Куда клонится «равнодействующая»?
Ю. З. Янковский, Из истории русской общественно-литературной мысли 40 – 50-х годов XIX столетия. Спецкурс по русской литературе. Киев, 1972, 160 стр.
Название книги Ю. Янковского – «Из истории русской общественно-литературной мысли 40 – 50-х годов XIX столетия» – не вполне раскрывает авторский замысел, суть которого сформулирована в редакционной аннотации: «В книге рассматриваются основные черты славянофильства 40 – 50-х гг. XIX ст., анализируются его социально-историческая сущность и литературно-критическая программа, его сложная общественная позиция тех лет».
Замысел непростой для исполнения. Трудности, подстерегающие исследователя на этом пути, многолики. Это не только сложность и противоречивость раннего славянофильства, но и слабая его изученность, недостаток конкретных исследований проблем и персоналий; это и трудности методологические, на что указывали участники недавней дискуссии о критике ранних славянофилов, проводившейся на страницах «Вопросов литературы».
После этой дискуссии, пишет Ю. Янковский, «стала для всех очевидной низкая «эффективность» и – в итоге – порочность априорного моделирования социологических, философских и эстетических концепций славянофильства».
Во «Введении» автор подробно анализирует методологические уроки этой дискуссии и современное состояние проблемы славянофильства. Он показывает, что опасности «априорного моделирования» воззрений славянофилов часто связаны с пороками внесоциального, внеклассового подхода к этому сложнейшему явлению в истории русской общественно-литературной мысли, с одной стороны, а также с упрощенческой вульгаризацией, однолинейностью и однозначностью в истолковании социально-классовой природы славянофильства – с другой.
Свой принцип подхода к проблеме раннего славянофильства Ю. Янковский формулирует, опираясь на В. И. Ленина, на его требование при изучении сложных общественных явлений брать процесс «в целом», учитывать «все тенденции» и определять «их равнодействующую или их сумму, их результат» 1. В меру своих возможностей исследователь и стремится именно к такому, диалектическому, взгляду на славянофильство, учету всех его тенденций, как негативных, так и позитивных, b выявлению «равнодействующей».
Методологические принципы Ю. Янковского, верно им сформулированные, но не всегда, на наш взгляд, последовательно проведенные, оспорил в рецензии «Направленность научного поиска» С, Зубков (журнал «Радянське літературознавство», 1973, N 3). Многое в книге Ю, Янковского рецензент оценил положительно. Однако, при всех отмеченных им достоинствах, этой книге, по мнению С. Зубкова, недостает «четких методологических установок», а в результате «нечеткая методологическая позиция исследователя неизбежно сказывается даже на в целом интересной работе». «Нечеткость» эта, на взгляд рецензента; проявляется в «занятой автором позиции быть предельно «объективным» во всем, сопровождать каждое «с одной стороны» неизбежным «с другой стороны»…»»Если подряд выписать только выводы, к которым пришел Ю. Янковский, – замечает С. Зубков, – то они в большинстве случаев не вызывают возражений, но путь к этим выводам оказывается слишком извилистым».
Если внимательно всмотреться в этот упрек, рецензента, а главное, в систему его аргументации, то в итоге окажется, что С. Зубков приемлет негативные характеристики, которые содержатся; в книге Ю. Янковского в адрес славянофилов, и не приемлет чаще всего оговорки и замечания, выражающие стремление исследователя отметить и некоторые положительные элементы в их деятельности. Рецензента не волнует, присутствуют ли противоречия между «тезой» и «антитезой» в самом жизненном материале, в славянофильском миросозерцании, которому обратился исследователь, – такой подход – «с одной стороны» и «с другой» – в принципе, независимо от реальной действительности, представляется ему неверным, лишенным «методологической четкости».
