Книга о Юхане Смууле
Ю. Суровцев, Юхан Смуул. Очерк творчества, «Советский писатель», М. 1964, 175 стр.
Немало говорится и пишется о необходимости глубже изучать литературы народов СССР, о том, чтобы русские критики и литературоведы не в виде исключения, а специально занимались анализом той или другой литературы в целом или ее крупнейших представителей. Однако лишь немногие критики всерьез посвящают свои силы этой задаче. Вероятно, отпугивает ее сложность. Надо изучать язык, историю народа, его современную жизнь, его культуру. Это непросто и нелегко.
Юрий Суровцев – один из тех, как я уже сказал, немногих литераторов, которые постоянно работают над изучением литератур народов СССР. В 1962 году в Тбилиси вышел сборник его статей «О поэтах и поэзии», куда вошли работы о Тициане Табидзе, Георгии Леонидзе, Симоне Чиковани, Ираклии Абашидзе и группе молодых грузинских поэтов. В 1964 году Ю. Суровцев выступил с книгой о Юхане Смууле.
Ю. Суровцев прослеживает весь путь Ю. Смуула, начиная с ранних стихов и кончая удостоенной Ленинской премии «Ледовой книгой» – очерками о путешествии в Антарктику и о жизни в Мирном. Критик не следует обычной схеме критико-биографического очерка: семья и окружение, детство, учение, начало трудового пути, первые шаги в творчестве, разбор произведений в хронологической последовательности в связи с эпохой и развитием литературы. Большинство этих элементов всякого серьезного исследования мы найдем и в рецензируемой книге, но они разбросаны по ней. Ю. Суровцев пишет в свободной манере.
Быть может, здесь сказалось некоторое влияние объекта исследования. Цитируя слова Ю. Смуула: «…у меня вредная слабость к различным прологам и эпилогам», Ю. Суровцев сознается, что и у него самого «есть сходная слабость – ко всякого рода отступлениям от последовательной канвы рассказа – в данном случае рассказа о писателе». Действительно, в книге немало отступлений, в частности на литературоведческие темы: о сюжете, о жанре и т. п.
Как бы то ни было, критик дает читателю довольно ясное представление о том, как развивался Ю. Смуул, как в его стихах, очерках, пьесах постепенно определялся и расширялся круг излюбленных идей, как сложился его творческий облик и литературный стиль. Критик отмечает уже в самых ранних произведениях Ю. Смуула крепкое чувство своей «родной гавани» – острова Муху, где он родился и рос, – глубокую связь со своими земляками, неутомимыми и умелыми тружениками, оказавшими на будущего писателя здоровое нравственное влияние, навсегда внушившими ему любовь и уважение к труду. Очень точно характеризует критик одну из важнейших черт Ю. Смуула: «Любить свое за то, что в нем есть хорошего, любить свое, не закрывая глаза на плохое, оставленное в наследство прошлым, наконец, любить свое, делая далекое близким, стремясь постоянно расширять свой мир, – все это характерно для Смуула-писателя…»
Ю. Суровцев наглядно показывает в поэзии молодого Ю. Смуула развитие темы труда, отражение в его творчестве процесса приобщения эстонских трудящихся к новой советской действительности, радость освобождения от буржуазно-кулацких порядков. Много внимания отдал Ю. Суровцев наблюдениям над тем, как изживал писатель декларативность и риторику, как укреплялось в его творчестве эпическое изображение жизни, а затем все более проявлялось то лирическое начало, усиление которого столь много значило для роста Ю. Смуула, для формирования его стиля.
Уже с первых произведений Ю. Смуул показал себя внимательным и зорким эпиком, умеющим уловить конкретные черты людей, особенности пейзажа и пластически изобразить характеры. Но, как верно отмечает Ю. Суровцев, «удачи поджидали Смуула там, где он свободно и раскованно сочетал эпос и лирику, создавая совершенно особое, оригинальное повествование».
В зрелых произведениях Ю. Смуула, таких, как «Удивительные приключения мухумцев…» и особенно «Ледовая книга», образовался тот неповторимый сплав – эпика, лирика, публицистический разговор с читателем, раздумья о политических, нравственных, литературных проблемах, юмор, ирония, сатира, патетика, – который выделяет Ю. Смуула среди других писателей на особицу.
Пробежав две-три страницы прозы Ю. Смуула, читатель безошибочно узнает автора: так характерен и своеобразен его творческий облик. Анализ формирования писателя, его «лица необщего выражения» и составляет важную часть содержания книги Ю. Суровцева, и выполнен этот разбор четко и убедительно.
Критик раскрывает интерес Ю. Смуула к народным характерам и тяготение к людям созидательного, творческого труда. Созданные им образы людей из народа критик справедливо сближает с героями «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Кола Брюньона» и «Бравого солдата Швейка».
Характеризуя писателя как тонко чувствующего, умного и зрелого человека, Ю. Суровцев называет его «аналитиком жизни». Его герои, пишет критик, «предмет его писательской любви, люди-энтузиасты, широко, истинно по-государственному думающие и потому так самоотверженно, с полной отдачей сил работающие». Столь же глубоко и страстно писатель ненавидит. Его враги – эгоисты, подлые и бесчеловечные «арендаторы жизни». Действенный гуманизм Ю. Смуула, чуждый абстрактной любви к человеку – всепрощающей, внутренне равнодушной и лживой, – критик раскрывает и в обстоятельном разборе его пьес «Атлантический океан» и «Леа».
