«Круглый стол»: Человек дела и дело человека (Труд и личность в обществе зрелого социализма)

ВЫСТУПАЮТ:

М. Козьмин

М. Синельников

М. Колесников

В.Ядов

К.Щербаков

Д. Гранин

В. Хмара

Г. Батищев

Ф. Кузнецов

М. КОЗЬМИН

Мы собрались за этот «круглый стол» для того, чтобы обменяться мнениями о важнейшей теме нашей литературы – теме труда. Тема эта приобрела сегодня особое значение в связи с тем, что партия взяла курс на укрепление дисциплины и организации труда и в ряде важнейших документов подчеркнула, что воспитание у каждого человека потребности в труде является сейчас важнейшей идеологической задачей, в осуществлении которой призваны сыграть большую роль наша литература и искусство. «И общественное признание, и материальное благосостояние человека, – говорил К. У. Черненко на июньском (1983 г.) Пленуме ЦК КПСС, – должны определяться прежде всего тем, как он работает. Здесь имеет значение не одна лишь экономическая сторона. Не менее значима сторона идейно-нравственная. Ведь в труде человек не только создает материальные ценности, но и выковывает свои лучшие способности, закаляет волю, развивает творческие силы, утверждает себя как гражданин, активный строитель коммунизма».

Воспитание коммунистического отношения к труду партия всегда рассматривала с точки зрения своей основной цели – формирования идейно убежденной, гармонически развитой, духовно богатой личности, строящей жизнь по законам социальной справедливости, разума, добра и красоты. Продвинувшись далеко вперед по пути осуществления этой цели, мы должны в то же время ясно представлять себе, что в условиях развитого социализма возрастают не только возможности для всестороннего развития личности, но и требования к ней со стороны общества, и удовлетворить этим требованиям она способна, лишь повышая свою трудовую и общественную активность.

Советская литература, родившаяся как литература нового героя-труженика и борца, ведет великий социально-эстетический поиск в душах и умах своих современников, раскрывая перед ними их лучшие черты и решительно отвергая все, что мешает нашему продвижению в будущее.

Уже с первых своих шагов наша литература осознала тему труда как свою основную тему и тему новаторскую. Об этом немало говорилось на Первом съезде советских писателей, 50-летие которого мы сейчас отмечаем. И со всей отчетливостью и настоятельностью на съезде прозвучали приобретшие широкую известность слова Горького: «Основным героем наших книг мы должны избрать труд, то есть человека, организуемого процессами труда, который у нас вооружен всей мощью современной техники, – человека, в свою очередь организующего труд более легким, продуктивным, возводя его на степень искусства. Мы должны выучиться понимать труд как творчество».

А Николай Тихонов начал свой доклад с утверждения новаторского значения темы труда. «Справедливый труд, – сказал он, – этой темы не было в поэзии прошлого». И действительно, труд как самореализация личности не нашел сколь-нибудь существенного отражения в мировой литературе. Если бросить взгляд на ее историю, то перед нами откроются истоки трудовой темы в народном творчестве, в трудовых песнях, мифах, сказках, поэмах, которые создавались в условиях первобытнообщинного, родового строя, когда человек, воздействуя на природу для удовлетворения своих потребностей, в труде обретал человеческие качества. И возникшее в нем устремление к целесообразной деятельности, к мастерству, к овладению силами природы находило выражение в создаваемых им образах богов и героев. Здесь и бог-кузнец Гефест, я неутомимый труженик и воин Геракл – «герой труда», как назвал его Горький, и самый благородный святой и мученик в философском календаре Прометей, научивший людей трудиться. Здесь и герои «Калевалы» Вяйнямейнен и Ильмаринен, и богатырь-пахарь Микула Селянинович, и искусная пряха Василиса Премудрая, и каменотес Фархад, прорывший через скалы канал для оживления бесплодных земель. Ото всех этих образов веет радостью, любованием человека своими физическими и умственными силами.

Поэтическим мироощущением проникнута и созданная на закате родового строя поэма Гесиода «Труды и дни» – эта энциклопедия земледельческого труда. В противовес аристократическому отношению к труду как занятию унизительному для свободного человека он возглашает: «Труд никакой не позорен, позорна одна только праздность». Но с первых шагов классового общества человек труда и изображение самого трудового процесса исчезли с литературной сцены. На труд постепенно установился взгляд как на тяжелую необходимость. Христианская идеология утвердила этот взгляд библейской легендой о первородном грехе и труде как жестоком наказании за него.

