№2, 1974/Обзоры и рецензии

Современники и соратники

Б. Брайнина, Память и время, «Советский писатель», М. 1973. 608 стр.

Проблемы советской классики все более привлекают к себе внимание исследователей. И это закономерно. Обращаясь к истокам нашей литературы, мы яснее видим пройденный ею путь, острее ощущаем тот революционный пафос, который «сквозь годы и расстояния» связывает литературу наших дней с годами ее зарождения и становления. Вершинные достижения советской литературы, ее открытия и завоевания давно уже стали классическими образцами для советских писателей последующих поколений.

Однако что мы разумеем под советской классикой? Каковы ее характерные черты? Что роднит ее с великой русской классической литературой? Каковы ее наиболее актуальные аспекты для вас, людей 70-х годов? Над этими и многими другими вопросами размышляет Б. Брайнина в новой книге «Память и время».

Одно из достоинств книги в том, что автор остерегается схематизации, избегает априорных, умозрительных суждений; перед нами – живые портреты писателей- тех, кто заложил основы советской, художественной литературы, чье поэтическое слово правды об Октябрьской революции впервые прозвучало во всем мире, кто в те ранние годы воплотил в своем творчестве напряженность и страстность борьбы за создание нового общества, Б. Брайнина уже многие годы работает в критике. Известны ее работы о Федине, Гладкове, Фадееве, Ларисе Рейснер, Сейфуллиной, Леонове, Катаеве и др. Лучшие из этих работ последнего десятилетия, переработанные для этого издания и обогащенные свежими наблюдениями, вошли в рецензируемый сборник.

Существеннейшая проблема советской классики – соотношение традиций и новаторства. Автор исследует этот не новый, но сложный вопрос, обращаясь к творчеству ряда советских писателей, в первую очередь К. Федина и Ф. Гладкова.

В одном из писем к автору книги Федин напомнил статью Гоголя «О движении журнальной критики», в которой великий мастер сетует на отсутствие в современной ему критике имен писателей, уже «окончивших поприще». По мнению Гоголя, забвение литературных традиций преступно, ибо создает ощущение, будто новая эпоха «отрублена от своего корня».

Горячо поддерживая эту мысль Гоголя, Федин утверждаем что новаторство, в чем бы оно ни проявлялось – в проблематике, поэтике, языке, – невозможно без опоры на прогрессивные, плодотворные традиции. В свою очередь традиции живы только движением, таким развитием, которое способствует прогрессу литературы.

Эту мысль Б. Брайнина развивает, анализируя путь самого Федина. В ранний период его творчества, в годы создания романа «Братья», «богом его юности», по признанию писателя, был Достоевский. Влияние Достоевского ощущается в ранних рассказах Федина и особенно в большом романе «Глушь», впоследствии уничтоженном автором. Но оставаясь навсегда поклонником гения Достоевского, уже в «Похищении Европы» Федин решительно осуждает пережитки старого индивидуалистического сознания, внутреннюю раздвоенность героев. Поиски наиболее органических художественных форм приводят его – на новом этапе – к писательскому опыту Л. Толстого. Именно у Толстого Федин учится искусству тончайшего психологического анализа, умению показать мысль и эмоции героя в единстве, воссоздать жизнь в ее мощном, стремительном, неостановимом течении.

Традиции Толстого, его непревзойденное искусство портрета, пейзажа, композиции, его мастерство построения романа-эпопеи близки творческой манере Федина, – Б. Брайнина иллюстрирует это рядом убедительных примеров. Традиции «Войны и мира», по ее мнению, ощущаются в построении трилогии Федина, в тесной связи и взаимообусловленности картин войны и мира, в художественной законченности характеристик, в хроникальной последовательности развития сюжета. Толстовские традиции ощущаются у Федина и в постановке на историческом материале животрепещущих проблем сегодняшнего дня.

Но, как показывает Б. Брайнина, толстовские традиции переплавляются в горниле поэтики Федина в самобытное, оригинальное, новое качество словесного искусства. Учась у Толстого, Федин по-своему строит эпопейный сюжет, по-новому использует внутренний монолог. Преклоняясь перед гением Толстого, Федин в своем творчестве ведет с ним подспудную горячую полемику, не приемля его философии истории, его проповеди пассивности, его веры в предопределенность бытия.

Столь же сложно сказались толстовские традиции и в творчестве Ф. Гладкова. «В «Цементе», – писал он автору книги, – и прежде всего стремился раскрыть «диалектику души» своих персонажей. Без психологии нет человека, а значит и нет искусства. Тут самым высоким примером для меня был и остался навсегда Лев Толстой. Да и все мы, первые строители советской литературы (кто в большей степени, кто в меньшей), – ученики толстовской школы».

По признанию Гладкова, он всю жизнь «тайно» учился у Толстого, чтобы с наибольшей силой и правдой отразить новую эпоху, раскрыть тему освобожденного труда, нового, социалистического гуманизма. И опять-таки вдумчивое следование толстовским традициям помогло писателю новыми средствами решать огромную творческую задачу – отразить эпоху небывалых исторических сдвигов, создать тип нового героя – рядового пролетария» впервые в истории принявшего на свои плечи ответственность за судьбы народа и человечества.

