Личность поэта

Когда слышу горскую пословицу о большой человеческой доброте: «И муравья обойдет, и у овцы травинку не отнимет», – мне вспоминается Кайсын. Не знаменитый в родном краю и широко известный во всей нашей стране поэт Кайсын Шуваевич Кулиев, а Кайсын. Кайсын, в ком каждый, кто хоть раз встречался с ним на своем жизненном пути, неожиданно и радостно находил друга и брата, человека, чьи поступки и слова всегда подлинны, как ячменный хлеб на горском столе, непретенциозны и бесхитростны, как цветы на Зикарском перевале.
Когда читаю стихи Кулиева, – а жду их всегда с радостью, хотя в них немало человеческого горя и внутренней благородной тревоги, – мне каждый раз видится небольшая, но высокая Балкария, суровый, но прекрасный край.
Четыре ущелья – четыре раны, нанесенные молчаливым горам богатырским мечом. Здесь естественно соседствуют сумрак долин и сияние вершин, молчаливая печаль разоренных недавней бедой аулов и шумная радость вновь зажженных очагов, отовсюду видная березка на круче, трепетная, как зеленый язычок пламени на ветру, и незабудки, притаившиеся во мху на волглых валунах, словно невыплаканные слезы на ресницах. Здесь трагически-мужественная история уже не соседствует, а живет под одной крышей с нелегкой, но уверенной в своем будущем современностью.
Я пишу это о Кайсыне совсем не для того, чтобы воздать ему хвалу. Да и в сказанном мной нет никакой похвалы. Быть самим собой, не презирать, а просто не знать никакой маски, иметь собственное лицо, быть естественным и человечным во всех своих чувствах и поступках – вовсе не заслуга, а призвание каждого человека. Первозданная белизна снега восхищает нас каждый раз лишь потому, что нам грустно, когда она задымлена и покрыта копотью, горько и невыносимо, когда забрызгана человеческой кровью.
И о Балкарии заговорил не ради того, чтобы привести еще одну иллюстрацию к давней и верной мысли: подлинного поэта во весь рост мы видим лишь тогда, когда он освещен историей, проблемами современного бытия и перспективой будущего его народа, его родины, – я хочу отчетливее осознать черты поэтического характера Кайсына Кулиева.
Сказав «поэтический характер», я не обмолвился. Судя о поэзии, мы часто говорим о лирическом герое. Мне кажется, что вернее и точнее будет говорить о поэтическом характере, встающем перед нашим воображением из творчества того или иного художника слова. Стихотворцев немало. Стихов пишется и печатается великое множество. Но разве в каждом стихотворении или даже книге стихов встречаемся мы с ярким и определенным характером? Ведь многие имена и поэтические репутации памятны лишь специалистам, подобно второстепенным персонажам больших и густонаселенных романов. Или же имена склоняются критикой на разные лады, но за ними нет индивидуального поэтического мира. Как много книг, порой даже талантливых, оставляют впечатление сугубой бесхарактерности!
Видимо, характер, как бы он ни был сложен, многослоен и противоречив, предполагает единство. Единство психологических и нравственных основ, этического и эстетического мироощущении, страстей и пристрастий, притяжений и отталкиваний, норм и идеалов. Мы потому и вправе говорить о росте или статичности, а порой и о разрушении характера, что исходим из представления об особом индивидуальном единстве определенных качеств. И, замечая естественный рост этих качеств или нарушение этого единства, мы фиксируем рост или разрушение характера.
Отсутствие поэтического характера в стихах легко распознается по шаблонности словаря и поэтики, по банальности мышления, по легкости и необязательности хроникерских откликов на события быстротекущего времени, наконец, по калейдоскопичности впечатлений, которые фиксируются без всякой субъективной реакции.
Труднее разгадать талантливую бесхарактерность. Ее легко принять за сложность, противоречивость и многослойность целостного характера. Однако неустойчивость этических и эстетических оценок, торопливая смена их без необходимой (если не временной, то психологической) дистанции, резкие перепады в реакциях на явления исторической и современной действительности, конвульсивная погоня за стихотворной модой, поза, неестественность интонации с головой выдают не сложившийся еще характер или талантливую бесхарактерность. Изменения эти неорганичны, происходят они как бы по рецепту ибсеновских троллей: малость поскоблить роговицу зрачка – и резко меняется поэтическое зрение.