Шли века. Богов и героев античности сменили на литературной сцене рыцари и монахи. Затем их стали вытеснять представители третьего сословия. С наступлением капиталистической эры в литературе наиболее заметное место заняли либо преуспевающие дельцы, либо «лишние люди», не находящие себе места в буржуазной действительности. Что двигало этими героями, какому делу посвящали они свою деятельность? Борьба за утверждение христианской веры, верность сюзерену и прекрасной даме, отстаивание своих рыцарских прав и достоинства вдохновляли героев средневековой литературы. Раскрепощение человеческой личности составляло пафос литературы Ренессанса. Карьера власть и нажива – вот что движет активным героем литературы буржуазного общества, действующим в сфере политических интриг и финансовых манипуляций. Вне этой сферы герои, не желающие в них участвовать, но не видящие иного поприща для приложения своих сил и способностей, люди уходящие от активной деятельности.

Классическим образцом такого человека является Обломов, который в своей принципиальной бездеятельности противостоит воплощению деловой активности – Штольцу. Казалось бы, в их спорах истина всецело на стороне Штольца, который стремится пробудить Обломова к активной жизни. Но разве не прав по-своему Обломов, когда он отвергает суетную петербургскую жизнь, исполненную мелкими страстишками, сплетнями, пересудами, погоней за чинами, выгодной арендой? А цель всей этой беготни, рассуждает он, разве не покой и почетное бездействие? И как ни убедительно отвечает ему Штольц, что содержание, стихия и цель жизни – это труд, в конце романа его счастливая и безоблачная жизнь с Ольгой воспринимается ею как нечто близкое к обломовской идиллии, в которой она начинает задыхаться. И что чрезвычайно знаменательно: непрерывно твердящий о необходимости трудиться, Штольц так ни разу и не показан в труде, в деле.

Нет, не то дело было у Штольца, чтобы поэтизировать его и усматривать в нем цель жизни. А настоящее дело- это труд, приносящий пользу обществу, служащий человеческому прогрессу. К мысли этой прорвался гений Гёте, который противопоставил библейскому «В начале было слово» подлинно гуманистическое – «В начале было дело», он прорвался к пониманию труда как общественно полезной деятельности, и в конце его знаменитой поэмы герой ее, воодушевленный предпринятым грандиозным строительством обретает наконец миг подлинного блаженства, который он готов продлить до бесконечности.

Говоря о том, что мировая литература не знала те мы труда, надо оговориться: труда свободного, труда в котором человеческая личность проявляла бы свои силы и способности. Что касается труда подневольно го, труда, изнуряющего человека физически и духов но_г то немало картин такого труда дает нам литература XIX века, как русская, так и зарубежная. И это естественно. Таков был в действительности труд и пахаря и рабочего в обществе, основанном на эксплуатации, в обществе, где результаты труда отчуждались от трудящегося. Труд служил работникам для самопрокорма, он не воспринимался и не мог восприниматься как великое дело, движущее человеческое общество вперед.

Если под трудом подразумевать повседневную работу ради добывания средств к существованию, а под делом – осознанную, с точки зрения ее общественно-исторического значения, человеческую деятельность, то в обществе эксплуататорском и в его литературе понятия эти не совпадали. И впервые труд как дело, как самое важное дело, как смысл человеческой жизни, как двигатель ее раскрылся в литературе советской. Свободный и сознательный труд на благо своего народа, своей страны и себя самого, труд, в котором человеческая личность не подавляется, а выявляется, раскрывается и обогащается, труд как творчество – такой труд впервые нашел художественное воплощение в литературе, рожденной Октябрьской социалистической революцией. И это стало ее важнейшей новаторской чертой. Это стало гуманистической основой социалистического реализма, который, как сказал Горький, утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека.

«Бытие как деяние» – это относится к жизни каждого советского человека, видящего перед собой высокую цель и стремящегося к ее осуществлению. Ведь в нашем обществе все являются тружениками, все вовлекаются в общее дело коммунистического строительства. Изобразить советского человека вне труда невозможно. И когда мы говорим о человеке дела, то имеем в виду не только рабочего и инженера, но и колхозника, и работника науки, литературы и искусства, и партийного и советского руководителя, то есть представителей всех профессиональных слоев и социальных групп, короче говоря, советского человека, взятого в важнейшей сфере его жизни – в труде. Дело человека – это его осознанная и целенаправленная деятельность, в которой он реализует свою человеческую сущность, проявляя свое умение, опыт, волю, сноровку и талант.

«Труд и личность в обществе зрелого социализма», – поставив такой подзаголовок к наименованию сегодняшнего «круглого стола», мы имели в виду что важнейшие социально-экономические вопросы, встающие сегодня перед нашим обществом, будут рассматриваться с точки зрения их духовно-нравственного содержания, то есть с той стороны, которая всего важнее для литературы. Я не берусь подсказывать эти вопросы, но среди них, очевидно, найдут себе место такие проблемы, как личность и трудовой коллектив, демократизация производства и бригадный подряд, новаторство и план, труд и гармоническое, всестороннее развитие личности, труд и семья, развитие социалистического принципа «от каждого по способностям, каждому по труду», отношения руководителя с подчиненным, противоречия между социалистическим образом жизни и пережитками буржуазного индивидуалистического сознания, противоречия самого социализма, связанные с борьбой социалистической нови с тем, что было порождено социализмом, но стало уже устаревать.

