№5, 1997/XХ век: Искусство. Культура. Жизнь

Литература ночного зрения (Малая проза как разрушитель мифологической системы)

Миф рухнул. Тот самый миф, в котором мы жили всю советскую эпоху. Самый настоящий миф, со всеми характерными его признаками – цикличностью времени (пятилетки со всеми их «решающими» и «определяющими» годами), с типичным структурированным мифологическим пространством (Родина как благостный Мидгард и зловещая заграница), с богами-креаторами и хтоническими злодеями. Миф этот, не возникший спонтанно, а сконструированный, как это свойственно «левым мифологиям», искусственно, по заказу, с ограниченные целями, скуден и не способен к саморазвитию1, – неудивительно, что он так быстро дошел до своей завершающей стадии, превратившись в застывшую, закосневшую, доведенную до предела форму, по сути своей столь же бесплодную, как и полное отсутствие формы – аморфность2. Вместе с самим мифом изжила себя и порожденная им литература, одновременно сформированная мифологическим сознанием и формирующая его. Конечно, свято место пусто не бывает и новые мифы в конце концов займут место старых, отживших. Но создать новую жизнеспособную структуру на месте старой можно, лишь переведя прежнюю, «отвердевшую» структуру в аморфное состояние, взорвав ее, вернув, по определению М. Евзлина, в хаос (в плане космическом), в оргию (в плане социальном), во тьму (с целью возрождения), в воду (для крещения) 3. Для того чтобы взломать изживший себя миф, потребовалась новая литература – не мифологизирующая, но демифологизирующая, деструктивная, как бы взрывающая закосневшую мифологическую систему изнутри, подобно тому как речная вода взламывает по весне лед. Эта темная стихия хлынула, казалось, отовсюду, однако не следует упрекать авторов в излишней приверженности к «новым веяниям» или «новому стилю».

На деле этот процесс закономерен. Материалистическое доктринерство, согласно Юнгу, предопределяет восстание хтонических сил4, и если литература советского периода вынуждена была так или иначе отталкиваться от существующей мифологической парадигмы (даже в тех случаях, когда она данной парадигме противостояла), то литература «новая», восстав против закосневшего мифа, его разрушает, возвращая мифологическую материю в первозданный хаос, что приводит к всплыванию первичных архетипов и преобладанию хтонической символики, диктуемой «ночным сознанием». Застывшая, «перегруженная» форма, изжившая себя мифологическая система допускает, по словам В. Топорова, один лишь путь: «…в Хаос, где «жесткая» связанность перенапряженной структуры растворяется в хаотическом, давая начало дурной «мягкой» связанности, из которой в акте творения возможен новый прорыв…» 5. Вероятно, потому у нас на настоящий момент и появляется так мало столь чаемых произведений крупных целостных форм, – роман, имей он или не имей «внешнего» организующего сюжета, требует жесткой структуры, и «аморфность», деструктивное начало ему противопоказаны. Но новая мифология не может быть воздвигнута на обломках старой – вначале надо расчистить место, убрав эти обломки.

Именно потому мы сейчас наблюдаем торжество «малой формы», а внутри нее – и дальнейшее разрушение целостности, мир расползающийся, деструктурированный, переполненный хтоническими символами и первичными архетипами. В каждом конкретном случае на этом мире лежит печать авторской индивидуальности, но тем не менее он обладает общими признаками, отражающими его «ночную» первичную природу. Такая «новая реальность», изъятая из профанационного, обыденного времени и пространства, вероятно, постепенно полностью вытеснит «натуралистическую видимость» 6, создав новую питательную среду, на которой впоследствии и будут взращиваться иные мифологические системы.

Разрушение, распространяясь подобно взрывной волне, захватывает все основные параметры мироздания – то есть время, пространство, причинно-следственные закономерности, да и саму личность как критерий целостности, соразмерности мира, в связи с чем на первый план выступает собственно процесс трансформации, потеря и размывание четких ориентиров, переход в первозданное, бесформенное, хтоническое состояние. Этот процесс мы можем проследить на примере произведений современных авторов, тех, кто способен ощутить непрочность окружающей их мифологической материи, – при всей своей кажущейся несхожести эти произведения будут нести на себе все признаки разрушения закосневшей мифологической системы.