Впрочем, некоторые конкретные замечания С. Зубкова вполне справедливы, а пожелания – разумны, в частности пожелание дать более полную, детальную и идеологически четкую характеристику вышедшим на Западе трудам о славянофильстве, глубже исследовать вопрос о том, как его наследие используется в современной идеологической борьбе. Однако выполнить это пожелание наша литературная наука – трудом ли Ю. Янковского или же кого-то другого – сможет лишь при условии всесторонней разработки проблем раннего славянофильства с позиций марксистско-ленинской методологии, на путях историко-материалистического и диалектического исследования.
Ю. Янковский с подчеркнутой объективностью (но вовсе не объективизмом) стремится раскрыть реальную противоречивость общественных позиций ранних славянофилов, выявляя в их творчестве как относительно прогрессивные тенденции, так и реакционную, утопическую суть. Он предлагает учитывать и такой дополнительный фактор, как общественное функционирование славянофильской идеологии. «Став фактом историческим, привлекшим к себе многих истолкователей, – пишет Ю. Янковский, – славянофильская система взглядов начала терять те реальные внутренние соотношения, которые были приведены в более или менее устойчивое положение ее творцами».
Ю. Янковский исходит из дворянской природы славянофильства, предостерегая вместе с тем от прямолинейного подхода к классовой природе того или иного общественного явления, справедливо, замечая, что сама по себе характеристика славянофильства как дворянской идеологии еще мало что говорит: из среды русского дворянства вышли и Пестель, и Герцен – и, с другой стороны, многие матерые мракобесы. Вопрос, следовательно, в том, как, в каких формах и почему дворянская природа этого идеологического явления проявляет себя в данном конкретном случае.
Явление, обобщенное термином «славянофильство», замечает Ю. Янковский, угадывается по многим признакам, но каждый из них получает собственно «славянофильский» смысл, лишь будучи соотнесенным с неким определяющим – стержневым – признаком славянофильства. Таким признаком в едином комплексе философско-исторических и литературно-эстетических воззрений славянофилов Ю. Янковский справедливо считает идею русской национальной исключительности, последовательно выявляя, как эта идея проявляла себя во внутренних контроверзах славянофильства.
Центральной антитезой славянофильства автор по справедливости считает противопоставление «гниющего Запада», изъязвленного безверием; буржуазным эгоизмом, бедами революции, «пролетарства», социализма, – «дремлющему Востоку» с его исполинскими и пока еще не раскрытыми в полную меру силами. В плане внутреннем это противостояние осмыслялось как антитеза «публики» и «народа», где главным опять-таки являлся национальный, а не социальный аспект: «публика» в отличие от «народа» в результате реформ Петра I утратила свою национальную самобытность, свои национальные черты.
Ю. Янковский обращает особое внимание на то, сколь плотно и всеобъемлюще национальная идея в миросозерцании славянофильства переплеталась с идеей религиозной, православной, нравственно-христианской. Вне этого, вне абстрактно-гуманистического, православно-христианского морализма невозможно понять, по мнению автора, многие особенности славянофильства, в частности и внутреннее содержание антитезы «Запад – Россия», состоящее, по характеристике Ю. Янковского, «в противопоставлении западного безверия и всех его порождений (законы, войны, революции и т. д.) – православию, воплощенному в русском народе». Трудно понять без этого и славянофильскую концепцию «народа», которой в книге Ю. Янковского уделено самое серьезное внимание. В основе славянофильской «народности» лежали все те же православно-христианские начала, сформировавшие будто бы русскую нацию и определившие смирение, смиренномудрие русского крестьянина, как заглавную, первоочередную, исконно русскую его черту. Известно, что гарантию сохранения столь специфически понимаемых «национальных начал» славянофилы видели в крестьянской общине как хранительнице веры, смирения, патриархальности русской деревни. Сама идея мессианства славянофилов полностью зависела от сохранения и утверждения духовных ценностей религиозно-патриархальной Руси, православной народной нравственности.