Ну, а основной разговор должен пойти о современной литературе, о ее главном герое – труженике и борце, о крупнейших произведениях последних лет, раскрывающих созидательную, творческую деятельность советского человека. И тут, я думаю, к романам и повестям О. Гончара, О. Куваева, В. Липатова, М. Колесникова, В. Попова, А. Кривоносова, Ю. Скопа, Ю. Антропова, А. Черноусова добавятся произведения, рисующие социально активную личность, человека дела, его богатейший духовный мир, в котором отразились тревоги и свершения века.

Это и крупный партийный руководитель в романе Г. Маркова «Грядущему веку», это труженики города и села в романе А. Ананьева «Годы без войны», это человек трудолюбивой души, железнодорожный рабочий, которого Ч. Айтматов поставил как бы в центр современного миропорядка в романе «И дольше века длится день». Это и представители рабочей династии Должиковых, мастера и новаторы в романе В. Кожевникова «Корни и крона»; это и председатель горсовета в романе Д. Гранина «Картина»; это и академик Карналь в романе П. Загребельного «Разгон»; это и неукротимый труженик пера из романа Н. Думбадзе «Закон вечности»; это и самоотверженный интернационалист, дипломат из романа О. Гончара «Твоя заря»; это и журналист Воронов из «Победы» А. Чаковского. В их сугубо профессиональной деятельности выразилось служение общему нашему делу, делу глубоко человечному и именно поэтому столь близкому и понятному миллионам советских читателей.

Заканчивая свое вступительное слово, я хотел бы выразить уверенность, что наша сегодняшняя беседа не только зафиксирует и осмыслит то состояние разработки темы труда в нашей литературе, которое проявилось в произведениях последних лет, но и наметит перспективы дальнейшего литературного движения.

М. СИНЕЛЬНИКОВ

Прежде всего хотел бы сказать о важности постановки настоящей темы, о традиции ее обсуждения в журнале «Вопросы литературы». У нас на памяти дискуссии, проходившие в журнале в 70-е годы, касавшиеся проблем морального обеспечения деловой, производственной деятельности. И вот возникла необходимость, потребность посмотреть, что же нового произошло в проблемно-тематических пластах литературы, охватываемых темой «Человек дела и дело человека». Какие тут – так я понимаю цель обсуждения – наблюдаются явления, характерные именно для наших дней, для начала 80-х годов.

Во вступительном слове было сказано о горьковских традициях нашей литературы в изображении человека-труженика, сказано о плодотворной работе ряда современных писателей. Разделяю высказанные мысли, но, по-моему, сразу требуется некоторое уточнение. Среди названных литературных явлений многие относятся ко времени, предшествующему данному десятилетию, к 70-м годам.

Конечно, любой отрезок литературного развития неотделим от предшествующего. И тем не менее в данном случае, в нашем разговоре, важно представлять себе, когда именно появилось то или иное произведение, какие из книг характеризуют собой не просто нынешний, но «самый нынешний», горячий этап литературного процесса. Ясное представление об этом поможет формированию реального взгляда на движение нашей темы. Поможет выявить не только достижения но и трудности.

Между прочим, то, как сформулирована повестка обсуждения, как сочетаются в ней основная тема и подтема, косвенно работает на мысль, к которой я подбираюсь. Человек дела и дело человека – понятие очень широкое, оно гораздо шире, нежели понятие Труда как такового, с чем мы привыкли ассоциировать производственный, рабочий труд и, соответственно, производственную, рабочую тему в литературе. Так вот, имея в виду широкоохватное изображение современника в связях и опосредованиях, определенных его родом занятий, можно со всем основанием говорить о появлении в самые последние годы книг серьезного, актуального, в известном смысле новаторского содержания. И с другой стороны, в эти же годы, к сожалению, не слишком щедро проявила себя собственно производственная тема.

Вот несколько известных книг, красноречиво свидетельствующих, что продолжается ранее сложившаяся тенденция показывать героя в тесной связи с историческим временем, остро передавать ощущение преемственности эпох, личной ответственности человека не только за настоящее, но и за будущее.

Покоряющей силы характер создан Чингизом Айтматовым в романе «И дольше века длится день». Сразу оговорюсь, что не считаю удавшейся «космическую» линию этого произведения: фантастика здесь, по-моему, не выдерживает проверки реальностью, не сопрягается с нею в необходимой степени. Мне уже доводилось писать об этом, но одновременно писать и о другом: характер Едигея – одно из самых ярких художественных достижений современной литературы, именно в нем истинный космос романа. Многомерно, масштабно показан мир простого труженика, органически понимающего, что жизнь требует неустанной, мужественной работы души, твердой неуступчивости в отстаивании высоких моральных норм.

