Концептуальность литературы и концепция критика
Вл. Воронов, Художественная концепция. Из опыта советской прозы 60 – 80-х годов, М., «Советский писатель», 1984, 384 с.
Литературно – критические книги, на титуле которых есть цифра «80-е», становятся теперь привычным явлением. Но сам по себе вопрос об идейно-художественном своеобразии литературы 80-х, о границе, отделяющей ее – хотя бы условно и приблизительно – от литературы 70-х, еще только начинает вызревать. Однако внутренняя преемственность и определенность литературного движения в целом несомненна. Поэтому подзаголовок книги Вл. Воронова «Художественная концепция» – «Из опыта советской прозы 60 – 80-х годов»- вызывает закономерный интерес.
Хотя понятно, что книга, изданная в 1984 году, может освоить лишь самое начало 80-х и фактически как бы доходит до той невидимой черты, за которой 80-е начинаются в полной мере.
Но дело, конечно, не в хронологических рамках как таковых.
Заглавие книги свидетельствует о том, что автор намерен рассмотреть «опыт советской прозы» с целью проанализировать «художественную концепцию действительности» (стр. 8), характерную для этого периода.
Что и говорить, тема заявлена капитально, ибо автор выносит на первый план мировоззренческие установки и особенности литературы. Заранее можно предвидеть: легких и простых ответов тут ожидать не приходится. Но мы ведь их и не ищем.
Поэтому пойдем вслед за автором в надежде проследить за ходом его мысли и поразмышлять самим.
В своей книге Вл. Воронов стремится соединить теоретическую мысль с традиционным литературно-критическим разбором.
Первая глава «Концептуальность литературы»- это как бы методологический пролог ко всем последующим главам, выделяющим различные аспекты литературных представлений: «человек, народ, история», «нравственные критерии», «испытание среды», «ситуация выбора», «гражданственность: мера и степень». Сама по себе постановка вопроса о своеобразии «художественных концепций» современной прозы, бесспорно, интересна и актуальна. Именно данная сторона литературного процесса труднее всего поддается скальпелю критики. Преуспев в искусстве разбора отдельных произведений, она, однако, по-прежнему испытывает немалые затруднения, коль скоро дело доходит до осмысления общелитературных закономерностей, тенденций развития, идейно-художественных прозрений.
Позитивный итог размышлений Вл. Воронова о «концептуальности литературы» состоит, думается, в том, что критик связывает эволюцию художественных ценностей с трансформацией нашего отношения к гуманистическим традициям, а также указывает на необходимость «системного подхода» к изучению литературного процесса.
Трудность же авторской задачи состояла в том, что истинное художественное произведение никогда не ограничивается, изображая жизнь, концептуальной, умственной стороной предмета, строит целостный эмоционально-образный мир, где идея не лежит на поверхности в готовом и законченном виде, не выражается оголенными формулами. Понимая это, Вл. Воронов справедливо пишет о том, что в искусстве «философия» не исчерпывает содержания, и поэтому критик, желающий дойти до этой философии, должен обязательно учитывать органичность духовной структуры произведения: «Художественная концепция человека и мира гораздо реже формулируется писателем и обнаруживается в результате анализа всей образной системы произведения» (стр. 97).
Вл. Воронов много внимания уделяет проблеме взаимосвязи между идейным единством и творческим многообразием литературы.
Одну из существенных черт прозы 60 – 80-х годов он видит в интенсивном освоении новых форм художественного мышления.
Принципиальным является и тезис Вл. Воронова, гласящий, что художественные концепции имеют ценность и могут быть ценимы только при последовательном соотнесении с конкретной исторической действительностью.
В этой связи он убедительно говорит о пагубности априорного взгляда на художественное произведение как на некий идейный силлогизм, поддающийся быстрому и однозначному толкованию.. Вл. Воронов вполне уместно предостерегает от чисто нормативного, вульгаризаторского отношения к концептуальным элементам художественного образа, от желания свести эти элементы к самодовлеющим духовным конструкциям. Вопрос о «концептуальности» литературы решается благодаря постижению ее реалистической глубины, благодаря масштабности понимания ею человека и общества.
Отдавая должное этим теоретическим установкам Вл. Воронова, мы должны одновременно учесть, что при таком взгляде на вещи автор неизбежно оказывает предпочтение исследовательским, аналитическим способностям литературы и лишь во вторую очередь касается собственно эстетических тенденций образной мысли.
