, особая жизнь, которую и можно назвать литературной жизнью». П. Сакулин уточняет далее: «…Литературная жизнь известного периода обнимает творчество писателей, психологию читателей, литературную критику, идеологов литературы и теоретиков в области поэтики» ². Конечно, легко расширить число «ингредиентов», составляющих литературную жизнь. Но дело не в числе, оно, кстати, разное в различные исторические времена и в различных социальных условиях. Тут дело в справедливости общего положения, которое ясно выразил еще Белинский: «Литература всегда опирается на публичность, получает свое утверждение от общественного мнения… Литература есть достояние всего общества, которое, через нее, обратно получает себе, в сознательной и изящной форме, все то, чему источником было его же собственное непосредственное бытие. Общество находит в литературе свою действительную жизнь, возведенную в идеал, приведенную в сознание. Поэтому в моментах развития литературы, обыкновенно называемых литературными эпохами и периодами, отражаются моменты исторического развития народа…» ³

Сказано просто. И – глубоко.

И относится к нашей теме.

Логический анализ понятий (категорий) и их взаимозависимостей – полезен. Конечно, когда он осуществляется не в плане самоценной (мнимоценной!) «игры в бисер», а при учете (и для лучшего учета!) реальностей, обозначаемых понятиями «литературно-художественная жизнь» и «литературно-художественный процесс».

Кстати, диалектическая взаимосвязь существует и между этими реальностями (а стало быть, и понятиями). Литературно-художественный процесс есть движущаяся, меняющаяся в историческом времени литературно-художественная жизнь, движущаяся, меняющаяся по определенным закономерностям. Понять и систематизировать (привести в систему) эти закономерности – не значит ли, собственно, и воссоздать реальность процесса в научно-логическом его виде?

Явному большинству советских ученых свойственно сегодня подчеркнутое внимание к собственно творческим, специфически-художественным, и в этом смысле «внутренним», закономерностям развития литературы и искусства, хотя не в отрыве от общественно исторических, не в противовес им. В частности, общее положение (или «общее место»?) нашей литературоведческой и искусствоведческой мысли сегодня – считать симптоматичным проявлением специфичности литературно-художественного процесса хронологическое несовпадение (или закономерно неполное совпадение) периодизаций «общей истории» и истории литературной, общественно-исторических этапов развития и этапов развития литературы и искусства⁴. Но как бы там ни было, большинство наших ученых «традиционно» (по-марксистски!) считает: «Художественная литература не саморазвивающийся ряд явлений, а одна из важнейших сторон всей духовной жизни общества, народа». И не какие-либо иные, а «общеисторические закономерности реализуются в литературе, дают себя знать в движении и развитии самих литературных явлений»; именно они, эти «общеисторические закономерности» (продолжу цитату из Д. Благого), «тем самым приобретают специфический характер закономерностей собственно литературных» ⁵.

«Тем самым»!

Но как же именно? Через какие «преломления»?..

Тут вступают в силу те реальности (реальные стороны) литературно-художественного процесса, которые выражались «традиционными» (у кого – дурно-схематичными, у других – научно-плодотворными) понятиями «направление», «творческий метод», «стиль» («стилевое течение») и т. д.

Вступают в силу… Да, и сегодня по делу употребляются, на пользу науке идут в ход эти понятия. Но одновременно в сегодняшней научной истории литературы и искусства ореол вокруг этих понятий несколько угасает, бледнеет. Литературно-художественный процесс и настоящего, и прошлого открывается перед глазами ученых, вполне овладевших традиционным, да и обновленным тоже, понятийным инструментарием, в таком богатстве, многообразии, противоречиях, что они, эти поднаторевшие знатоки, эти авторитеты, сами стали заявлять о явной недостаточности арсенала. «Учение о стилях потеряло в современной истории искусства то значение, которое оно имело в начале века» ⁶. Внимание истории литературы «было сконцентрировано в основном на характере литературных направлений. Но такой подход, как бы он ни был конкретен и историчен, ведет к неполным результатам исследований. Как, например, можно объяснить тот факт, что на базе одной общественно-экономической формации почти одновременно возникают различные литературные направления?» ⁷. А с другой стороны, понятие «литературное направление» логически «не несет в себе общего для всех направлений критерия периодизации литературного развития»; например, у классицизма – свой собственный критерий, и он «оказывается неприменим к исторической типологии романтизма и реализма» ⁸.