Время. В верхнем мифологическом мире время, как уже упоминалось, циклично, в нижнем же, хтоническом, мире время полностью отсутствует, поскольку оно является качеством структурированной материи7, – в результате ориентиры размываются и прошлое обретает ту же лабильность, что и будущее. Как раз это явление «смешения времен» и можно наблюдать на примере произведений современной малой прозы, – ее персонажи обладают странной способностью переживать одновременно и прошлое, и настоящее, не всегда отличая реальное время от кажущегося. Да и есть ли здесь «реальное время»? Так, для героини рассказа Н. Габриэлян «Давай копать ямку» время как бы «схлопывается» и прошлое совмещается с настоящим, причем настоящее здесь, в отличие от реального пространственно-временного континуума, способно модифицировать прошлое («Более того, говорит отец… если она снова выйдет замуж за своего мужа, то они с мамой прямо в следующее воскресенье сводят ее в зоопарк… Но она плачет и говорит, что больше не хочет замуж. А хочет на ручки»). Постоянно возвращаются в одну и ту же изъятую из реального пространства-времени отправную точку герои рассказа В. Пелевина «Вести из Непала», проходящие свои «воздушные мытарства» с дурной последовательностью, заново переживая один и тот же постылый день, повторяющийся подобно заигранной пластинке («А сейчас предлагаю вам послушать вологодскую песню «Не одна-то ли во поле дороженька», вслед за чем немедленно начнется второй день воздушных мытарств – ведь ночи здесь нет. Точнее, нет дня, но раз нет дня, нет и ночи…»), а персонажи его же рассказа «Синий фонарь» вообще выпадают из времени, проживая во сне видимость реальной жизни – вплоть до неизбежной реальности смерти («И тогда черный заяц вдруг начал бить в свой барабан. И сразу же все, кто был в этом лагере, заснули. И им стало сниться, что тихий час кончился, что они проснулись и пошли на полдник. Потом они вроде бы стали делать все, как обычно – играть в пинг-понг, читать и так далее. А это им все снилось. Потом кончилась смена, и они поехали по домам. Потом они все выросли, кончили школу, женились и стали работать и воспитывать детей. А на самом деле они просто спали. А черный заяц все время бил в свой барабан»). С упоением погружается в «золотые дни прошлого», всеми силами избегая реальности и заталкивая в «безвременье» всех своих близких, героиня рассказа Н. Габриэлян «В саду». И если, по Р. Барту, беда героев Расина в том, что они не способны выйти из «циркулярного времени» верхнего мифического мира во время историческое8, то беда персонажей современной малой прозы в том, что они не способны существовать даже в мифологическом времени, поскольку в их, нижнем, мире время – любое время – вообще отсутствует как ориентир.

Пространство.«Ища спасения, человек инстинктивно ищет пространство» 9. Однако пространство в условиях нарастания энтропии в мифологической системе теряет свои «антропофильные» свойства и претерпевает ряд пугающих изменений, деформируется, лишая человека привычных ориентиров.

Такое нарушение нормального структурирования мифологического пространства может, по В. Топорову, происходить двумя путями:

1) Пространство неконтролируемо и необъяснимо разъезжается по сторонам, порвав связи со своим человеческим центром, – в результате наступает мучительная для человека пустота10.

