Книга серьезная, умная…

Г. А. Бялый, В. Г. Короленко, Изд. 2-е, исправленное и дополненное, Л., «Художественная литература», 1983, 352 с.

Со времени первого издания книги Г. Бялого прошло свыше тридцати лет. За это время появилось несколько сот статей о Короленко и разных публикаций, вышли книги, посвященные его жизни и творчеству, опубликован ряд работ в зарубежной печати. Но нового обобщающего труда о Короленко, поколебавшего бы значение книги Г. Бялого, нет. Книга выдержала испытание временем. Можно даже смело утверждать: главные положения исследования Г. Бялого стали опорными или отправными точками для большинства последующих работ о писателе.

Книга сохранила свое лицо, концепцию творчества Короленко и свой историко-литературный жанр. Автор как прежде стремится к четкому конкретно-историческому осмыслению места писателя в общественной и литературной жизни его времени. Как и в первом издании, он исходит из ленинских оценок общественно-политической жизни России и прогрессивности творчества Короленко. Стержнем книги по-прежнему является последовательное изучение идейного и творческого развития писателя в контексте его эпохи. Шаг за шагом прослеживая путь преодоления писателем народнических иллюзий, исследователь как и прежде подчеркивает, что Короленко «не отказался от тех тенденций освободительной демократической борьбы, которые были заложены в народничестве» (стр. 87).

Вместе с тем второе издание отразило сдвиги, которые произошли в советском литературоведении за истекшие годы. Книга освобождена от формул типа «не увидел», «не понял», «не сумел», одно время бытовавших в наших историко-литературных работах. Она устремлена к тому, чтобы показать, как много сумел, как много сделал за свою жизнь Короленко.

Это не значит, что исследователь обходит молчанием слабые стороны мировоззрения и политической позиции писателя. Ссылаясь на публикации последних лет, со всей определенностью автор говорит об ошибочности отношения Короленко к войне 1914 – 1918 годов и о сложности его восприятия Октябрьской революции (см. стр. 276 – 277).

Анализируя взгляды Короленко на литературу и искусство, его размышления о реализме, натурализме и романтизме, о роли героического в художественном произведении, Г. Бялый подчеркивает значение для писателя активного начала в искусстве. «…Вопрос о художественном методе» связывается у Короленко, утверждает он, «с вопросами общественной практики» (стр. 150).

Г. Бялый не принадлежит к тем ученым, которые считают, что русский реализм конца века переживал кризис, мельчал. Справедливо полагая, что «реалистическое существо его (Короленко. – Т. М.) творчества не подлежит сомнению», он находит также несомненным, что «старый критический реализм приобретает в творчестве Короленко новые черты» (стр. 289).

Относя творчество Короленко к эстетическим явлениям, «характерным для новой, переходной фазы в развитии русского реализма», автор видит это новое в романтико-героических элементах художественной системы писателя.

В соответствии с основными методологическими принципами советского литературоведения, исследователь стремится определить объективный социально-исторический смысл творчества писателя. Образы Короленко, пишет он, «воплощают в разной форме созревание активности масс» (стр. 288).

Однако при всей ясности и убедительности освещения Г. Бялым творческого метода и эстетических воззрений Короленко, одно его положение выглядит спорным. Г. Бялый пишет: «…Критерием отбора жизненных явлений была для него (Короленко. – Т. М.) не распространенность того или иного факта, а, напротив, его редкость» (стр. 287). Между тем, как видно из хода мыслей автора, он отлично понимает, что Короленко находил «возможной типизацию редкого и необычного… если изображаемые явления не случайны, если они представляют собою начало процессов, которым историей обеспечено дальнейшее развитие» (там же). Таким образом, критерием отбора служит для писателя не редкость явления как таковая, а его закономерность.

Одним из первых в советском литературоведении Г. Бялый показал значительность в сознании и творчестве писателя «широких общих концепций, которыми Короленко пытался охватить весь строй человеческой жизни в ее отношении к природе и обществу» (стр. 171).

Исследователь выделил целый ряд произведений с философско-религиозной проблематикой («Слепой музыкант», «Ночью», «С двух сторон», «Тени» и др.). Жаль, что из их числа выпала «восточная сказка»»Необходимость», трактующая проблему свободы воли и необходимости – проблему несомненно философскую.

Отмечая известную противоречивость философских построений Короленко, идеалистические и религиозные тенденции в них содержащиеся, Г. Бялый подчеркнул «деятельные» принципы» утверждаемые писателем и в философских произведениях. Так, «в «Тенях», – по мнению исследователя, – отразились не только религиозные искания, но и борьба со смирением, с пассивностью и «непротивлением» (стр. 171).