При всем том, заметим, никто из авторитетов, выступающих против абсолютизации значения таких понятий, как «стиль» или «направление», не склонен от этих понятий отказаться! И справедливо не склонен: эти понятия нужны. И не пока нужны, а, думаю, вообще нужны.

Дело же в том только («только»!), что не по «ступенькам» этих понятий можно дойти до наиболее глубинных почвенных слоев литературно-художественного процесса; оперируя лишь ими или оставаясь в плоскостях анализа, ими заданных, исследователь обрекает себя на тягостное переживание некоего обрыва в цепи причин, в «лестнице» причин, ведущих в глубину. Это тягостное переживание древние выражали термином «ad infinitum»: чувствуешь, что под твоей плоскостью есть еще иные глубины, но не знаешь, каким путем к их «бесконечности» подступиться…

Вспомним снова суждение Д. Благого: «Общеисторические закономерности реализуются в литературе… приобретают специфический характер закономерностей собственно литературных». Но благодаря чему, как именно «приобретают», если, по мнению многих авторитетных наших ученых, ни понятие «стиль», ни понятие «направление» не схватывают, не выражают «переливов» и «переходов», связующих общеисторический и литературно-художественный процессы?

2

«История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека» ⁹. Деятельность в самых разнообразных сферах приложения, проявления сущностных сил общественного человека, в том числе и в сфере художественного творчества; деятельность – и, стало быть, процесс, историческое движение, «воспроизводство», не повторяющее прежнего «производства».

Мы хорошо знаем, – благодаря основоположникам научного коммунизма, – что такое социально-экономическая формация как историческая реальность. А еще и как фундаментальная общесоциологическая категория, не оперируя которой невозможно объективно-истинно постичь ни историю какой-либо данной деятельности общественного человека (человечества), в том числе, конечно, и художественно-творческой, ни процесс «общего развития общества». Такое словосочетание («allgemeine Entwicklung der Gesellschaft») употребил К. Маркс в 1857 году в знаменитом «Введении» к одной из знаменитых его «экономических рукописей», составивших первоначальный вариант «Капитала». Понятие «социально-экономическая формация» необходимо не только для правильного понимания «единства противоположностей» (в способе производства, в общественно-производственных отношениях, в выражающих их классовых структурах и т. д.), но и для правильного понимания диспропорций, неравномерностей внутри всей громады общественной жизни, всего «общего развития общества», в том числе для понимания «неодинакового отношения развития материального производства кразвитию, например, искусства».

Впрочем, для самого Маркса «эта диспропорция еще не так важна и не так трудна для понимания, как диспропорция в сфере самих практических социальных отношений». Скажем, система образования может шагнуть дальше по шкале исторической прогрессивности в стране, развитой капиталистически меньше, чем другие. Достаточно самостоятельной траекторией и темпом движения обладает сфера юридическая – право может развиваться неодинаково с самими производственными отношениями, юридическим выражением которых оно является.

Что же до первой из названных диспропорций, то хочется обратить особое внимание читателя на глубокие и точные мысли Маркса по поводу, как мы сказали бы теперь, художественной специфичности, относительной самостоятельности искусства и его видов (эти соображения Маркса я позволю себе выделить в разрядку). «Относительно искусства известно, – размышляет Маркс, – что определенные периоды его расцвета отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества, а следовательно, также и с развитием материальной основы последнего, составляющей как бы скелет его организации… Относительно некоторых форм искусства, например эпоса, даже признано, что они в своей классической форме, составляющей эпоху в мировой истории, никогда уже не могут быть произведены, как только началось производство искусства как таковое; что, таким образом, в области самогó искусства известные значительные формы его возможны только на низкой ступени развития искусства. Если это в пределах самогó искусства имеет место в отношениях между различными его видами, то тем менее поразительно, что это обстоятельство имеет место и в отношении всей области искусства к общему развитию общества» ¹⁰.