Принципиален, значителен замысел романа Георгия Маркова «Грядущему веку» – показать крупного партийного руководителя наших дней, огромный круг проблем, входящих в сферу его ответственности. Показать так, чтобы было видно: все текущие дела, заботы, проблемы и впрямь связаны с грядущим, с оптимистической исторической перспективой.

А «Картина» Даниила Гранина с ее героем, решительно выступающим против прагматической узости, логики «ближних» выгод (эта логика слишком часто не учитывает коренных, конечных результатов развития), испытывающим в ходе этой борьбы счастливые моменты духовного взлета? То, что обаяние гранинского Лосева оказалось велико, а основная коллизия книги весьма жизненной, подтвердили – мы знаем об этом из печати – факты влияния «Картины» на непосредственную деловую практику, на устройство мероприятий, призванных воспитывать духовную восприимчивость к красоте природы, искусству, к идее связи времен.

Справедливо упомянуты в выступлении М. Козьмина масштабные книги О. Гончара, А. Чаковского: и дипломат Заболотный из «Твоей зари», и журналист Воронов из «Победы» – люди дела, если широко понимать эту категорию, люди, творчески, граждански зрело выполняющие свои профессиональные обязанности.

Можно было бы продолжить разговор о том, как литература, воссоздавая образы людей труда, заостряет внимание на выявлении закономерностей глобальных, протяженных во времени.

Естественно, по ходу действия в таких произведениях возникает немало прямой профессиональной конкретики, производственных, хозяйственных реалий. Их много у Д. Гранина, их очень много у Г. Маркова: в его книге такая конкретика составляет саму почву деятельности героя, Антона Соболева, все то, к чему он должен приложить энергию, чему обязан дать политическое истолкование…

Тут пора, наверное, заметить следующее: говоря о двух типах книг, изображающих человека дела и дело человека, о двух «потоках», что ли, относящихся к нашей теме, я весьма далек от того, чтобы сооружать перегородки, водоразделы. Конкретика необходима и уместна в «глобальных» книгах. Широкие обобщения времени не обходят книги, относящиеся к собственно рабочей теме. Это нормально, самоочевидно: литература не делится на сегменты, ибо целостна, нерасчленима сама жизнь. То разделение, из которого я сейчас исхожу, носит характер функциональный, служит аналитической задаче, как то и положено в критико-литературоведческой практике.

Итак, перехожу к литературе, непосредственно исследующей мир современного производства, точнее, мир социальных страстей, определяемых производством. Разумеется, сюда входит и поведение человека во внеслужебных обстоятельствах, в быту, в семье, входит все, что составляет будни труженика города и села. Выражая свое впечатление, как оно сложилось в самом общем, суммарном виде, скажу; это направление литературы, к сожалению, в начале 80-х годов ослабило общественный, публицистический накал, тот накал, что был характерен для него в годы 70-е.

Здесь прозвучало имя Ю. Скопа, автора острой книги «Техника безопасности», имя А. Черноусова, автора повести «Практикант». Да и ряд других произведений можно назвать, характеризуя определенную тенденцию прозы 70-х годов, произведений, подчас не свободных от недостатков (и вообще весьма разных по художественному уровню), но отмеченных гражданской страстью, стремлением не только передать нормальный ритм движения, но и уловить остановки, сбои, выявить болевые точки производства, показать, каким нравственным ущербом все это оборачивается.

Зададимся вопросом: а возможны ли сегодня «Техника безопасности», «Практикант»? Или, допустим, «алтунинская» трилогия М. Колесникова? Возможна ли сегодня «Премия» А. Гельмана, произведение, на мой взгляд, наиболее концентрированно выразившее указанную тенденцию? Возможно ли, короче говоря, повторение тех острых наблюдений, острых высказываний, что были сделаны ранее?

То есть, наверное, вопрос поставлен не совсем точно. Само по себе повторение возможно. Только что оно дает, если это будет именно повторение, простое повторение? Какую пользу, какой художественный и общественный результат принесет?

Думаю, оттого нынче и наблюдается определенное затишье в литературе о рабочей жизни, людях индустрии, что возможность только повториться вдохновляет мало.

Новых же жизненных впечатлений, которые дали бы толчок развитию темы, видимо, пока не накопилось в достаточной мере.

Еще раз скажу: очень важным, плодотворным для нашей прозы, драматургии было обнаружение острых, больных проблем хозяйственной, социальной практики, резкое усиление общественного интереса к ним. Где-то с начала 70-х годов стал отчетливо видеться резкий контраст: подумать только, выдающиеся экономико-индустриальные свершения, мировой авторитет которых прочен, бесспорен, – и повседневные гримасы бесхозяйственности, расплодившейся, развившейся, приобретшей, так сказать, самодовлеющий характер… Эти вопросы со всею принципиальностью стала поднимать партийная печать, об этом писала публицистика, к этому обратились проза, драматургия, подчеркивая нравственное, человеческое содержание производственных конфликтов, утверждая мысль: организация, качество нашей работы должны всегда соответствовать нашей морали, принципам социалистического миропонимания.