Однако, в отличие от самодержавного национализма Шевырева, Погодина и других сторонников «официальной народности», славянофилы, подчеркивает Ю. Янковский, вели речь лишь о принципиальном, возможном, а не реальном превосходстве России над Западом. Эти принципиальные возможности для будущего России славянофилы, как известно, усматривали в допетровском прошлом, в той исторической поре, когда древняя Русь, сохраняя в неприкосновенности свою национально-православную, патриархальную самобытность, была, на их взгляд, полностью отделена от Европы и разрушительных начал «европеизма». Такие возможности сохранялись, по их мнению, и в настоящем – не в «публике», но в «народе», как «хранителе христовых заповедей».
Исследователь подробно и обстоятельно рассматривает славянофильский культ народа, справедливо говорит, как об исторической заслуге славянофилов, об их стремлении приковать внимание русского общества 40-х годов минувшего века к проблеме народа, под которым они понимали в первую очередь «простонародье», крестьянство. Ставит он вопрос и о качественном различии понимания народа и народности у славянофилов и крестьянских демократов. К сожалению, ответ на этот вопрос в книге Ю. Янковского не столь полон и последователен, как хотелось бы. Не выявлено с достаточной четкостью и аргументированностью главное принципиальное различие в понимании народа и народности у революционных демократов и славянофилов: если первые, начиная с Белинского, отстаивали социально-демократическое понимание народности, мысля под народом прежде всего и главным образом угнетенные и эксплуатируемые классы общества, для России – крестьянство, то вторые делали акцент на национальном содержании понятий народа, народности, отождествляя их с понятиями нации, национального. И хотя мы встречаем в книге Ю. Янковского мысль о том, что славянофилы рассматривали «понятия «национального» и «народного» (или – еще точнее – «простонародного») как равнозначные», – однако высказана она походя и ее принципиальное содержание не развернуто.
Славянофильское воззрение представлялось демократам узким и ограниченным еще и потому, что оно отвлекало общество от проблем социальных в сторону вопросов узконациональных. По этой же причине демократы не принимали и славянофильского отношения к крестьянскому смирению, о чем много и хорошо говорится в книге Ю. Янковского. Им претила как абсолютизация, так и апологетизация этой черты, и в самом деле выработанной в какой-то части крестьянства веками крепостничества; народолюбие демократов, в отличие от славянофильского, было, вспомним слова Блока о Некрасове, «неподдельным и настоящим, то есть двойственным (любовь – вражда)».
Критику славянофильских воззрений революционными демократами Ю. Янковский считает примером аналитического к ним подхода. Исследователь не умалчивает о тех, как он пишет, «одобрительных оговорках», к которым прибегали Белинский, Герцен, Чернышевский, Салтыков-Щедрин в полемике со славянофильством, – «эти оговорки начали вводиться в литературоведческий обиход не так давно», – справедливо замечает он. Было бы интересно и поучительно разобраться в характере конфронтации демократии и славянофильства, в полном и реальном объеме их споров и разногласий и во взаимных пересечениях, относительной близости их в каких-то вопросах, по-видимому и вызывавших «одобрительные оговорки» у революционных демократов, демонстрировавших в данном случае, в сравнении со славянофилами, куда большую широту.
Ю. Янковский кое-что сделал в этом направлении, но недостаточно. Досадно, к примеру, что он почти совсем обошел в своей книге такой равно волновавший и славянофилов и демократов вопрос, как крестьянская община, не произвел сравнительного анализа воззрений на нее у тех и других. Более того, он не анализирует сравнительно взгляды славянофилов и демократов на крестьянский вопрос вообще, а между тем такого рода сопоставление помогло бы ему выстроить, на наш взгляд, более цельную концепцию славянофильства как своеобразнейшего общественно-литературного явления 40 – 50-х годов.
Правда, отдадим должное автору: он с достаточной полнотой обрисовал отношение славянофилов к крепостному праву, со всей определенностью показав, что «каждый из славянофилов был – в большей или меньшей степени – враждебен крепостническому строю», что «наблюдения над русской действительностью превращали славянофилов в убежденных противников крепостничества». Не забудем, что речь идет об эпохе 40-х годов XIX века, и в связи с этим вспомним слова Ленина о том, что для России, «от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками» 2.