Весьма важной является мысль о единстве философско-психологических произведений Короленко и его сибирских рассказов. И в тех и в других «поэтизируются инстинкты противоборства и активности» (стр. 161), – пишет он.

Анализируя отдельные произведения Короленко, Г. Бялый стремится к четкому конкретно-историческому их осмыслению, ставит их в живую связь с общественной и идейной борьбой времени. Это ему удается и тогда, когда речь идет о произведениях аллегорических, символических, например о «Сказании о Флоре», «Море».

В поле внимания автора не одни вершины творчества Короленко, но и менее значительные произведения и незаконченные отрывки, если они помогают глубже вскрыть логику развития писателя. К анализу привлекаются письма и дневники писателя и другие материалы его архива.

Однако трактовка Г. Бялым некоторых произведений в свое время вызвала возражения. Так, Г. Васильева считаег, что «Чудная» посвящена не спору внутри революционного лагеря о линии поведения по отношению к народу, который «не ведает, что творит», а «утверждению героизма, силы, величия и мужества революционного борца, его воспитывающего воздействия на окружающих» ¹. К Г. Васильевой присоединяется Н. Изергина². Г. Вялому известна статья Г. Васильевой, он упоминает о ней в новом издании книги. Но, отнюдь не склонный приуменьшать революционные достоинства героини Короленко, Г Вялый остался верным своему пониманию рассказа. Его оппоненты, невольно лишая произведение проблемности, упрощают позицию автора.

Полемична по отношению к «некоторым советским литературоведам» трактовка «Сна Макара» в диссертационной работе о Короленко В. Ермушкина.

Г. Вялый считает «Сон Макара» этапным произведением Короленко как в идейном, так и художественном отношении и уделяет его характеристике целую главу. Жаль, что при этом не использована высокая оценка «Сна Макара» Чернышевским.

Рассматривая это произведение как реалистическое по общему тону, Г. Вялый находит в нем значительную романтическую струю. Картина сна, утверждает он, «это не психологическая картина сновидения… Это не столько реальный сон самого Макара, сколько «сон» его автора, символизирующий неизбежность торжества социальной справедливости». «По мере того как приближается преображение Макара, – развивает свою мысль Г. Вялый, – действительность теряет свои реальные очертания, романтические тона все заметнее окрашивают повествование…» (стр. 57, 58).

«В рассказе нет, – возражает автор упомянутой диссертации, – противопоставления Макара в житейской обстановке Макару в сновидениях… Все картины сновидения психологически оправданы…» В сцене суда «нет пересоздания героя по воле автора, якобы творящего аллегорическое выражение своей социальной гипотезы» ³.

Как видим, спор сводится к вопросу о наличии романтической струи в рассказе Короленко, проявившейся главным образом в картине сна: романтически-сказочная фантастика или бытовая и этнографическая правда. Не является ли источником разногласий нечеткое разграничение понятий романтики и романтизма?

Г. Бялый, на наш взгляд, чрезмерно подчеркивает субъективное авторское начало в картине преображения Макара. В картине сна не только сохранены многие черты реального быта, но правдиво передана психология «коренного чалганского крестьянина». И главное, как показывает сам Г. Бялый, Короленко, изображая «чудо» преображения Макара, опирался на реальную действительность, а не просто выражал свою субъективную волю. «…Он подсмотрел те ростки… надежд и назревающего гнева, которые коренятся «в глубине самого заскорузлого сердца» (стр. 51).

Все дело в том, что сцена преображения Макара проникнута огромным сочувствием автора, овеяна романтикой, которую хорошо почувствовал Г. Бялый и которую как выражение авторского сочувствия игнорирует В. Ермушкин.

Содержателен и многопланов в книге Г. Бялого анализ повести «Слепой музыкант». Однако нам кажется, что трактовка основной идеи «Слепого музыканта» страдает некоторой противоречивостью. Г. Бялый пишет: «Слепой музыкант»»включал в себя два повествования. Первое – о том, как слепорожденный мальчик инстинктивно тянулся к свету». Второе «о том, как подавленный личным несчастьем человек поборол в себе пассивное страдание и сумел воспитать активное сочувствие к другим людям» (стр. 127).

Оценивая стремление к свету как плодотворное, без которого слепой «превратился бы в бескрылое существо» (стр. 130), автор одновременно ставит герою произведения в заслугу то, что он сумел побороть личное горе служением «другим людям». Вместе с тем у Короленко оба «повествования» (жажда проникнуть в мир видимого и потребность общественного дела) восходят к одному понятию, к одной общей идее – прав человека на всестороннюю полноту жизни.