Отсюда некоторая рационалистичность и собственной концепции критика, и его разборов. Выражается это, в частности, в том, что он в своих рассуждениях порой опирается на современные философские приемы, имеющие под собой рассудочную привычку членить явления культурной жизни на «сферы», «уровни» и т. д. без учета их целостной духовной природы, их жизнедеятельного происхождения. Как только автор поддается влиянию подобных приемов, его мысль начинает балансировать на грани узкого умозрения. Прежде всего это чувствуется в том месте, где Вл. Воронов пытается применить к современным литературным конфликтам философские представления о «структуре нравственного мира человека» (стр. 181). Мы узнаем, что, оказывается, «философы» (к сожалению, конкретной ссылки нет) различают в этом мире «три сферы, находящиеся в сложных диалектических связях: 1) нравственное сознание, 2) нравственные отношения и 3) нравственное поведение» (стр. 181), Возможно, в каких-то специальных философских работах подобное разложение «нравственного мира» на «сферы» что-то и дает.
Но применительно к литературным сюжетам заимствование таких теоретических конструкций (требующих, по сути, отдельного обоснования) представляется малополезным. Гораздо ценнее на той же странице традиционное по форме литературоведческое высказывание: «Наша отечественная литература всегда была нравственным самосознанием народа и сумела стать не только хранительницей духовных ценностей трудовых людей, но и мощным средством их нравственного развития…» (стр. 181).
Наиболее дельное и плодотворное в книге Вл Воронова обнаруживается там, где он, минуя тенета внешнего и стилистического наукообразия, связывает проблемы художественного отображения действительности именно с «нравственным самосознанием народа» и стремится довести интерпретацию литературных произведений до истинно мировоззренческого, концептуального уровня.
Можно заметить, и это подчеркивает сам автор, что произведения для разговора отобраны без намерения освоить литературный материал 60 – 80-х годов вширь, Вл. Воронов предпочитает останавливаться на крупных и общеинтересных публикациях, делающих в полном смысле литературную погоду. В поле зрения критика находятся прежде всего романы Ф. Абрамова «Дом», Ю. Трифонова «Старик», Ю.Бондарева «Выбор», Ч. Айтматова «И дольше века длится день», С. Залыгина «Южноамериканский вариант», «Комиссия», «После бури», Ч. Амирэджиби «Дата Туташхиа», А. Ананьева «Годы без войны», В. Астафьева «Царь-рыба», Д. Гранина «Картина», повести В. Распутина, Ю. Сбитнева, Б. Васильева, В. Кондратьева и некоторые другие. Способом конкретизации мировоззренческого анализа здесь становится типологическое сближение устойчивых и духовно значимых драматических ситуаций.
Например, ситуаций выбора, испытания героя средой и т. д. Концептуальное же звучание произведений автор оценивает с точки зрения их роли в осмыслении современных духовно-нравственных ориентации, в утверждении активной гражданственности.
Не случайно Вл. Воронов больше всего занимается современным романом. Этот жанр, бесспорно, держит первенство в создании концептуальных представлений о нашем времени, о путях современного человека и народной жизни. Главную заслугу прозы 60 – 80-х Вл. Воронов видит в том, что она сумела значительно расширить круг художественного исследования действительности, добилась трезво-реалистического, глубокого и многосложного восприятия текущей истории. В литературе Вл. Воронов видит живой источник социального опыта, и в этом смысле его взгляд на литературу совпадает со взглядами многих современных критиков, придающих высокое значение концептуальным элементам литературы.
Что касается суждений автора об отдельных произведениях, то они, как это часто бывает при чтении критических работ, в одних случаях вызывают чувство солидарности и со-размышления, в других – чувство полемическое. Так, в серьезном ключе, в стиле уверенного конкретно-исторического анализа написаны страницы о «Старике» Ю. Трифонова, «Соленой Пади», «Комиссии» С. Залыгина, «Прощании с Матёрой» В. Распутина. Используя прием прямого сопоставления произведений, автор пишет о романах, посвященных эпохе революции: «…Для Трифонова главное – кропотливое, на уровне историко-социологического исследования, изображение социально-классовой атмосферы времени. Автора «Старика» волнует драматическое взаимодействие исторического потока и личности.
Залыгинский быт «времени-пространства» пронизан ощущением целостности народного организма, движущегося в противоречивом историческом потоке» (стр. 172 – 173)
Несколько иное впечатление оставляют отзывы о повестях Б. Васильева, где беглые вкусовые оценки берут верх над детальным рассмотрением текста.
К числу достоверных и своевременных принадлежат наблюдения Вл. Воронова о теме памяти и биокосмических мотивах в романах конца 70-х – начала 80-х годов: «Буранном полустанке» Ч. Айтматова, «Последней прогулке» Л. Леонова, «Царь-рыбе» В. Астафьева. Важно лишь подчеркнуть, что искания современной прозы были отмечены не только настойчивым усилением этих мотивов, но также ассоциативным, метафорическим сближением историко-мифологической и космической рефлексии – этих действенных форм сегодняшнего нравственного самосознания в литературе. Следовало бы, правда, дополнить, что в начале 80-х разработка этих мотивов достигла стадии «автоматизации» и сейчас их воплощение требует каких-то новых подходов.