А после этого зададимся вопросом: каким образом столь убежденное неприятие ранними славянофилами крепостного права и таких его последствий, как отсутствие, к примеру, демократических свобод, в первую очередь свободы слова, сопрягается с тем выводом, который, со ссылкой на А. Янова, дважды повторен в книге: «Славянофилы были утопистами и реакционерами в самом глубоком и точном смысле этого слова»? «Утописты» – это понятно. Но «убежденные противники крепостничества» и одновременно – «реакционеры»?.. Право же, тут что-то не так. Убедительно показав противоречивость славянофильства, автор, думается, не преодолел собственных внутренних противоречий в истолковании этого и в самом деле сложнейшего и противоречивейшего явления. Описав поочередно, как сказано в аннотации, «основные черты» славянофильства и продемонстрировав читателю их противоречивость, он не смог пока что связать все эти противоречивые «черты» в единый тугой узел достаточно убедительной концепции, диалектически объемлющей все кричащие разноречия славянофильства.
В своих размышлениях о сущности славянофильства Ю. Янковский исходит из того, что славянофильство оформилось в стройное учение по мере того, как ошеломленная 14 декабря Россия приходила в себя. Именно в это время вопрос о дальнейшем пути.
России приобрел как никогда острый и злободневный характер. Он стал основным предметом обсуждения и у будущих революционных демократов, и у будущих либеральных западников, и у будущих славянофилов. Всех их поначалу объединяло одно: сознание того, что «так дальше продолжаться не может». В этом утверждении трудно не согласиться с автором.
Заметим, что славянофильство по своим истокам, в полном согласии с исторической истиной (и в противоречии с итоговым выводом Ю. Янковского), предстает в его книге как постдекабристская идеология отнюдь не только охранительного толка. Вряд ли случайно, что исследователь объединяет здесь вместе все три последующие линии в развитии постдекабристского общественного сознания России («будущих революционных демократов», «будущих либеральных западников» и «будущих славянофилов») и объединяет не чем-нибудь, но сознанием того, что «так дальше продолжаться не может». И в этом нет преувеличения: убежденные антикрепостнические настроения не только Белинского или Герцена, Грановского или Тургенева, но и славянофилов 40-х годов – подтверждение тому.
Субъективное самосознание этих трех идеологических течений середины минувшего века в разных формах, с разной степенью последовательности объективно выражало настоятельную потребность буржуазно-демократических преобразований в стране, Иными словами, по объективному смыслу своей деятельности ранние славянофилы были по-видимому, не «реакционерами», как в противоречии с фактами и самими собой пытаются уверить нас А. Янов и Ю. Янковский, но скорее дворянскими, помещичьими либералами в самом глубоком и точном значении этого слова – если исходить в их оценке из главного вопроса той эпохи, каковым, по Ленину, был крестьянский вопрос. По идеологическому же выражению своих позиций славянофильство было (сошлюсь на мнение С. Макашина, высказанное им в книге «Салтыков-Щедрин на рубеже 1850 – 1860 годов») «одним из направлений в идеологической системе либерально-консервативного дворянства – помещичества».
По Ленину, окончательное и полное размежевание либеральной и демократической тенденций в русском освободительном движении произошло только в 60-е годы XIX века. В пору же 40-х годов эти тенденции выступали еще слитно. Это ленинское положение помогает нам правильно оценить нею сложность взаимоотношений между демократами и ранними славянофилами и дает право ставить вопрос об элементах демократизма в миросозерцании ранних славянофилов без уничижительных, как у Ю. Янковского, кавычек.
Однако относительно прогрессивные стремления к буржуазно-демократическим по объективному своему характеру преобразованиям приобретали в славянофильской идеологии чрезвычайно своеобразные, «перевернутые», противоречащие объективному смыслу их устремлений, утопически-консервативные формы.