Как известно, «мандат» на звание классика выдает не кто иной, как время. Оно проверяет произведения литературы на «прочность», отделяет подлинные художественные ценности от псевдоноваторских изысков. Наше время с еще большей строгостью и взыскательностью отметает случайное, отбирает то, что по праву остается в художественном арсенале народа. И мы должны этим богатством дорожить. Анализируя под этим углом зрения творчество Федина, Фадеева, Леонова, Гладкова и других писателей, Б. Брайнина, не завышая оценок, отмечает вклад каждого из них в общую сокровищницу социалистического реализма. А из суммы и взаимодействия подлинных писательских открытий и вырастает то новое качество, которое характеризует советскую литературу как шаг вперед в художественном развитии человечества.

В книге Б. Брайниной не все равноценно. Наиболее содержательны очерки о Федине, Фадееве, Гладкове, Сейфуллиной, Ларисе Рейснер – о зачинателях советской прозы. Здесь ощущается молодость революции, слышна ее «музыка», запечатленная в их книгах. Даже включенные в сборник «молодые» фотографии писателей воспринимаются как знак вечной молодости нашей литературы. Значительно слабее очерки «Мельница счастья» (о Г. Фише), «Крепости, которые не сдаются» (о С. Голубове), «История в человеке» (о жанре автобиографического романа). Эти очерки уступают первым и по глубине содержания, и по мастерству историко-литературного анализа, они несколько снижают присущий книге в целом высокий уровень разговора.

Можно также посетовать на то, что само построение книга в виде галереи писательских портретов сузило сферу проблемного анализа, несколько ограничило простор теоретических обобщений. Правда, автор и не ставил себе задача охватить историю советской литературы во всех ее жанрах и видах, во всем богатстве имен (хотя жаль, конечно, что выпало из рассмотрения творчество А. Толстого). Внимание Б. Брайниной сконцентрировано на творчестве отдельных писателей, с которыми, кроме исторического «времени», ее связывает то, что она называет «памятью», то есть узы многолетнего личного общения, творческой дружбы. И здесь мы встречаемся с еще одной привлекательной чертой книги – с ее мемуарным характером.

Как замечено, сочетание историко-литературного исследования с элементами личных воспоминаний – черта многих работ критиков старшего поколения. И это вполне естественно. Современники и соратники основоположников нашей литературы, старейшие советские критики активно участвовали в общем деле строительства социалистической культуры. Для них ее полувековой путь – не далекая история, а куски собственной жизни, вехи творческой биографии. В подобных критических работах короткий штрих из литературной жизни минувших лет порою проливает более яркий свет на описываемую эпоху, нежели иные многословные пассажи.

Один из примеров тому и книга Б. Брайниной. В анализе произведений советской литературы автор опирается и на – личные беседы с писателями – беседы, в которых эстетические взгляды мастеров порой выражались с предельной ясностью. В поле зрения критика – и многие писательские архивы, откуда черпаются ранее неизвестные материалы. Наконец, автор широко использует свою многолетнюю личную переписку с писателями, вводя в научный обиход, делая достоянием читателей неопубликованные документы.

Чтобы показать, насколько интересно мемуарное «оснащение» книги, приведем несколько примеров.

Кто не знает, каким страстным поборником реализма выступал в своей прозе и статьях Ф. Гладков. Но это не мешало ему с той же страстью утверждать романтическое начало в советской литературе. Вспоминая в письме к Б. Брайниной о годах становления нашей литературы, он писал: «…Мы отличались чертовской жизнерадостностью и жизнеспособностью. Именно потому, что были: романтиками. Реалистами и романтиками. Без увлеченности, без романтической мечты реализм бескрыл. Это я говорю о романтизме своей ранней юности, но и сейчас, уже на склоне лет, остаюсь романтиком».

А вот «исповедь» Л. Леонова: «Когда я входил в литературу, я был очень наивным, хорошим. Казалось, что у меня материала на двадцать лет вперед – садись и рассказывай. Все легко.

А сейчас очень трудно – перо не поднимается. Теперь я узнал, что искусство начинается там, где начинается повреждение здоровья. Я много сижу за столом и, когда пишу, ухожу на двенадцать этажей вниз – искусство делается не на площадях. Зато знаю, как делаются вещи, знаю профессионально…

Мы живем в самую грозную эпоху истории. Все не окончательно, мы в стайеровском беге, но бежим неравномерно, не в равных условиях… Я живу, я вижу, я плачу, я трачу жизнь на то, что пишу. Это моя духовная автобиография. И разговор писателя о самом себе не игра с усмешкой – это очень серьезный, я бы сказал, трагический разговор в упор…

Только пожизненным драматичным, подчас мучительным трудом писатель обретает свою манеру, свой голос, свой почерк. И смело можно сказать, что советская литература богата великолепным своеобразием этих почерков».

Таких писательских признаний в книге много. Они помогают автору живым языком – порою устами самих писателей – говорить о чертах советской классики, о путях ее развития, о борьбе советской литературы с буржуазным искусством. Своей книгой автор утверждает правоту социалистического реализма, единство «законов красоты» с законами добра и правды.

Цитировать

Шифман, А. Современники и соратники / А. Шифман // Вопросы литературы. - 1974 - №2. - C. 240-244
Копировать