№6, 1990/Заметки. Реплики. Отклики

Каким мы видим Бальзака

Что-то странное происходит у нас с изучением Бальзака.

Может быть, дело в том, что долгое время он был официально слишком хорошо защищен?

Он был самым благонадежным западным писателем, разоблачавшим буржуазию, и это считалось его главной заслугой. Его канонизировали с помощью действительно хорошей цитаты из письма Энгельса к М. Гаркнесс – цитата сделалась абсолютно обязательной, без нее не могла появиться ни одна статья о Бальзаке. Обличитель буржуазии, типичные характеры в типичных обстоятельствах – к этому, когда регламентировалось официально лицо каждого большого западного художника, свелся со временем весь Бальзак. Отодвинулись в прошлое такие живые работы В. Гриба, переведенные на английский и испанский языки, основательные академические штудии Б. Реизова, хорошо известные за границей. Когда-то мы опережали французских бальзаковедов; у А. Чичерина, В. Днепрова продолжало господствовать отношение к Бальзаку как к абсолютно живому, неисчерпаемому классику. Но для нового поколения литературоведов образ писателя становился все более плоским, тускнел, окостеневал. Сейчас им очень мало занимаются. Разумеется, никто у нас не бывал в Шантильи под Парижем, в знаменитом хранилище рукописей и материалов писателя; это не в обычае…

Нельзя сказать, что наше бальзаковедение вовсе бесплодно. В 1970 году вышли книги Е. Кучборской, В. Бахмутского, научный уровень которых отвечал современным требованиям; на украинском языке в 1985 году – книга Д. Наливайко, предназначенная широкому читателю. Но почему-то такие работы не делают погоды.

Характерно: не занимаясь Бальзаком специально, его охотно касаются – между прочим, чтобы выгодно оттенить превосходство Достоевского или Стендаля; используют как оселок, о который можно поточить критический нож. Причем представление о нем на страницах нашей современной печати и оторвалось от отечественной традиции, и поразительно отличается от результатов современного французского бальзаковедения. Невозможно мириться с тем, что мы так многого лишаем себя.

Как освещают у нас Бальзака в последние десятилетия?

В 1987 году вышел сборник И. Виноградова «По живому следу»о духовных исканиях русской классики. В его составе серьезные, добротные работы. Выпадает из общего ряда только одна большая (свыше ста страниц) статья «Реализм в высшем смысле», посвященная типологии реализма Достоевского в сравнении его с Бальзаком; выпадает, на наш взгляд, именно в той части, которая относится к Бальзаку1.

Поставлена большая теоретическая задача: автор выводит два

«кодекса»для различных типов реализма – «социально-психологического»и «экзистенциально-философского». Основой служит сравнение «Утраченных иллюзий»с «Преступлением и наказанием». Прежде всего: корректно ли такое сопоставление? Сравнимы произведения, в которых авторы ставят себе сходные задачи. Почему же Раскольников, поглощенный «разрешением идеи», сравнивается с Люсьеном, поглощенным своей карьерой? В «Человеческой комедии»действует целый ряд персонажей – искателей, одержимых идеей – социальной ли, научной, художественной: доктор Бенаси, философ Ламбер, химик Клаас, художники Френхофер, Гамбара… Не хочу сказать, что Раскольникова следовало сравнивать непременно с ними; но не стоило создавать видимость того, что Бальзаку якобы чужды темы философских исканий и трагедии мысли.