Центральную «лирическую тему»»Ледовой книги» Ю. Суровцев видит в «приобщении человека, живущего обыкновенной жизнью, к жизни людей, поставленных в условия, требующие от них ежедневного героизма«. Писатель рассказал здесь о своих любимых героях, нравственно близких ему, о людях труда, в работе проявляющих свой патриотизм, свое советское мироощущение, социалистическую нравственность.
Итак, Ю. Суровцев написал полезную, содержательную книгу, с которой необходимо познакомиться каждому интересующемуся жизненным и творческим путем Ю. Смуула.
Нельзя, однако, обойтись без критических замечаний. Важнейшему произведению – «Ледовой книге» – уделена лишь одна глава, два десятка страниц из ста семидесяти с лишним. Такая диспропорция не очень понятна; может быть, ее можно объяснить увлечением исследователя, сосредоточивающего свое внимание на менее известном и изученном материале. Но для широкого читателя было бы не менее интересно раскрытие образов «Ледовой книги» и ее богатого, сложного контрапункта.
Думается также, что в разговоре о жанре этой книги-дневника было бы небезынтересно сопоставить ее с «Путешествием по Гарцу» и «Путевыми картинами» Гейне. О любви к этому писателю сам Ю. Смуул говорит в. своей книге «Японское море, декабрь», и связь его очерков с гейневскими картинами легко может быть прослежена. Ю. Смуул немало извлек для себя из художественного опыта своего великого предшественника, не став при этом его подражателем, но, несомненно, продолжая его линию в другую историческую эпоху. Уже у Гейне мы находим тот сплав эпических картин и внутренней лирической темы поэта, публицистических экскурсов и философских раздумий, мыслей о литературе и искусстве, блесток иронии и сатирических гневных ударов, который так радует нас и в зрелом творчестве Ю. Смуула.
Можно было бы улучшить и стиль книги Ю. Суровцева. Дело не только в тяжеловесности иных предложений (на стр. 158 один период с взятыми в скобки цитатами занимает чуть не двадцать строк). Дело также в непонятной страсти автора к кавычкам. Когда Ю. Суровцев употребляет какое-нибудь слово в переносном значении, даже если оно представляет собой общеупотребительный образ, критик сейчас же ставит это слово в кавычки: вдруг его воспримут буквально.
«Разумеется, в самых существенных «измерениях» и чертах творчество художника определяется биографией времени», – пишет Ю. Суровцев на первой же странице. Или: «…эстонские острова с их своеобразным укладом жизни – тот «плацдарм», где развертывается действие едва ли не большинства его произведений…» – говорит он рядом. Но где тот педант читатель, который буквально поймет слово измерения, если оно будет стоять без кавычек, или воспримет слово плацдарм в его военном значении?
«Герой, наконец, выбивается в «люди», становится капитаном», – пишет критик, опять без нужды употребляя кавычки. «Редер… пытается «купить» Юрнаса, суля ему большие деньги и советуя «поприжать» команду на провианте» (стр. 54) и т. д.
Если касаться мелочей, то можно указать и на то, что Ю. Суровцев слишком всерьез принял иронические упреки Ю. Смуула самому себе.
На стр. 14 критик цитирует слова писателя: «Больно дает себя знать самый большой мой писательский изъян – недостаточное умение сосредоточиться, недисциплинированность мышления, цыганская беспутность мыслей». Ю. Суровцев соглашается: «Эти черты сказываются и в деятельности Смуула – руководителя писательской организации, и кое в чем в самом его творчестве…»
Не странно ли думать так о человеке, который как раз наоборот – упорно, сосредоточенно, систематично работал в любых условиях: на рыболовном траулере в Норвежском море, в антарктической экспедиции, в плавании на гидрографическом судне по Японскому морю, и при этом наряду с другими участвовал и в лове сельди, и в суровом труде полярников и моряков? Столь же прямо берет на веру Ю. Суровцев иронически-смиренные слова Ю. Смуула: «Я хорошо вижу, как обрастаю в городе какой-то ржавчиной, погрязаю в благодушии, в лености мысли, в потребности оправдывать свои слабости и все то легковесное, что под соусом красивых слов может сойти за сносное и съедобное блюдо» (стр. 17). Не ощущая иронии, Ю. Суровцев делает в скобках пояснение: «Смуул снова бросается в атаку на беду, свойственную не только ему лично».
В одном месте книги Ю. Суровцев делает несколько странное примечание к своему разбору поэмы «Сын Бури»: «Я знакомился с этой поэмой по подстрочному переводу… поэтому не имел оснований для подробного ее анализа» (стр. 53).
Что это должно означать? Ведь и многие другие стихи критик изучал по подстрочным переводам, однако в этих случаях никаких оговорок насчет «оснований для подробного анализа» не делал.
Примечание это наводит лишь на одну, увы, не новую мысль: хорошо бы, чтоб наконец авторы, пишущие о литературах народов СССР, знали язык своего предмета исследования так же, как исследователи западноевропейских литератур, литературы США и Южной Америки знают английский, немецкий, французский, испанский, итальянский и другие языки, на которых написаны оригиналы.
При всех критических замечаниях о книге Ю. Суровцева надо признать, что она поможет русскому читателю лучше понять и оценить замечательного эстонского поэта, драматурга и прозаика Юхана Смуула.