Борьба с негативными явлениями оказалась трудным делом. Время шло, но серьезные недостатки хозяйствования продолжали бытовать. Позволю себе воспоминание личного характера. Работая над книгой «Право отвечать за все. Рабочий человек в прозе 70-х годов», сдавая ее в производство, с оптимизмом, воодушевлением добавлял я в нее главу, касающуюся бригадного подряда. Тогда появились публицистические материалы, посвященные этому прогрессивному, жизнью рожденному методу (вспомним очерки А. Левикова «Калужский вариант» в «Литературной газете»), появились первые признаки внимания к нему в прозе (повесть «Наш уважаемый слесарь» Марии Колесниковой). Главное же, тогда, летом 1979 года, опубликованы были известные постановления партии и правительства о совершенствовании хозяйственного механизма. Словом, представлялось, что в сферах хозяйствования в самом ближайшем будущем произойдут решительные сдвиги… Время, однако, показало, сколь сложна, многотрудна борьба за практическую реализацию новых подходов, новых идей организации экономической жизни.

Затишье темы, усталость темы и следует, видимо, связывать с факторами общественного свойства. Не выводить из них (когда речь об искусстве, творчестве, всегда следует иметь в виду опасность утилитарности), но именно связывать… В самом деле, если много и много раз ставятся проблемы, не получающие должного движения, развития в реальной жизни, то острота сигналов притупляется, возникает состояние известной предубежденности к теме. Бывает, изменяется, мельчает и сам характер проблем.

Один пример – не из литературы, но из смежной, газетной области. Наша уважаемая «Литературная газета», так много сделавшая (делающая и ныне) для постановки крупных общественных вопросов, недавно отвела без малого полосу переписке писателя с директором кондитерского объединения. Материал этот (под рубрикой «Деловые дуэли») посвящен тому, как» нехорошо обстоит дело с пастилой, зефиром. Подробнейше выясняется, какие виды и подвиды помадки были прежде, отчего их теперь нет и т. д. Что говорить, за порядком в кондитерских делах тоже следить нужно, «Дитгазета» имеет право и здесь сказать свое слово. Но так дотошно и, главное, на такой площади!.. Будто нет других проблем, действительно требующих сугубого внимания.

А в том, что такие проблемы есть, убеждает… та же полоса газеты, небольшой кусочек ее, что остался от кондитерской баталии. Тут помещен обзор читательских писем – откликов на публикации «ЛГ» о приписках. Газета не раз ставила этот вопрос, общественный резонанс был велик, но, увы, порочная практика ведь продолжается. И вот теперь редакция обращается к читателям с просьбой «остановиться, оглянуться» (так обзор и назван, правда, со знаком вопроса – что, заметим, тоже по-своему показательно). Потому что для новых обсуждений проблемы нужны «новые мысли, предложения, опыт».

Не подвергаю сомнению справедливость этого довода. Хотя и не могу не отметить: уж больно бесстрастен тон обзора, тогда как содержание некоторых писем весьма и весьма беспокойно (так, читатели «указывают на факты нереального планирования как на одну из причин приписок»). Главное же, что дает пищу для размышлений, – самый факт встречи на газетной полосе двух этих материалов, объем и степень темпераментности которых обратно пропорциональны их значимости…

Пленумы ЦК КПСС последних лет, творчески конкретизировавшие в новых условиях идеи XXVI съезда, со всею определенностью показали: мы переживаем ныне ответственнейший период ускорения общественного прогресса. Партия предприняла решительные меры, чтобы обеспечить практическое решение осознанных обществом задач повышения эффективности производства, экономики в целом. В известной работе Ю. В. Андропова «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР» выделяется такая причина неудовлетверительных явлений в экономике: «Нельзя прежде всею не видеть, что наша работа, направленная на совершенствование и перестройку хозяйственного механизма, форм и методов управления, отстала от требований, предъявляемых достигнутым уровнем материально-технического, социального, духовного развития советского общества» ¹. (Замечу: уровень духовного развития – это понятие включает ведь в себя и деятельность искусства, литературы.) Поистине благотворны принятые партией меры но улучшению управления, повышению организованности, деловитости, дисциплины. Партийные документы самого последнего времени отмечают: трудностей, отстающих участков еще много. Однако отмечают они и наличие позитивных сдвигов, рост темпов экономического развития, трудовой энергии масс. Активно укреплять позитивные тенденции, придать им устойчивый характер – такова поставленная партией задача. Товарищ К. У. Черненко в своей речи перед рабочими московского завода «Серп и молот» напомнил «о сложностях в развитии экономики, с которыми мы столкнулись на переломе 70 – 80-х годов». «ЦК, наша партия, весь народ работают над тем, – сказал он, – чтобы до конца преодолеть их и выйти на новые рубежи» ².