Специфика предмета есть специфика его истории, процесса реального проявления его сущности. Это относится к искусству в целом так же, как и к каждому «участку» (виду, жанру) искусства. И если каждый этот вид, жанр и проч. может быть понят лишь внутри всего «кольца искусства» (Маркс употребил в этом рассуждении своем выражение «innerhalb des Berings der Kunst»), то само искусство в целом обнаружит свойственную себе специфичность внутри «общего развития общества». Расцвести тот или иной «участок» или даже многие «участки» внутри «кольца искусства» могут и не в соответствии с общим состоянием общественной жизни, а тем самым и не в соответствии со сферой материального производства. Но «выскочить» из своей социально-экономической формации не могут ни искусство в целом, ни какой-либо отдельный его «участок».

Это и подчеркивает Маркс, когда говорит, что древнегреческое искусство и эпос до сих пор «в известном отношении признаются нормой и недосягаемым образцом». Он связывает это обстоятельство именно с последующим, «взрослым», полным естественной умиленной радости, отношением к детству человечества, причем с нашим восхищением не всяким детством, а «нормальными детьми», у которых детство человечества «развилось всего прекраснее». Искусство Древней Греции, которое для нас норма и образец лишь «в известном отношении», было вершиной художественного развития в рамках всей своей исторической формации. А то, что «обаяние, которым обладает для нас их искусство, не находится в противоречии с той неразвитой общественной ступенью, на которой оно выросло» ¹¹, – это, конечно, с точки зрения исторического материализма совершенно ясно.

Укоренено искусство всегда в своей социально-исторической почве, но художественное наслаждение, им доставляемое, его поучительность и гуманистическое воздействие на людей способны пережить свое время.

Впрочем, для данного нашего разговора надо эту «формулу» с противительным союзом «но» переакцентировать: гуманистическая природа искусства такова, что его гуманистические ценности (любой эпохи) переживают время своего возникновения, но только на определенной исторической почве может возникнуть определенное искусство.

Здесь мы вплотную подходим к понятию «историческая эпоха», а затем, и сразу же, к понятию «художественная (литературная) эпоха», очень для нас существенным…

Социально-экономическая формация, взятая во всеобщности ее проявлений, как определенная всемирно-историческая стадия «общего развития общества», а стало быть, и как стадия, наполненная художественно-творческой деятельностью общественного человека, – эта формация (каждая!) проходит определенный исторический путь. С общеисторической (социально-формационной) точки зрения «большие исторические эпохи» характеризуются тем, «какой класс стоит в центре той или иной эпохи, определяя главное ее содержание, главное направление ее развития, главные особенности исторической обстановки данной эпохи и т. д.» ¹². На три эпохи делит историю капиталистической формации Ленин в цитируемой нами статье (1915 г.), обозначая их «условными» гранями, «вехами больших исторических движений»: «1) 1789 – 1871; 2) 1871 – 1914; 3) 1914 – ?». «Первая эпоха, – пишет Ленин, – с великой французской революции до франко-прусской войны, есть эпоха подъема буржуазии, ее полной победы (полной отнюдь не в географически-пространственном, а во всемирном, логико-историческом смысле. – Ю. С). Это – восходящая линия буржуазии, эпоха буржуазно-демократических движений вообще, буржуазно-национальных в частности, эпоха быстрой ломки переживших себя феодально-абсолютистских учреждений. Вторая эпоха полного господства и упадка буржуазии, эпоха перехода от прогрессивной буржуазии к реакционному и реакционнейшему финансовому капиталу. Это – эпоха подготовки и медленного собирания сил новым классом, современной демократией. Третья эпоха, только начинающаяся, ставит буржуазию в такое «положение», в каком были феодалы в течение первой эпохи. Это – эпоха империализма и империалистских, а также вытекающих из империализма, потрясений» ¹³.

Я напоминаю эти ленинские положения не только и не столько из-за их значения для периодизации истории «всемирной литературы» в XIX и XX столетиях; эти положения имеют общеметодологический, поучительный для нас смысл.