Дело в том, что к концу 30-х – началу 40-х годов XIX столетия антигуманизм буржуазного развития для вдумчивых наблюдателей не только в Европе, но и в России стал очевиден. Крестьянская демократия в связи с этим обратится позже к утопии «общинного», «русского» социализма, народничества, в иллюзорной надежде таким образом миновать для России капиталистический путь развития.
Ранние славянофилы, отвергая крепостное право, в отличие от либералов-западников, также не принимали за идеал общественного развития капиталистический путь. С другой стороны, стремление к общественным переменам у ранних славянофилов, в отличие от крестьянской демократии, не подкреплялось никакой реальной общественной силой, способной совершить эти перемены. В этих условиях славянофилы попытались найти выход из безвыходного, с их точки зрения, социального положения в сфере абстрактно-гуманистического морализма, христианско-православной нравственности, выразив свои социальные устремления в традиционно религиозном идеологическом облачении, дабы придать своим морализаторским иллюзиям земной, «надежный» характер, они обратились к мифу о допетровской Руси как реальном будто бы свидетельстве возможности «золотого века» на земле без капитализма и крепостничества, а также к мифу патриархально – православного, смиренномудрого, «общинного» русского крестьянства как современной гарантии этого особого, отличного от буржуазно-европейского, пути. Так возникла славянофильская теория русской национальной исключительности, концепция вечного и неизменного национального духа, воплощающего в себе патриархальные нравственные начала, наиболее полно выражающего себя в православной церкви, смиренномудром народе и царском самодержавии. Так завершился парадокс русского славянофильства с его запутаннейшей, перевернутой системой идей: объективная устремленность к прогрессивным общественным переменам обернулась консервативной, реакционно-романтической утопией, заключавшей в себе противоречивые, на первый взгляд взаимоисключающие, и тем не менее диалектически спаянные черты. Причем в «общественном функционировании» славянофильской идеологии, о котором пишет Ю, Янковский, антикрепостнический пафос ранних славянофилов с течением времени все более отодвигался в тень, а часто и полностью игнорировался, зато их национализм, консерватизм и реакционный романтизм выходили на первый план.
Ю. Янковский справедливо подчеркивает романтический характер славянофильской идеологий, закономерно проявлявший себя и в социально-философских и в литературно-эстетических их воззрениях, достаточно полно и глубоко охарактеризованных в книге. Автор показывает, что славянофильская эстетика несла в себе следы той же внутренней двойственности и противоречивости, которыми была проникнута и философско-социологическая модель славянофильства. Их консерватизм, неприятие «отрицательного» направления в литературе и тот дидактизм, с которым они отстаивали «положительные» начала в жизни, приводили их объективно к содействию «охранителям» и «гасителям» освободительных идей. Позже, в 60-е годы, это стало и их субъективной позицией. Одновременно их дидактизм, пишет Ю. Янковский, вырастал порой до «фантастического утилитаризма», приводившего в конечном счете к отрицанию специфики искусства, к небрежению художественностью.
В целом же славянофильство, по мнению Ю. Янковского, – значительное явление в истории общественной мысли России, давшее целый комплекс идей и теорий, отразивших мучительные поиски ответов на самые острые вопросы русской жизни. «Изучая славянофильство, мы наблюдаем, – пишет Ю. Янковский, – как «равнодействующая» единого славянофильского комплекса то и дело колеблется «вправо» и «влево», Современный этап изучения славянофильства позволяет сказать, что в итоге она остановится все-таки «справа».
Принимая основные положения книги Ю. Янковского, серьезного и самостоятельного исследователя общественно-литературных позиций славянофилов, внесем тем не менее в этот его вывод один корректив: «вправо» и «влево» – вряд ли подходящая для данного случая научная терминология. Выскажем уверенность, что в результате трудов современных советских исследователей, самого Ю. Янковского в том числе, «равнодействующая» изучения единого славянофильского комплекса будет клониться ближе к истине.