Несомненно, мы находимся в начале большой, плодотворной, оптимистической по духу работы, в основе которой лежит реалистический взгляд на действительность, тот настрой на дела, а не на громкие слова, к которому призвала партия. А это значит, что энергичнее, последовательнее станут изживаться явления, отмеченные расхождениями между словом и делом. Что будет еще более повышаться значение самого понятия – дело человека.

Все это самым добрым образом скажется, не может не сказаться на исканиях деятелей литературы, искусства, на появлении новых интересных, насущных, жизненных мотивов в произведениях, посвященных современности.

Мне показались знаменательными слова Александра Гельмана, сказанные в самом недавнем газетном интервью. Драматург говорит о постоянстве своего интереса к производственной теме (а его последняя, совсем иная пьеса «Скамейка» дала повод для толков: не иссякает ли этот интерес?). И так определяет особенности нынешнего состояния темы и ее перспективы: «Какая-то пауза, какой-то перерыв, который возник в обретениях темы, не следует воспринимать как тотальный кризис. Впереди – я уверен – углубление этого-направления, проникновение в духовную сущность взаимоотношений людей в системе управления, обнаружение новых человеческих ценностей на этом поприще».

Размышляя о связях, сопряжениях между делами литературными и явлениями, процессами широкого общественного содержания, я не хотел бы быть понятым так, будто оправдываю писательскую пассивность, априори считаю, так сказать, законным всякий случай отхода от производственной темы. Как говорится в известной повести – кто-то должен… Уважения заслуживает работа писателей, затронувших в последние годы существенные стороны жизни человека-труженика. Участники нашего обсуждения, конечно, назовут такие книги. Хочу прежде всего сказать о романе «Корни и крона» Вадима Кожевникова, посвященном людям крупного машиностроительного завода (в центре представители трех поколений заводской династии Должиковых). В биографиях персонажей много ретроспекций, нитей, соединяющих времена, обращающих нас к памяти войны, но основные события относятся к нашим дням, к обстоятельствам внедрения на заводе бригадного метода. Форма романа своеобразна: это по существу взволнованный публицистический диспут. К сожалению, ослабленность композиционных, сюжетных начал сказывается на художественной цельности произведения. Однако обилие живых наблюдений, мыслей держит читательское внимание. В частности, тут и мысли о том, как помогают в новом деле славные рабочие традиции, как непреходяще значение трудового мастерства, трудовой чести. Чертами обаяния (что привычно для прозы Кожевникова) наделены многие герои, тепло говорится об их «частной жизни», быте семей. И одно из достоинств книги в том, что «малые» ее подробности тоже участвуют в большом разговоре – разговоре о политической насыщенности наших будней; о причастности рядового человека к историческому времени.

Назову книгу совсем иного плана – «Подготовительную тетрадь» Р. Киреева. Некоторыми сторонами своего содержания она выходит к сфере хозяйственной, управленческой деятельности, Это связано с фигурой генерального директора швейного объединения Свечкина, администратора милостью божьей, но человека эмоционально, духовно ограниченного. Ставится, среди прочего, любопытная проблема: каково нравственное, а точнее, нравственно-социальное качество блистательно применяемой «Великим Свечкиным»»системы». Эта система нацелена на борьбу с неорганизованностью, но, с другой стороны, неорганизованностью как раз порождена, более того, на нее рассчитана! Потому что важным элементом деловых отношений, которые Свечкин строит с поставщиками и смежниками, служит принцип «ты мне – я тебе», и объединение, руководимое великим администратором, процветает, в общем-то, за счет менее расторопных коллег. По ходу повествования возникает весьма колючая мысль о зыбкости граней между выгодой «для дела» и выгодой «для себя»: как фон, как тень свечкинской оборотливости проходит в произведении история директора передового совхоза Гитарцева, в сделках с «нужными людьми» преступившего нормы морали и законности.

Само собой разумеется, все это никак не ставит под сомнение хозяйственную инициативу как таковую. Но романист, обращаясь к парадоксальным размышлениям и парадоксальным же поворотам сюжета, заставляет задуматься о путях и формах осуществления инициативы. И о том, что истинного, глубинного подъема можно добиться лишь при общем движении вперед, при создании условий, которые исключали бы ловкость рук как хозяйственный метод.

Свежее впечатление оставляет увидевшая свет в «Новом мире» повесть молодого, можно сказать, начинающего прозаика А. Белая «Линия». В центре ее фигура прораба Анатолия Скибина (автор сам трудится прорабом в Подмосковье). Изображена чрезвычайная (а проще говоря, авральная) ситуация: сперва стройка научно-промышленного комплекса (НПК) полузаброшена, но вот понадобилось срочно ее завершить, определены сверхжесткие сроки. Скибин становится практическим исполнителем этого задания; ценой огромных усилий оно выполняется, хотя по ходу событий не раз кажется невыполнимым (профессиональное мастерство и самоотверженность Скибина играют здесь весьма важную роль).