Наличие определившегося характера в творчестве того или другого поэта, конечно, ничего еще не говорит о масштабе и значимости самого творчества. Всякие бывают характеры. Но отсутствие его, по-моему, изъян, ничем невосполнимый.
Кайсын Кулиев – поэт яркого и самобытного характера, целостного в любом своем проявлении, в каждом своем отзыве как на простые, так и сложные явления многоликой действительности, как в нехитрой песенке, так и в философских раздумьях о смысле и назначении человеческого бытия. Поэтический характер, с которым мы встречаемся в стихах Кулиева, мне кажется, даже условно – ради простоты критического обозрения – невозможно «разъять», он представляется неразделимым единством. При этом он настолько ясен и определенен, что почти в каждом стихотворении мы, читатели, мыслью и чувством соприкасаемся с его основными свойствами.
Поэтический характер Кулиева формировался в предвоенное десятилетие в горах Балкарии. Психологические, нравственные и эстетические истоки поэзии Кулиева – в веками складывавшихся представлениях горского крестьянства о добре и зле, красоте и уродстве, прекрасном и безобразном, человеческом достоинстве, чести и позоре, в непритязательном, но внутренне богатом и разнообразном поэтическом фольклоре народа.
Поэтическая репутация Кайсына Кулиева в Балкарии сложилась естественно и сразу. Он вошел в поэзию родного народа, как впервые радостно входит в круговой танец взрослых юноша-горец. У отца Кулиева старинное аланское имя «Саууай» – «идущий на заре». Таким, идущим на заре и поющим свои утренние песни, вступил Кайсын в балкарскую поэзию. В ту пору он, еще по-юношески наивный, воспринимал мир в его неразъятом единстве, в той строгой гармоничности, которая не ведает внутренней противоречивости.
В «Утренних песнях» Кулиева мы знакомимся с еще не сложившимся поэтическим характером. Однако некоторые основные черты его вырисовываются совершенно отчетливо. Здесь еще нет и в помине философской глубины стихов Кулиева последнего десятилетия. Мысль поэта не улавливает пока внутреннего драматизма явлений, не проникает во всю сложность и противоречивость их связей, часто поэт видит лишь внешнюю гармоничность жизни. Но уже в этих песнях выявляется характернейшая черта его поэзии: в них всюду и щедро разлито чувство самозабвенной любви к жизни и братской приязни ко всему живому и человеческому в окружающей действительности.
И эта чистота нравственного чувства, на мой взгляд, самое покоряющее свойство поэтического характера Кулиева. Этим качеством обладает все, что написано поэтом, в том числе и его «Утренние песни». В этом – сама сущность характера поэзии Кулиева – его чуткого слуха и острого зрения, его всегда доброй мысли и по-горски сдержанного чувства. Чистота и благородство нравственного чувства в поэзии Кулиева присутствуют всюду и интенсивно исходят из нее, подобно солнечному излучению, и в ненастье и в погожий день, и на заре и в полуденное время.
Поэтический характер Кулиева складывался в дальнейшем в тяжелых и долгих испытаниях. Отечественная война определила характер и судьбу многих советских художников слова. Суровое время в одни судьбы внесло крутые перемены, другие перечеркнуло, иных же писателей опыт военных лет сформировал раз и навсегда, стал основой характера их творчества.
Годы войны принесли Кулиеву и его народу двойную трагическую беду. Тот самый «грамм свинца», что, по словам поэта, «сильнее храбреца», к счастью, миновал его, но несчастье посетило его родной край. Вернувшись с войны, он нашел Балкарию опустевшей и по доброй воле последовал в изгнание за своим народом в киргизские степи, в вынужденное двенадцатилетнее молчание. И этот поступок, решавший всю дальнейшую судьбу Кулиева, был продиктован его поэтическим характером. Любое другое решение повело бы к разрушению личности, к падению ее нравственных и психологических устоев.
О том, что испытал поэт в эти годы, позднее скорбно поведали нам неуемная боль и драматизм, пронизывающие многие его широко известные стихотворения. Из них мы узнаем, как отразился этот опыт на росте его поэтического характера.
В эти годы, «когда другие были немы», он был «только молчалив». Спустя десять лет после самого, пожалуй, радостного для Кулиева дня – восстановления справедливости, доброго имени родного народа и возвращения на землю предков – он благодарно обращается к судьбе:
Судьба, склоняюсь низко пред тобой,
Благодарю, что в пору лихолетий
В огне, под снегом или под водой
Мой смертный час нигде меня не встретил.