Раз речь идет о всемирной истории, взятой в ее логически-обобщенном виде, понятие «большой исторической эпохи» устанавливается по решающему социально-содержательному критерию, и тогда понятие это выступает как обозначение восходящих и нисходящих фаз данной формации. Но важна, конечно, не одна логика движения. Реальная полнота «общего развития общества» отнюдь не отбрасывается Лениным как нечто маловажное по сравнению с логическим «каркасом» главных динамических закономерностей. Против своих оппонентов – Потресова, Каутского, Троцкого с их схематизированно-оппортунистическим пониманием «новой эпохи» – Ленин выдвигает не только четко классовую концепцию «мировых эпох» (как логики истории социальных формаций), но и антисхематическую идею полноты реального содержания любой эпохи. «…В каждой эпохе бывают и будут отдельные, частичные движения то вперед, то назад, бывают и будут различные уклонения от среднего типа и от среднего темпа движений». И в масштабах национальной и региональной истории эти «уклонения» бывали весьма существенными. Вторую эпоху, или сорокапятилетнюю полосу (1871 – 1914), Потресов и Троцкий воспринимали как постепенно сглаживающую классовые противоречия. А Ленин указывает на обострение классовых противоречий, накопление взрывчатого материала внутри якобы единой «современной демократии» – и это «несмотря на общий «мирный», «застойный», сонный характер эпохи» ¹⁴.

В полемике с П. Киевским (Ю. Пятаковым) в 1916 году Ленин методологически точно таким же образом подчеркивал: реально-историческая эпоха «обнимает сумму разнообразных явлений и войн, как типичных, так и нетипичных, как больших, так и малых, как свойственных передовым, так и свойственных отсталым странам.

Отмахиваться от этих конкретных вопросов посредством общих фраз об «эпохе», как делает П. Киевский, значит злоупотреблять понятием «эпоха» ¹⁵.

Из сказанного, в частности, следует, что мы вправе применять понятие «историческая эпоха» и в национально-исторических пределах, только умея это применение связывать со всемирно-историческим, то есть логически-обобщенным мировым процессом. В вопросах такого рода можно и нужно действовать разномасштабно: масштабом всемирно-исторической эпохи, конкретным масштабом данного региона, данной страны, данного народа (так поступал с понятием «эпоха» и сам Ленин, – см., например, его статьи «Роль сословий и классов в освободительном движении», «Из прошлого рабочей печати в России», знаменитые статьи о Толстом, в том числе «Л. Н. Толстой и его эпоха» и др) ## Ленин вообще не держался какой-либо каталогизированной схемы иерархии раз и навсегда употребляемых временны´х понятий.

1. См.: Е. Н. Купреянова, Историко-литературный процесс как научное понятие. – «Историко-литературный процесс. Проблемы и методы изучения», Л., «Наука», 1974, с. 9, 19, 5.[↩]
2. П. Н. Сакулин, Синтетическое построение истории литературы, М., «Мир», 1925, с. 24, 31.[↩]
3. В. Г. Белинский, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 6, М., «Художественная литература», 1981, с. 498.[↩]
4. См. об этом, например: А. Огнев, О периодизации русской советской литературы (Полемические размышления). – «Вопросы литературы», 1982, N 4.[↩]
5. Д. Благой, От Кантемира до наших дней, т. 1, М., «Художественная литература», 1979, с. 17, 20.[↩]
6. М. Алпатов, О задачах истории искусства в наши дни. – «Методологические проблемы современного искусствознания», вып. 1, Изд. Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, 1975, с. 54.[↩]
7. Пантелей Зарев, К вопросу о структуре литературного процесса. – «Вопросы литературы», 1982, N 4, с. 21.[↩]
8. Е. Н. Купреянова, Историко-литературный процесс как научное понятие, с. 17.

   Конечно, есть ученые, которые продолжают придерживаться – по мне, так преувеличенного – понимания литературных направлений как «надежных индикаторов при определении типов литературных моделей», а их «типологию» трактовать комплексно, как выражение «основных тенденций идеологической, политической и культурной жизни новейшей эпохи» (И. В. Боролина, В. Б. Никитина, Е. В. Паевская, Основные аспекты историко-типологического изучения литератур Востока. – «Народы Азии и Африки», 1977, N 4, с. 153). Тем не менее такая «абсолютизация» уже менее характерна для сегодняшнего состояния методологии нашего литературоведения.

   [↩]

9. К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 2, с. 102.[↩]
10. К. Маркс, Экономические рукописи 1857 – 1861 гг. (Первоначальный вариант «Капитала»), ч. I, M., Политиздат, 1980, с. 47, 48.[↩]
11. К. Маркс, Экономические рукописи 1857 – 1861 гг., ч. I, с. 49 – 50.[↩]
12. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 26, с. 142.[↩]
13. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 26, с. 143.[↩]
14. Там же, с. 142, 148.[↩]
15. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 30, с. 87.[↩]