Концептуально-содержательный план и его художественное выражение в рассказе Леонида Андреева «Елеазар»

Постучитесь в гробы и спросите у мертвецов,

не хотят ли они воскреснуть, —

и они отрицательно покачают головами.

А. Шопенгауэр

Рассказ «Елеазар» был написан Леонидом Андреевым в 1906 году и после публикации вызвал оживленную полемику в печати.

Реакция критики на «Елеазара» была негативной, причем на Андреева обрушивались и справа, и слева. Символисты никак не хотели допускать «знаньевца» к охоте в своих заповедных мистических лесах. З. Гиппиус писала в «Весах»: «Фантастические сюжеты, «мистиче­ская» обстановка крайне невыгодны для Л. Андреева: вся грубость, вся примитивная его некультурность и вытекающая из нее беспо­мощность — выступают особенно выпукло и резко, как только Леонид Андреев хочет оторваться от реальных форм быта» (цит. по: [Андреев 1990: 528]).

М. Волошин, никогда не упускавший случая блеснуть литературной эрудицией, также остался недоволен «Елеазаром». «Ужас андреевско­го рассказа зародился в анатомическом театре, а не в трагедии человеческого духа» [Волошин 1988: 453]. Вместе с тем он указал на определенные интертекстуальные связи рассказа. В частности, прямым источником «Елеазара» Волошин назвал поэму Дьеркса «Lazare», переведенную с французского и напечатанную в «Мире Божьем», а также рассказ Э. По о господине Вольдемаре.

А. Луначарский назвал Андреева «самым могильным могильщиком», «эмиссаром смерти» и «гробокопате­лем»: «»Элеа­зар» — превосход­ный образчик у-укающей литературы. Это страх смерти в чистей­шем его виде, «у-у-у» на самых высоких, сердце надрывающих нотах» (цит по: [Андреев 1990: 528]).

М. Горький отозвался достаточно двусмысленно: «…это, на мой взгляд, лучшее из всего, что было написано о смерти во всемирной литературе, — пишет он Андрееву с Капри. — Мне кажется даже, что ты как бы приблизился и приближа­ешь людей к неразрешимой загадке, не разрешая ее, но страшно, близко знакомя с нею <…> Вообще — как литература, как произве­дение искусства — эта вещь дает мне огромное наслаждение и вызывает славную радость за тебя — молодчина ты! Как филосо­фия — это для меня неприемлемо. Я заражен жизнью и силами ее лет на шестьсот и — чем дальше — тем более оптимистично смо­трю на жизнь» [Литературное… 1965: 280].

Критики, увлеченные своими групповыми интересами, не заметили в рассказе одну существенную деталь: Елеазар привезен в Вечный город по приказу императора Августа, встреча с которым и происходит. Но Август умер в 14 году н. э., а время Христа и Лазаря — это время императора Тиберия. Сложно представить, что Леонид Андреев, окончивший классическую гимназию и юридический факультет Московского университета, мог допустить такую детскую ошибку. Вероятно, он сделал это намеренно, и если представить, что всякое произведение литературы есть криптограмма, то писатель дал внимательному читателю ключ к разгадке сверхсмысла произведения. Также существенное значение имеет литературный источник, указанный самим Андреевым, — «Искушение Святого Антония» Г. Флобера. Без учета этих двух фактов невозможно разобраться в концептуально-содержательном плане произведения Андреева.

Рассказ о чудесном воскрешении Лазаря-Елеазара, размещенный в Евангелии от Иоанна, всегда привлекал внимание философов и художников, хотя в Евангелиях синоптиков есть два других воскрешения. В Евангелии от Марка — история воскрешения дочери Иаира, в Евангелии от Луки — воскрешения дочери Иаира и сына вдовы в Наине. Интерес св. Иоанна Богослова, любимого ученика Христа, вызван тем, что Лазарь был другом Иису­са, и его чудесное воскрешение не вызывало у него сомнения.

Э. Ренан считает дискуссию о чудесах Христа надуманной: «Самым великим чудом было бы, если бы он не творил чудес: это было бы самым большим нарушением законов истории и народной психологии» [Ренан 1906: 244]. Сам же случай с Лазарем, главой знакомого Иисусу семейства и героем притчи о богатстве, как представляется Ренану, мог иметь место как исцеление очень больного человека. Но случай был многократно преувеличен воображением Иоанна уже после смерти Христа.

Р. Штейнер рассматривает историю чудесного воскрешения как иносказание и слова Иисуса «Я есмь воскресение и жизнь» как выражение духовного события. Слово Иисуса — как «вечное, изначальное» — воскресло в Лазаре. И это Слово есть жизнь, к которой был пробужден Лазарь, духовно возрожденный для служения во славу Божию [Штейнер 1990: 86]. Это достаточно близко к тому пониманию, которое выразил Ф. Достоевский в четвертой главе романа «Преступление и наказание». Однако Елеазар молчит. Словно бережет Слово. Или считает, что оно слишком страшно для людей. Возможно, они не выдержат этого Слова: либо ослепнут, либо оглохнут, либо сойдут с ума. Слово Божье в его истинной, первозданной природе смертельно или невыносимо для человека, как и Его истинный облик (напомним, что общение с Богом в еврейском народе сопровождалось ужасом и трепетом, нерадивое прикосновение к Его величию — смерть).

Безусловно, Андреев, создавая рассказ религиозно-философского характера, знакомился с доступными ему версиями изображения Лазаря. Точно известно, что внимательно читал Ренана. И, как всегда, в качестве художественного задания у него появляется своя оригинальная идея.