Я мог и за решетчатым окном,
Где моего никто б не слышал зова,
Окончить жизнь и в мерзлый глинозем
Лечь, не увидев края дорогого.

Ты предо мной не застилала свет,
И все, на что потратил я чернила,
Что для себя писал я столько лет,
В конце концов ты в книги превратила¹,

И характерная концовка:
Я жизни рад, хоть сам порой не знаю:
Я за себя судьбу благодарю
Или за тех – погибших, проклинаю?

Радоваться жизни, всему живому на земле Кайсын умел всегда. Совмещение двух взаимоисключающих начал в оценке сложных явлений (благодарю – проклинаю) дал поэтическому характеру Кулиева опыт послевоенного десятилетия. Видеть внутреннюю противоречивость явлений, вещей, судеб, понимать весь драматизм жизни и судьбы человека, оказавшегося в средоточии сложных противоречий нашего века, – этому искусству Кулиев научен опытом войны и послевоенных лет. Это время было для Кулиева не только временем роста и окончательного формирования его поэтического характера. Ширились истоки, питавшие его. Сквозь призму судьбы своего народа он разглядывал судьбы человеческие и народные широко и масштабно. Собирая и вбирая в себя поэтическое наследие родного народа, он в то же время с неутомимостью и пытливостью строителя национальной культуры приобщался к художественному опыту человечества.
Из горнила этих испытаний и неистового творческого труда Кулиев вышел сложившимся поэтом, художником и мыслителем с ярким, ясным и самобытным поэтическим характером. Таким он предстал перед всесоюзным читателем за последнее десятилетие, по праву снискав его признание.
* * *
Публикуемые в этом номере журнала стихи, как любит говорить Кайсын, не лучше и не хуже других его произведений. Это не единый цикл, а самостоятельные, по разным поводам написанные стихотворения. Однако в них, мне кажется, ясно выявлены те черты поэтического характера Кулиева, которые я пытался обрисовать.
Мир сложен, дисгармоничен и противоречив. В этой сложности и противоречивости судьба человека складывается трудно, тяжело, порой трагически. Чтобы выдержать, выстоять, остаться самим собой, да еще сделать шаг к идеалу, который лелеют человечество и каждый его подлинный представитель, необходимо человеку великое благородное мужество. Это – одно из коренных убеждений Кулиева.
Об этом мужестве он писал неоднократно, и каждый раз по-разному, как бы пытаясь выяснить все формы человеческого мужества в тех немыслимо сложных ситуациях, в какие ставит человека современная действительность. Конечно, о мужестве писали и тысячелетия тому назад, с тех пор как человек узнал вкус беды и горькую необходимость противостоять ей. Но от этого ни мужество, ни его утверждение поэтическим словом не стали менее нужны людям.
Кулиев отлично знает веками сложившееся у всех народов мнение о том, что первая и главная форма проявления мужества – в борьбе против зла, беды, несправедливости, унижения, в борьбе даже в том случае, когда нет надежды на скорую победу. В стихотворении «Терпенье» Кайсын утверждает и другую форму мужества:
Есть мужество боренья, но не менее
Благословенно мужество терпения.

Терпенье – вот, мой друг,
Оружие героя,
Коль выбито из рук
Оружие другое.

С мужеством терпения Кулиев связывает мужество ожидания, надежды на будущее. Ведь если не надеяться на свершение твоих справедливых чаяний и не иметь мужества ждать не день и не два, а порой и целые столетия, то терпение неминуемо оборачивается лишь рабской покорностью. Но поэт утверждает:
Горе забудется, чудо свершится,
Сбудется то, что покуда лишь снится.
Все еще впереди,
Все еще впереди,
Иди!..

И оттого, что вся жизнь – ожиданье,
Сеется хлеб и возводятся зданья.

1. Стихи К. Кулиева здесь и далее даются в переводе Н. Гребнева.[↩]