Не слишком убедительным представляется мне авторское противопоставление в строго концептуальном плане «окопной правды» и «панорамности», когда речь идет о военной литературе, например»Сашке» В. Кондратьева, «Навеки – девятнадцатилетние» Г. Бакланова, «Карателях» А. Адамовича. По-моему, литература последних лет убеждает, что данная антитеза является устаревшей и, главное, поверхностной. А камнем преткновения для словесности была и остается проблема живой и небанальной исторической правды, которая постоянно приходит в столкновение с расхожими, набившими оскомину и фактически антиконцептуальными стереотипами, число которых заметно выросло по причине заметной активизации массово-ремесленной литературы и бесконечных киноподелок на военную тему. Прочитав авторские размышления о разнообразных произведениях, испытываешь желание вернуться к первому разделу о «концептуальности литературы» и еще раз уточнить, что же стало теоретическим центром собственной концепции критика. И тут становится ясно, что многое в замечаниях Вл. Воронова о «художественной концепции» в современной прозе носит скорее проблемно-постановочный характер и затрагивает тему, которая еще ждет специальной методологической разработки с привлечением полного арсенала культурно-исторических и системных понятий. Автор же книги, развивая мысль об идейно-художественных поисках современной прозы, чаще всего берет за точку отсчета, так сказать, количественные признаки художественной концепции: «сложность», «многообразие», «глубину»… Соответственно, его интерпретация мировоззренческих особенностей прозы упирается в проблему «единства и многообразия» советской литературы. Автор оправданно ценит «самобытность», индивидуальное эстетическое достоинство произведений, но при этом полагает обязательным утвердить «многообразие» путем нахождения едва ли не полного концептуального «единства» всех советских писателей. По этому поводу он произносит немало знакомых и подчас просто «общих» слов относительно принципов социалистического реализма, в то время как ныне остается во многом открытым вопрос о действительных и безусловно многовекторных концепциях современной действительности, заявленных в творчестве крупных писателей, о духовном взаимодействии и обобщении этих концепций. Думается, что критик, занятый мировоззрением и мироощущением современной литературы, не обязан после серьезной работы с пестрым материалом подтягивать концептуальные выводы под формально общий, нормативно мыслимый знаменатель. Мол, все писатели безусловно разделяют единые идейно-художественные принципы, но в то же время видят человека и время глубоко оригинально. Дело не в констатации художественного многообразия и богатства (хотя это полезно как антитеза однобокой рутине), а в том, чтобы в мозаичном многообразии уловить кардинальные колебания духовных ценностей, определить возможные амплитуды этих колебаний и поставить их в контекст сегодняшней общественной жизни, сегодняшнего народно-исторического самосознания со всеми его нюансами.
Видимо, это и есть тот главный оселок, на котором всегда проверялась и будет проверяться любая критическая концепция. Кстати, Вл. Воронов любопытно затрагивает эту тему, сопоставляя опыт «реальной» и «эстетической» критики XIX века в лице Чернышевского и Дружинина.
Автор подчеркивает, что «сознательно вырабатываемая художником прогрессивная творческая концепция действительности отнюдь не противоречит свободе творчества, а лишь наполняет ее подлинным историческим смыслом» (стр. 90 – 91).
Последние замечания имеют прямое отношение и к характеристике прозы собственно 80-х годов. Вл. Воронов видит в ней дальнейшее накопление опыта, добытого предшествующим десятилетием, завершая книгу бодро и оптимистично. Мне же кажется, что дискуссия о положительном герое, прошедшая в начале 80-х, дает повод утверждать, что тут установлена своего рода веха, обозначающая определенный рубеж в движении художественных концепций прозы. Судьба этого движения намечается сейчас на наших глазах, и главное здесь будет зависеть от участия литературы в развитии нравственно – гуманистических идеалов, в духовном – живом, непредвзятом – овладении на личной социально-исторической ситуацией.
Как знать, может быть, то, что еще вчера многим писателям и критикам казалось «сложным», завтра окажется более «простым». В общем-то, это уже темы отдельного разговора, который естественным образом вырастает из текущей литературной и критической практики. Книга Вл. Воронова с ее пафосом трезвого, конкретно-исторического познания современности подключает читателя в лучшей своей части к общезначимым поискам художественной мысли.
И тут к месту закончить цитатой, имеющей вполне концептуальный смысл: «Литература снова и снова возвращается к человеку, озабоченная старым и вечно нужным делом – собиранием человеческой личности, формированием человеческой души» (стр. 107).
Не находимся ли мы в начале очередного витка на этом вечном пути?