Л. Болтански. Тайны и заговоры / Перевод с фр. А. Захаревич. СПб.: Издательство Европейского университета, 2019. 502 с.
Известный социолог Люк Болтански в своей книге «Тайны и заговоры» затрагивает целый ряд тем, часть которых связана с литературой, часть — с общественными процессами, часть — со спецификой социологии как дисциплины. Широта охвата материала объясняется тем, что, по гипотезе автора, «на рубеже XIX и XX веков тайны и заговоры стали образными фигурами, или тропами, выведенными на передний план в сфере художественного вымысла, а также при трактовке исторических событий и принципов общественного функционирования» (с. 38–39). В пользу этой гипотезы, по мнению Болтански, свидетельствует одновременное появление детектива, «шпионского романа», понятия паранойи, теорий заговора и социологии. Исследователя можно понять: открыть связь между несвязанными явлениями всегда приятно. Тем более что Болтански не только сближает, но и разводит — например, полицейское следствие, журналистское расследование и социологическое исследование. Но в основе его работы лежит все же пафос близости всех перечисленных феноменов, объясняемой сомнениями в «стабильной и предсказуемой реальности» (с. 39).
Однако такой подход таит в себе минимум две опасности: во-первых, чем шире размах, тем меньше внимания уделяется частностям. Если же начать проверять утверждения Болтански на предмет этих самых частностей, по крайней мере часть его построений рассыплется сразу же. Во-вторых, сблизить всегда легче, чем увидеть различия. Не случайно Дунс Скотт придавал такое значение дистинкциям.
Начну с пресловутых частностей.
Первая из них — утверждение Болтански о том, что «детективные романы и шпионские рассказы оказались основными носителями, посредством которых в глазах широкой публики обнажались тревоги, связанные с глубинными политическими механизмами и ставившие под вопрос сами очертания современности» (с. 40–41). Видимо, Болтански действительно не видит принципиальной разности между детективом и тем, что он называет шпионским романом, и не понимает, что эта близость нуждается в серьезном обосновании. В результате получается конъюнкция, одна из частей которой ложна, следовательно ложно и все утверждение. Другими словами, «очертания современности» действительно ставятся под вопрос в «шпионских историях», но уж никак не в детективе. Хотя Болтански и пытается убедить читателей, что детектив — жанр, в котором господствует тотальная подозрительность по отношению к реальности, это, разумеется, не так: сыщик в детективе не кажется параноиком, который подозревает всех и вся; напротив, детективная загадка абсолютно очевидна для всех; ее нельзя игнорировать; и сыщик — это тот, кто может объяснить то, что не может объяснить никто другой.
Надо сказать, Болтански периодически встает на более разумную точку зрения, когда утверждает, что детективная загадка (которую он, впрочем, путает с тайной) «представляет собой аномалию, то есть нечто, нарушающее упорядоченную цельность предсказуемых ожиданий <…> Как только разгадка найдена, все снова упорядочивается» (с. 56). Это уже означает, что «современность» не «ставится под вопрос», а, напротив, утверждается, после того как в ходе решения загадки открываются ее новые грани.
Почему Болтански сам не замечает противоречия в своих рассуждениях? Возможно, одна из причин в следующем: он постулирует в своей книге определенную онтологию. Он использует понятие «мир» как «все, чему случается быть, — пользуясь формулировкой Витгенштейна, — и даже все, что могло бы случиться, все, что приводит к невозможности его познания» (с. 47; курсив мой. — П. М.). С другой стороны, Болтански использует понятие «реальность» как то, что «обретает устойчивость посредством предустановленных форматов, поддерживаемых институциями» (с.
Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.
Статья в PDF
Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 2021