Концепция, с которой нельзя согласиться

В журнале «История СССР» (1961, NN 5 и 6) напечатана обширная статья академика Б. Рыбакова «Исторический» взгляд на русские былины». В статье этой предпринята попытка опровергнуть некоторые современные научные взгляды на историю русского эпоса и выдвинута новая концепция по этому вопросу¹. Следует сказать, что отдельные идеи, конкретные соображения и методические посылки работы Б. Рыбакова восходят к так называемой исторической школе в русской фольклористике: подобно представителям этой школы, Б. Рыбаков убежден в том, что былины имеют в основе своего содержания конкретные события истории, зафиксированные летописью; что у былинных героев есть обязательные исторические прототипы, также запечатленные в летописи; что с течением времени реальное историческое содержание в былинах (и в образах былинных богатырей) подвергается изменениям под влиянием общих особенностей эпоса. Но, в отличие от исторической школы, Б. Рыбаков твердо стоит на позициях признания народного происхождения и народного характера героического эпоса, хотя для группы былин-новелл он признает возможность создания их в придворной среде.

Что касается более непосредственных предшественников Б. Рыбакова, то можно сказать, что зерно его концепции составляют первые страницы книги Б. Грекова «Киевская Русь». Б. Греков полагал, что в былинах рассказана «самим народом» история Киевской Руси. Б. Рыбаков понял этот тезис буквально и подробному его обоснованию посвятил свое исследование. Надо признать, что выводы автора, сосредоточенные в конце статьи и изложенные, правда, в тезисной форме, выглядят весьма внушительно. В его изображении былины вырастают в своей совокупности в огромную народную летопись, которая была создана в пределах X-XII веков и передала нам «отношение народных масс к важнейшим событиям в жизни Киевской Руси, ее героям и деятелям» (N 6, стр. 96).

Б. Рыбаков хронологически приурочивает значительную часть былин и находит исторические прототипы для большого числа былинных Персонажей. Он приводит свой список исторических лиц, о которых идет речь в былинах, сообщая, что этот список почти вдвое шире «первичных расшифровок», которые до сих пор предлагались в науке. Действительно, наряду с традиционными соотнесениями, много раз фигурировавшими в прежних работах, – «такими, как Тугоркан, хан половецкий, и Змей Тугарин, Гаральд, норвежский король, и Соловей Будимирович, Добрыня, дядя князя Владимира, и богатырь Добрыня Никитич и другие, – Б. Рыбаков открывает и такие связи персонажей былинного эпоса с летописными героями, о которых его предшественники даже и не догадывались. Так, выясняется, например, что Идолище поганое, которого убивает Илья Муромец, это не кто иной, как половецкий посол Итларь, убитый в Переяславле в 1095 году, что богатырь «щап» Чурила Пленкович – это Кирилл-Всеволод Ольгович, князь Черниговский (начало XII века);, что предводитель татарских полчищ Кудреванко – это, оказывается, Шарукан, хан половецкий, осаждавший Киев в 1068 году, и т. п.

От конкретных летописных соответствий Б. Рыбаков приходит к более широким и важным обобщениям – «к установлению внутренней периодизации эпоса» (N 6, стр. 88). Здесь нет возможности эту периодизацию излагать, можно лишь сказать, что почти все былины разнесены Б. Рыбаковым по соответствующим этапам летописной истории X-XII веков и соотнесены с какими-либо событиями. Автор отрицает возможность создания героических былин за пределами этой эпохи. С его точки зрения, «эпоха феодальной раздробленности была временем угасания былинного творчества» (N 6, стр. 95), а татарское нашествие «не могло быть и не было предметом героического воспевания» (там же); единственная былина о татарах – «Калин-царь» – датируется им 1239 годом.

На протяжении всей работы Б. Рыбаков подчеркивает непосредственную историческую ценность содержания былин. По его словам, «былины X-XII вв. являются исключительно важным историческим источником… для изучения народных оценок тех или иных периодов, отдельных событий и лиц».

Таковы основные положения статьи Б. Рыбакова, выраженные очень темпераментно, полемически заостренные против некоторых современных взглядов и – что особенно бросается в глаза — получающие под пером ученого характер непререкаемых истину единственно Согласующихся с требованиями исторической науки. Такая убежденность, почти полное отсутствие оговорок, предполагающих возможные иные решения, и атакующий характер критики других мнений заставляют ожидать, что в основе статьи Б. Рыбакова лежит глубокое и скрупулезное исследование обширного конкретного материала. Методика такого исследования, приемы анализа, основные методические посылки, степень овладения материалом и прочее достаточно определенно выясняются при ознакомлении с включенными в статью этюдами об отдельных былинных сюжетах. В сущности, именно эти этюды составляют зерно всей работы Б. Рыбакова: ведь любая концепция, – тем более когда она заявлена не как вероятная гипотеза, а как единственно верная система взглядов, – проверяется не привлекательностью своего содержания, не стройностью изложения, не пафосом логических выкладок, а доказательностью аргументации. С этой точки зрения работа Б. Рыбакова и требует прежде всего внимательного рассмотрения.