Тенденциозность в выборе материала для сравнения дает себя знать во всем. Дорогая Достоевскому идея духовной свободы человека, свободного выбора прослежена И. Виноградовым, как и надлежало для убедительности, через все главные произведения писателя, от «Записок из подполья»до «Братьев Карамазовых». Но для глобальных выводов относительно Бальзака оказалось достаточно одного романа, да еще беглого перечня героев. Между тем Бальзак был поглощен замыслом исследовать всю современность в ее сложных связях, вне этого замысла и плана «Человеческой комедии»суждения общего характера о нем неправомерны1. Как известно, раздел эпопеи, именуемый «Философскими этюдами», включает двадцать два произведения, некоторые из них признаны шедеврами во всем мире. «Философские этюды»находятся в центре внимания французских и других зарубежных бальзаковедов. Можно отвергать философию Бальзака, можно с ней спорить – нельзя только делать вид, что ее нет, отказывая автору «Шагреневой кожи»в «экзистенциально-первичных нравственно-мировоззренческих исканиях»(с. 298)!

И. Виноградов утверждает, будто, в отличие от Достоевского, Бальзак не исследует нравственных проблем, будто понятия добра и зла у него изначально даны готовыми и не подлежащими обсуждению. Поражает полное несоответствие этого тезиса подлинному Бальзаку, которому совершенно чужд догматизм, для которого многосторонность художественного освещения предмета – важнейший принцип. «Бог обрек мир спорам», – цитирует он в посвящении «Бедных родственников». Много раз предлагает он читателю сложные случаи, свидетельствующие, как трудно бывает установить вину и невиновность, сделать нравственный выбор, восстановить справедливость, не прибегая к обману. «Красная гостиница»,»Беатриса»– средоточие постоянной мысли их автора о проблематичности оценочных критериев. Закономерно внимание французских ученых к этому столь важному аспекту «Человеческой комедии»:»Никто другой в своем творчестве так не диалектичен, как Бальзак (если не принимать в расчет Дидро)» 2, – писал М. Менар.

Не случайно И. Виноградов, строя свою работу на противопоставлении Достоевского и Бальзака, никак не затронул отношения первого ко второму, которое всю жизнь оставалось восторженным, причем Достоевский никогда не отделял в Бальзаке художника от мыслителя.

Как смотрит автор работы на художественную природу образов Бальзака? Персонажи его социально детерминированы, зависят от среды и общественных обстоятельств. Это общеизвестное качество затмило в глазах исследователя то искусство индивидуализации, которым восхищались еще Белинский и Ип. Тэн. И. Виноградов принял на веру слова Ф. Давена, посвященного в замыслы Бальзака, из предисловия к «Этюдам о нравах»:»…отдельный человек здесь – только подробность…». Слова эти – полемически заостренное выражение мысли художника о великой роли общества, а также об энциклопедическом, всеохватном характере его замысла; но И. Виноградов понял их буквально. Он избрал эти слова главным ключом к человековедению Бальзака и в своей работе сослался на них… девять раз. Как будто у великого художника человек может быть только подробностью. Как будто Достоевский, восхищаясь Евгенией Гранде, Горио, Люсьеном или Понсом, мог видеть в них «только подробность».

Здесь заключено, пожалуй, важнейшее расхождение между взглядами, ныне распространившимися в нашей критике, и взглядами, решительно возобладавшими и утвердившимися в западной науке.

  1. Прогресс зарубежного бальзаковедения и выразился в том, и был на том основан, что «Человеческая комедия»стала рассматриваться как единое целое. Это сделалось обязательным для общих суждений о содержании и форме в творчестве Бальзака.[]
  2. «Anee balzacienne», 1978, p. 291. Высказанный здесь взгляд принадлежит к завоеваниям бальзаковедения, которые не оспариваются. См. фундаментальное исследование этого автора:M. Menard, Balzac et le comique dans «La Comedie humaine», Paris, 1983. Исследование комического по широкому фронту всей «Человеческой комедии»привело М. Менара к плодотворному раскрытию духа диалектики, пронизывающего все бальзаковское творчество, к раскрытию обратимости и взаимозаменяемости в нем «великого»и «малого»и ряда других противостоящих друг другу категорий.[]

Цитировать

Резник, Р. Каким мы видим Бальзака / Р. Резник // Вопросы литературы. - 1990 - №6. - C. 242-250
Копировать