Эта идея имеет определенные философско-исторические истоки, вскрытие которых помогло бы автору осмыслить повесть Короленко в ее единстве. Сложившаяся в эпоху Возрождения идея личности, ее прав на многостороннее гармоническое развитие была одной из центральных идей в мировоззрении революционных демократов и легла в основу теории прогресса П. Лаврова и Н. Михайловского. Г. Бялый в новом издании, в отличие от первого, не обходит молчанием увлечения Короленко в молодые годы Михайловским. В частности, на статью Михайловского «Борьба за индивидуальность» Короленко не раз ссылался в своих публицистических выступлениях. Именно эта «гуманная идея» лежит в основе «Слепого музыканта», она создает несомненное единство произведения, вбирая в себя и ряд других его мотивов.

Много места уделяет Г. Бялый образам бродяг в сибирских и других очерках Короленко. Сопоставляя изображение бродяг, нищих, странников у Короленко и в литературе предшествующего времени, исследователь показывает новаторство Короленко, сумевшего вложить в известные образы «свежее романтически свободолюбивое содержание, сразу придавшее старой теме новое общественно-литературное звучание» (стр. 80). В последней главе книги сопоставляются образы бродяг в творчестве Короленко и молодого Горького. Однако нам кажется, что Г. Бялый, в этой последней части особенно, преувеличивает значение в воззрениях Короленко категории «надежды». Он пишет: «…Ценнейшее психологическое свойство короленковского человека – «надежда». Неугасающая надежда – это залог пробуждения Макара и в то же время источник философского оптимизма для его автора…». И далее: «Надежда у Короленко сохраняет свою ценность даже тогда, когда возможность ее осуществления еще не видна. «Хорошая надежда» дает силу жить в условиях дурной действительности, это оздоровляющий инстинкт, это вера, не противоречащая разуму» (стр. 342, 343).

Может быть, Г. Бялый не достиг убедительности потому, что не включил категорию «надежды» в систему короленковских воззрений, не вскрыл субъективных или объективных ее источников. Ведь и оптимизм Короленко основывался на множестве объективных данных, а не просто был присущ натуре писателя.

Большой интерес представляют страницы книги, посвященные работе Короленко над «Историей моего современника».

Как в первом, так и в этом издании заслуженное внимание уделено общественной и публицистической деятельности Короленко, составляющей, по собственному признанию писателя, половину его работы и «литературной личности».

Новым и ценным, на наш взгляд, во втором издании является экскурс в историю журнально-газетной полемики конца 70-х годов по вопросу о соотношении провинции и столицы, ставшей к этому времени центром политической жизни страны. Полемика по вопросу об областничестве, замечает Г. Бялый, наталкивала на жгучий для тех лет вопрос о базе и почве для демократического движения в среде интеллигенции (см. стр. 98).

Хорошо раскрыты в книге гражданские и политические мотивы, побудившие Короленко вмешаться в так называемое Мултанское дело – судебное дело группы крестьян-удмуртов, ложно обвиненных в человеческом жертвоприношении. Жаль, что осталась неупомянутой кипучая деятельность Короленко по привлечению к борьбе известных адвокатов, врачей, этнографов, превратившего Мултанское дело в сражение передовой интеллигенции с силами реакции.

Попутно отметим, что в книге встречаются неточности, по преимуществу библиографического характера.

Последовательно останавливаясь на крупнейших общественных и публицистических выступлениях Короленко, автор книги раскрыл значительность деятельности писателя по «обличению самодержавных порядков, мужиконенавистничества, шовинизма, неправосудия, произвола и страшных насилий» (стр. «231). С полным правом исследователь утверждает: «Все эти выступления, легальные по форме, имели революционизирующее значение» (стр. 6), вызывали широкий общественный резонанс.

Убеждение писателя, что общественное обновление неизбежно, но придет оно «только на путях борьбы» (стр. 88), проявляется во всех сферах мировоззрения и деятельности Короленко. Проведенная Г. Бялым через все главы книги, эта идея создает единство и целостность ее образа «героя» – «честнейшего русского писателя», «человека с большим и сильным сердцем» (М. Горький).

1. Г. А. Васильева, Рассказ В. Г. Короленко «Чудная». – «Сумський педагоічний інститут. Наукові записки», т. VI, вып. 2, 1957, с. 120.[↩]
2. Н. П. Изергина, К проблеме типичности образа героини рассказа В. Г. Короленко «Чудная». – В кн.: «Некоторые проблемы литературного мастерства», Изд. Кировского государственного пединститута, 1973.[↩]
3. В. Г. Ермушкин, Повествование в рассказах и очерках В. Г. Короленко 80 – 90-х годов XIX века. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук, М., 1979, с. 9.[↩]