Читая повесть, не раз восхищаешься, не побоюсь этого слова, способностью молодого писателя создавать живые картины, воспроизводить нюансы человеческого поведения-нюансы, умно, точно выражающие не просто правду дайной конкретной ситуации, но логику взаимоотношений в служебно-должностной сфере. Вот, например, сцена посещения заброшенной стройки управляющим трестом Крищенко, сопровождаемым свитой руководящих работников: происходит некое действо, когда Крищенко выражает показное недоумение по поводу застоя (» – Не пойму, – пожал он плечами, прекрасно все понимая»), дает указания с «негой снисходительной властности», закрывая глаза на очевидное: и на вину треста, и на предстоящие огромные трудности… Немало точного в характеристиках и других хозяйственных работников. Зорко, с подлинностью знания среды, хотя и эскизно, очерчены фигуры рабочих.

Главные же наблюдения повести, авторские раздумья связаны, конечно, со Скибиным, с его положением прораба, с трудностями, которыми оно отмечено, и способностью героя к их преодолению. Основное в характере Скибина – истинность. Отличная деталь – упоминание о том, «сколько сил» отняло у Скибина вынужденное притворство; а, скажем, для того же Крищенко притворство – естественное состояние… Преданный долгу, делу, Скибин не вычисляет, как ему строить отношения с людьми: он ведет себя естественно, так, как то подобает человеку, заинтересованному в честной, справедливой работе. Скибин не ищет более спокойной, менее хлопотной участи, подобно своему коллеге Жене Елхимову, решающему уйти с прорабской должности. Он, если угодно, патриот этой должности, этих обязанностей, и именно со Скибиным связаны возникающие в повести размышления о сути прорабских обязанностей, о той душевной удовлетворенности, даже гордости, какую нередко испытывает прораб от сознания своей профессиональной нужности.

Конечно, «Линия» не претендует на масштабность, берет производственную жизнь достаточно локально, К тому же очевидны бывают следы неопытности?

А. Белай не всегда умеет распорядиться запасом наблюдений, «распределить» их (скажем, подробно, повестью в повести, дана история любовного увлечения, охватившего Ануреева, персонажа второго плана, тогда как о лично-интимной жизни главного героя не говорится ни слова).

Есть, на мой взгляд, в повести просчет, представляющийся серьезным и наводящий на размышления общего порядка. Постепенно по мере чтения замечаешь: автор, рисуя напряженнейшие производственные ситуации, как-то забывает исходное условие, их породившее: несбалансированность в планировании, прочное пристрастие к пресловутой «незавершенке». Поначалу это видишь, представляешь (критичность по отношению к трестовскому начальству – она ведь недаром возникает). Но затем все растворяется в деятельном воодушевлении Скибина. Автору не хватает диалектичности, художественной зрелости, чтобы совместить в едином психологическом повествовании это самое воодушевление (естественное для человека, получившего возможность полезно трудиться) и столь же естественную горечь, порожденную несовершенством хозяйственных порядков. В финале корпус НПК построен, Скибин удовлетворен (ему, кстати, предстоит стать начальником участка). Но, к сожалению, в этой удовлетворенности вовсе нет внутреннего драматизма, она, как говорится, местами переходит в благостность…

Разумеется, худо было бы, если бы А. Белай отдал дань другой крайности – стал изображать Скибина жертвой фатальных обстоятельств. Именно так, между прочим, поступил режиссер М. Левитин, поставивший по повести одноименный спектакль в Московском театре миниатюр. Нам предложена эксцентриада, в некоторых частностях любопытная, театрально изобретательная, но весьма далекая от подлинной «Линии». Скибин представлен этаким затюканным, судорожно пританцовывающим придатком механизмов, строительных блоков, он винтик в индустриально-бюрократическом коловращении. Из спектакля ушло главное: честность, истинность, человеческая надежность героя… Нет, Скибин, каков он есть в повести, вовсе не похож на жертву. На это, кстати, справедливо обращает внимание Михаил Колесников в послесловии к книжному изданию «Линии».

Передать жизненную диалектику в художественном образе – задача трудная.

Создатели театральной версии, судя по всему, не слишком, и стремились ее решить. Самому же автору повести, при очевиднейшей серьезности, выношенности написанного им, многозначность явления не далась до конца.

В повести несколько раз и по разным поводам возникают рассуждения о власти производства над людьми, о «гармонии» производства, к которой стремятся в процессе труда, о «голосе производства» и т. д. Среди таких рассуждений есть немало интересного. Но в целом им весьма не хватает конкретности, не хватает глубины обращения к социальной причинности. Тут я уже хотел бы выразить несогласие с послесловием, безоговорочно одобряющим «философско-мифологический аспект» авторских обобщений. Все-таки мифология и деятельность треста, где управляющим товарищ Крищенко, согласитесь, понятия не слишком сопрягающиеся.