В этом случае пространство расползается по швам, образуя щели, из которых в структурированный мир просачиваются темные хтонические силы – разрушительные стихии, которые в космическом плане символизируются водой, а психологическом – безумием11. Эти поглощающие все «черные дыры» могут символически так и изображаться в форме щелей или швов, – тот же В. Топоров приводит как пример рассказы яркого и незаслуженно обойденного вниманием писателя, еще заставшего рассвет советской мифологии, но тонко чувствующего непрочность ее материи и напор хаоса, – С. Кржижановского, – а могут приобретать, как в рассказе уже нашей современницы Н. Габриэлян «Квартира», обличье «бреши», «пробоины», сквозь которую просачивается «коварная зыбкость, мучительная текучесть, всепроникающая и всеразмывающая анонимность» мира. Хтоническое пространство (хаос) – пространство внутреннее, в противоположность пространству космическому – наружному. В психологическом плане ему соответствует не столько клаустрофобия, сколько агоро- и акрофобия, желание спрятаться, замкнуться, добиться полной и абсолютной изоляции. Именно потому, вероятно, в навязчивых, повторяющихся снах героиня Н. Габриэлян («Квартира») пытается захлопнуть дверь в квартиру, отгородив себя от остального мира, причем, что симптоматично, при этом кошмар ее сопровождается еще и страхом захлебнуться – ощущением удушья, но удушья утопленника (вода, как уже упоминалось, основная стихия «нижнего мира»), то есть речь идет о возвращении в «первичную утробу», в первозданный хаос. Это ощущение ненадежности реального пространства усиливается и визуализацией процесса непрерывного распада четко структурированной наблюдаемой реальности: появлением неистребимых трещин на обоях, из-под которых просачивается первоначальный серый цвет стен напирающего враждебного пространства у Н. Габриэлян; и дикими «виртуальными» прорехами в закосневшей пространственно-временной структуре вроде птеродактиля, бьющегося под потолком слесарного цеха, или двоих странных персонажей, то ли в больничных халатах, то ли в ночных рубашках, беседующих о «возвышенном» в заляпанном грязью дворе троллейбусного парка у В. Пелевина («Вести из Непала»). Отметим, что нарушенному, деструктурированному пространству присуща и своя цветовая гамма: серый и желтый, черный и коричневый, – «грязные», «психотравмирующие» цвета, наподобие тех, которые преобладают в «Квартире» Н. Габриэлян, характеризуют и пространство В. Пелевина, у которого распадающееся пространство сопровождается еще и «вербальным хаосом», где знаки и символы также теряют свое значение: «Для этого надо было… идти вдоль желтого забора к серой кирпичной постройке, украшенной вывесками с волшебными словами «УПТМ», «АСУС» и еще что-то, черное на коричневом фоне», – или десакрализуются, приобретая первичное значение, которое не вкладывала в них данная мифология, – вроде переходящего красного знамени-кровопийцы из стилизованной под городской фольклор «страшилки» в рассказе В. Пелевина «Синий фонарь». В ничем не структурированном хаосе семантика, вербализация оказываются бессильными – ущербная мифологическая система способна удовлетвориться и произвольными, взаимозаменяемыми обозначениями, поскольку сакральный смысл слова здесь давно утерян, как, например, и у В. Сорокина в рассказах «Кисет» («Молочное видо мы уневолим шелком. Гнилое бридо необходимо понимать как коричневый творог. Мокрое бридо – это память всего человечества» или же «Молочное видо будем расценивать мокрою манною. Гнилое бридо – свежий коричневый творог. Мокрое бридо – шахта второго прохода») или «Летучка» («- Ну, если говорить в целом, я номером доволен. Хороший, содержательный, проблем много. Оформлен хорошо, что немаловажно. Первый материал – «В кунгеда по обморо» – мне понравился. В нем просто и убедительно погор могарам досчаса проборомо Гениамос Норморок. И, знаете, что меня больше всего порадовало? – Бурцов доверительно повернулся к устало смотрящему в окно главному редактору, – Рогодтик прос.

  1. Ролан Барт, Избранные работы. Семиотика. Поэтика, М., 1994, с. 117.[]
  2. См.: В Топоров,Несколько слов о книге к будущему ее читателю. – В кн.: Михаил Евзлин, Космогония и ритуал, М., 1993, с. 15.[]
  3. Михаил Евзлин, Космогония и ритуал, с. 55.[]
  4. Там же.[]
  5. В. Топоров,Несколько слов о книге к будущему ее читателю, с. 15.[]
  6. Е. М. Мелетинский, Поэтика мифа, изд. 2-е, М., 1995, с. 171.[]
  7. Михаил Евзлин, Космогония и ритуал, с. 241[]
  8. Ролан Барт, Избранные работы. Семиотика. Поэтика, с. 197.[]
  9. В. Н. Топоров, Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. Избранное, М., 1995, с. 516.[]
  10. Там же, с. 508.[]
  11. См.: Михаил Евзлин, Космогония и ритуал, с. 97.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №5, 1997

Цитировать

Галина, М. Литература ночного зрения (Малая проза как разрушитель мифологической системы) / М. Галина // Вопросы литературы. - 1997 - №5. - C. 3-21
Копировать