Б. Рыбаков отправляется в своей статье от некоторых посылок, которые и определяют его исследовательскую методику. Первой такой посылкой является убеждение, что былина представляет собою обязательно отклик на какое-либо конкретное событие. Иного характера историзма в эпосе ученый не допускает, а теории, которые отрицают такую конкретную связь былины с определенными историческими фактами, квалифицирует как безусловно антиисторические. Твердо уверовавший в то, что эпос отразил те же факты, что и летопись (только отразил их по-иному и выразил иное к ним отношение), Б. Рыбаков соответствующим образом строит анализ былинных сюжетов. В сущности, он идет не от всестороннего изучения былин к истории, а от истории, запечатленной в летописях, – к эпосу. Такой «исторический взгляд» на былины освобождает исследователя от многих задач их изучения; в изучении отдельных былин дело ограничивается установлением конкретно-исторической основы того или иного сюжета, выявлением прототипов былинных героев и уяснением общего исторического смысла произведения. С точки зрения историка такая работа, быть может, и достаточна. Однако, филолога, фольклориста она никак удовлетворить не может. Я уже не говорю о том, что представление о каждой былине как об отклике современников на происшедшие события, как на своеобразную устную летописную заметку не может являться простой посылкой исследования; оно само требует глубокого исследовательского обоснования.

Другая посылка непосредственно связана с первой: в вопросе хронологии былин, то есть установления времени, к которому относится первичная основа песен, и времени позднейших наслоений Б. Рыбаков Предлагает руководствоваться «именами исторических лиц, отчасти географическими ориентирами, а также канвой исторических событий» (N 5, стр. 154). Автор специально оговаривается, что главное значение для него имеют сопоставления, относящиеся к канве событий: «При составлении этого списка меньше всего приходилось опираться на простое созвучие имен; главным основанием может служить только совпадение исторической обстановки и конкретных неповторимых деталей в былине и в летописи» (N 6, стр. 88).

Однако отправными ориентирами для исследователя служат все же имена. Не будь совпадения или сходства (подчас весьма зыбкого, а то и вовсе мнимого) в именах летописных и былинных, вряд ли исследователь догадался бы об идентичности «соответствующих летописных фактов и былинного повествования, К работе Б. Рыбакова вполне применимо следующее замечание А. Скафтымова по адресу В. Миллера: «Имена для него являются важнейшей опорой, главным якорем, которого он держится, от которого исходит и вокруг которого группирует дальнейшие соображения и догадки» ². Вообще, как станет ясно из дальнейшего, в своем анализе былин Б. Рыбаков не уберегся от тех методических просчетов, которые характеризуют труды представителей исторической школы.

Разбор Б. Рыбаковым былины о Калине-царе и близких к ней может явиться очень подходящим образцом его работы над сюжетом, исследовательской интерпретации произведения, по-разному истолковывавшегося учеными.

Анализ былины начинается с того, что Б. Рыбаков снимает в сохранившихся текстах позднейшие слои. К их числу он относит не только мотивы с Ермаком, но и мотивы с Батыгой. С точки зрения автора статьи, в былинах нет ничего, что напоминало бы разгром Руси в 1237 – 1240 годах (и это совершенно справедливо). Поскольку былины оканчиваются рассказами о победе русских под Киевом, они должны соответствовать и какому-то действительному факту. Этим фактом оказывается поход татарского войска под предводительством Менгу-хана и Кадан-хана на Киев в 1239 году, поход, окончившийся» благополучно для киевлян.

Чрезвычайно характерен здесь первоначальный ход рассуждений исследователя. Он и мысли не допускает, что упоминание Киева здесь (как и в других случаях) может иметь не летописный, а эпически-художественный смысл; что песня могла либо припомнить былые победы, либо предсказать победы грядущие; для него не кажется сомнительным, что вся трагическая эпоха борьбы с татарами преломилась в эпосе лишь в песне о второстепенном и, несомненно, быстро забывшемся событии, пусть и благополучном для русских.

Обратимся, однако, к дальнейшей аргументации исследователя. В былине Калин-царь «не осаждает Киев, а, явившись с большой силой, останавливается в нескольких верстах от города и посылает в Киев посольство с ультиматумом… Киевляне не подчиняются ярлыку, а Калин-царь не может осуществить свою «угрозу, так как появившиеся богатыри догоняют (?! – Б. П.) его в степи». И далее: «Изложенная… схема взаимоотношений Киева с «собакой Калин-царем» находит удивительное соответствие с летописным рассказом о татарском походе 1239 г….

И в летописи и в былине татары не доходят до Киева… и там и здесь татары любуются стольным городом… в обоих случаях глава татарского войска снаряжает посольство в Киев, и в обоих случаях ответ киевлян отрицателен… Все совпадает здесь, кроме имени хана…» (N 5, стр. 155 – 156). На наш взгляд, совпадений здесь гораздо меньше, чем это представляется автору статьи.

Действительно, и в былинах и в летописи татары не осаждают сразу город, а окружают его в намерении решить его участь без битвы. В русском героическим эпосе – это постоянный и устойчивый мотив, который опирается, очевидно, не на один факт, а на систему впечатлений от тактики врагов. В летописи рассказывается, например, о том, как Батый, подойдя в 1237 году к Рязанской земле, прежде чем войти в ее пределы, потребовал через послов от рязанских князей десятины во всем.

1. Этой концепции посвящена статья В. Проппа «Об историзме русского эпоса» («Русская литература», 1962, N 2).[↩]
2. А. П. Скафтымов, Поэтика и генезис былин, Москва – Саратов, 1924, стр. 11.[↩]