Вот и думаю я, возвращаясь к ранее высказанному: абстракции, возникающие в повести Александра Белая, – не суть ли они косвенное, частичное отражение некоего объективного факта? А именно того, что автору пока не виделись, в пределах собственного опыта производственника, прочно обоснованные пути к достижению желанной гармонии?..

Завершая, хочу коротко вот еще о чем сказать. Мне всегда претило, я об этом и писал не раз, увлеченное жонглирование терминами типа «эпоха НТР», «герой НТР», терминами вроде бы широкими, а по сути узкими, не способными выразить социальную определенность человеческой деятельности. Думаю, нынешнее время особенно призвало нас к трезвости в данном вопросе, в том, как трактовать отношения литературы и НТР. Сегодня совершенно очевидна наивность возникавших и в прозе и в критике упований – дескать, надо только тумблеры наладить, тумблерной мудростью все само собой и разрешится… НТР – не фетиш и не панацея, она инструмент социальной политики. Поставленная партией историческая задача соединения достижений научно-технической революции с преимуществами социализма – эта задача решается в сложных условиях, в кропотливой работе по преодолению противоречий, недостатков, решается в ряду многих мер, направленных на повышение качественного уровня нашего труда, всей нашей жизни.

Вот, в частности, почему в литературе, искусстве углубляться будет исследование возможностей человека – человека, а не машины.

При этом особым вниманием, уверен, станут пользоваться социально активные, стержневые, положительные характеры. Очень нужны такие герои- люди, обладающие прочной идейной закалкой, способные брать на себя ответственность, не боящиеся пойти наперекор силам инерции, косности, не считающиеся с соображениями личного благополучия.

Именно такими героями, широкой сферой их гражданской деятельности будет укрепляться, обогащаться ведущая тема нашей литературы – человек и его дело.

М. КОЛЕСНИКОВ

Обзор Михаила Ханановича был интересным, но в нем есть небесспорные идеи.

Прозвучала такая нота: писать вроде бы не о чем и потому писатели иссякли. Писать, конечно, есть о чем. Все зависит от отношения писателя к действительности. Может быть, тут есть какая-то инертность. И мне кажется, что многое зависит от отношения критики к литературному процессу.

Не только мы с вами, Михаил Хананович, существуем в эпоху НТР, но в первую очередь те люди, которые живут и работают в недрах ее. Для них НТР – это конкретное, а не теоретическое понятие.

У меня есть претензии к критике. Не о себе веду речь. Она в свое время меня хвалила достаточно, и тут претензий нет. Сейчас хвалить не за что, потому что я давно не пишу. Говоря о претензиях, я имею в виду нечто иное.

Для анализа живописи или, например, музыки требуется соответствующая подготовка. Но, когда речь заходит о литературной критике, почему-то считается, что специальная подготовка для критика тут не обязательна. Он может оценить произведение на любую тему и любого жанра, он вроде бы интеллектуал, эрудит и обладает умом аналитическим… И все-таки я с недоверием отнесся бы к статье критика-специалиста, скажем, по деревенской теме, взявшего на себя смелость оценивать произведение научной фантастики.

Задача подобных «круглых столов», на мой взгляд, – коллективно решить некую методологическую проблему, которая помогла бы осмыслить современный литературный процесс, выявить болевые точки художественной литературы. Короче говоря, сейчас мы с вами заняты поиском методологических основ современного критического познания. И не последнее слово в таком поиске принадлежит прозаикам – создателям произведений о современнике, как бы мы его ни называли – человек дела, человек труда, социалистическая личность.

Кто он, человек дела, почему интерес к нему не затухает, а растет, какие черты характера несет он в себе? Почему в наш век научно-технического прогресса так важно и для читателя, и для писателя уяснить его сущность, понять «сокрытый двигатель его»? Кто может дать о нем достоверную информацию – ведь он обитает в особой психологической атмосфере, где особые и конфликты, и нравственные коллизии? Мы воспринимаем его как новое явление в жизни, он рисуется нам почему-то молодым, энергичным, причастным к техническому творчеству; он интересен уже тем, что его «поставляет» обществу эпоха научно-технической революции, он находится в горниле этой революции. Высшей из всех потребностей является для него потребность найти смысл жизни, он бесстрашно дает бой бескрылому мещанству, озабоченному личным успехом, использующему коллектив для достижения личных целей, он неисчерпаем в своих нравственных и духовных возможностях. Таким в идеале представляется он нам.

Но каков он на самом деле?

1. Ю. В. Андропов, Избранные речи и статьи, М., Политиздат, 1983, с. 236.[↩]
2. «Правда», 30 апреля 1984 года.[↩]